Но я забежал вперед. После передачи "кнопки" выпили коньяку (я, два Яковлевых и М. С.), потом перешли в Ореховую, присоединился Грачев... И до 12 ночи "гуже-вались". Запомнить всего невозможно, а жаль... Между делом были сказаны вещи, достойные скрижалей. Впрочем, больше речь шла о прошлом, даже о Суслове... и о том, как М. С., приехав в 1978 году в Москву, ужаснулся политическим и прочим нравам, и тому, как, оказывается, "делают в Москве политику"... Кое-что из этого я не раз от него слышал. Между прочим, он сказал, что первую книгу в Фонде, которую он хотел бы написать, это -как и почему родилась в мозгу идея перестройки.
Дал мне "по ходу" два задания: сосватать Грачева в ЮНЕСКО и сказать Тельчику, чтоб деньги (за книжку "Августовский путч") в Москву не высылал.
Вчера я принял двух послов: испанского и норвежского, принесли письма от своих глав. Первому -- Куэнке -- я сказал о Грачеве. Он, несмотря на то что знает Грачева довольно близко и дружит с Майором (директором ЮНЕСКО), изменился в лице... Это -- невозможно, говорит, не принято (чтоб посол за кого-то ходатайствовал). Ладно, не принято... Сам знаю, но чего испугался-то? Козырева боишься, прогонит??
Надо устраивать его к Аттали -- в Европейский банк реконструкции и развития, в Лондон. Мишелю Пессику позвонить, что ли (советник французского посольства)?
Второе задание буду выполнять через Саню (Безы-менскую), она на днях полетит в Германию. Сказал ей уже вчера об этом, заехав (на метро) утром. Она мне изложила всю механику банковского сервиса... с большим знанием дела. Когда я ей рассказал вчера утром о трудностях у М. С. с оплатой "мероприятия" в "Октябрьской", она мне: "Подумаешь! Дай мне Николая Николаевича с машиной. Сейчас съезжу в офис возьму деньги. Сколько нужно? 25 тысяч?! Ерунда. 15 я даю -- всего-то 250 марок!
Позвонил Гусенков, говорит. М.С. к одиннадцати приехал к себе в кабинет в Кремль, чтоб встретиться с японцами... Но за час до этого его кабинет занял Ельцин. И М.С. стал принимать японцев в кабинете Ревенко! Зачем унижаться так, зачем он "ходит" в Кремль?!! И флаг уже сменен над куполом Свердловского зала, и не президент он уже!
Кошмар!... А тот хамит все больше и больше. Топчет все наглее... Мстит, наверное, и за вчерашнюю встречу с прессой!
В 8.15 утра Ельцин со свитой появился в приемной горбачевского кабинета. Дежурному секретарю скомандовал: "Ну, показывай!" И пошел в кабинет...
- А вот тут на столе стоял мраморный прибор - где он?
Секретарь объясняет дрожа:
-- Не было прибора... Михаил Сергеевич никогда не пользовался такими ручками. Мы ему набор фломастеров выкладывали на стол.
- Ну ладно... А там что? - и двинулся в заднюю комнату (комната отдыха). Стал выдвигать ящики стола. Один оказался запертым.
- Почему заперт?!! Позвать коменданта! Прибежал кто-то с ключом, отпер - там пусто.
-- Ну, ладно...
Вернулись в кабинет, расселись за овальным столом: он, Бурбулис, Силаев, еще кто-то.
-- Давай сюда стаканы!
Вбежал человек с бутылкой виски и стаканами.
"Основные" опрокинули по стакану.
-- Вот так-то ладно. А Ореховую не буду смотреть
и помещение Госсовета тоже -- там Политбюро раньше заседало... Бывал, бывал...
Гурьбой, гогоча, вышли из кабинета.Секретарю бросил напоследок: "Смотри у меня! Я сегодня же вернусь!!"
28 декабря
Вчера отговорил М. С. давать интервью Эн-эйч-кей (Япония): постыдно ездить в Кремль, где "веселился"в его кабинете Ельцин... Еще постыднее искать в Кремле какое-то другое место для интервью. Ревенко потом корил: за это интервью японцы обещали миллион долларов.
Послал Горбачеву письмо Мейджора (его передал мне Брейтвейт), сам перевел -- от руки; письмо Миядзавы (Тамара съездила в посольство); книгу, исписанную вахтанговцами, ее передала мне Юлия Хрущева. М. С. мне отзвонил, взволнован -- такие знаки внимания для него сейчас -- бальзам. Сказал мне, что заболевает -- грипп, наверное. Но дали всего три дня, чтоб убраться с дачи. Приходится разбирать книги и барахло... Сказал: давай начинай делать "хронику нового мышления" -- из записей его бесед с 85-го по 91-й г.
Вебер и Ермонский вроде отчаливают. Сам начал сегодня разбор книг, два чемодана уже вывез на свалку... Кое-что и годится только в макулатуру, хотя жалко: с каждой всегда что-то связано, но читать уже никто не будет -- ни я, ни Митька. Тяжелая работа. И долгая.
30 декабря
Вчера Ельцин произнес новогоднюю речь. Можно бы и согласиться, если бы "сообщил", кому он обязан тем, что может именно так выступать. Но -- ни слова. Напротив, оставили, мол, мне Россию, будто в ней 70 лет хозяйничал враг.
А в Минске -- все гладко, но ничего не получается из Содружества, которое лишь ширма для развала Союза...
===
Приложение 1
В конце марта 1996 года я был приглашен Принстонским университетом на вторую конференцию по проблемам окончания "холодной войны". Первая была в 1994 году, ее патронировал Джордж Шульц, государственный секретарь США при Рейгане (я там тоже был). Эту, вторую, патронировал Джеймс Бейкер, государственный секретарь при Буше.
Наряду с Бейкером мне было предоставлено "слово при открытии". Помещаю ее в этой книге (с некоторыми сокращениями), потому что там -- моя неизменная позиция относительно мотивов горбачевской внешней политики. Предварительные замечания к дискуссии
1. Первое замечание. В исследованиях и дискуссиях о перестройке утвердилось мнение -- и оно в общем правильно, -- что внешняя политика Горбачева не только в своем стратегическом замысле, но и в конкретных ее проявлениях и акциях целиком была завязана на внутренних обстоятельствах в СССР, а иногда прямым образом зависела от тех или иных действий и намерений в сфере внутренней политики.
Это правильно, но этого недостаточно.
Новая внешняя политика имела для Горбачева, как руководителя сверхдержавы, как реформатора, самостоятельное значение.
Это ее значение определялось рядом моментов:
-- пониманием реальной возможности ядерной катастрофы (в отличие от прежних наших лидеров и официальной точки зрения, когда считалось: если ядерная война разразится, мы, Советский Союз, победим и с империализмом будет покончено);
-- сложившимся у Горбачева (еще до переезда в Москву), хотя и неоформившимся, убеждением, что идеологическая борьба на мировой арене, которую мы вели столько десятилетий, проиграна. И проиграна не потому, что нас технически переиграли в пропагандистской схватке, а в силу несостоятельности самой нашей идеологии. А в том, что на нас никто не нападает, Горбачев был убежден еще до того, как стал генсеком;
-- нравственными принципами. Они сложились, видимо, на протяжении всей его жизни. И предопределили его неприятие, его отвращение к применению силы, к насилию как средству политики, вообще как фактору общественного развития.
Отсюда, видимо, у него отсутствие всякого пиетета к армии, к военной символике и парадности, к демонстрациям военной мощи и явно неприязненное отношение ко всему, что связано с милитаризмом.
Второе замечание. Наше доверие к Соединенным Штатам, к руководству США рождалось трудно. Но, "проклюнувшись" у Горбачева и его команды, оно значительно опережало формирование доверия к нам со стороны американской администрации, американского истеблишмента и общественности. Процесс сближения шел на разных скоростях и носил неодинаковый характер.
Связано это, видимо, и с национальными особенностями, но в какой-то степени это и парадоксально: ведь нас, советских, десятилетиями воспитывали во вражде к "империализму", а олицетворением его для нас были Соединенные Штаты. В нас будто бы генетически была заложена подозрительность к Западу. Больше того, мы унаследовали еще от дореволюционных времен, от Достоевского и Салтыкова-Щедрина ощущение того, что, как бы русские ни старались, Запад никогда не откажется от недоверия и неприязни к России, "не полюбит" нас.
Третье замечание. В налаживании отношений мы меньше полагались на дипломатическое мастерство и больше на "человеческий фактор", на личное взаимопонимание все большего числа людей, которые включились в налаживание советско-американских отношений на новом этапе.
С какого-то момента -- а я думаю, его можно датировать весной 1987 года -- для Горбачева отношения с Америкой перестали быть сферой внешнеполитической игры, где каждый, естественно, хочет получить больше, чем дать. Горбачев отныне твердо исходил в своих действиях и помыслах от главной цели, которую надо было достичь во что бы то ни стало, а именно: покончить с "холодной войной", покончить с конфронтацией. Остальное приобретало второстепенное значение. Отсюда и его готовность идти на уступки, что до сих пор ему не могут простить его противники в России, сторонники традиционного, "старого" мышления.
Четвертое замечание. "Холодная война" закончилась на Мальте, а не в декабре 1992 года, когда Джордж Буш был последний раз в Москве в качестве президента. Иначе не объяснишь ни объединения Германии, ни действий двух сверхдержав в связи с агрессией Саддама Хусейна, как и многое другое.
Ради дипломатической вежливости можно, бывает, поступаться исторической истиной. Но никакая дипломатия не в состоянии отменить истину. Отнести срок окончания "холодной войны" на три года -- с декабря 1989 года на декабрь 1992 года -- это все равно как если бы кто-нибудь предложил считать окончанием Гражданской войны в США не 1865 год, когда была одержана решающая победа в достижении целей войны, а 1877 год, когда завершилась Реконструкция.
Отголоски "холодной войны", методы, ей свойственные, мы наблюдаем до сих пор и в мировой политике, и в отношениях между некоторыми странами. Однако эпоха "холодной войны", с совершенно определенными своими характеристиками, закончилась тогда, на Мальте.
Пятое замечание. Не в порядке комплимента, а для констатации факта: заслуги администрации Буша--Бейкера в повороте мировой истории на новый курс в 1989--1990 годах для меня несомненны.
Позиция и программа, которые мы услышали из уст президента на Мальте, были ожидаемы, но неожиданными -- и для меня, и для Горбачева. Ведь только потом мы узнали о честной и трудной "работе над собой", которая была проделана во время "паузы" с января по май 1989 года, о том, какое сопротивление пришлось преодолеть, чтобы принять масштабное решение о "повороте отношения к СССР на 180 градусов" (слова Буша).