Да что за девка-катастрофа такая! Я же нормально хотел поговорить, успокоить, и опять по всему выходит, что я какой-то мудачина, грубиян, тиран и обиженка. Как так она меня умудряется заставлять вызверяться и цепляет за живое? В планах же ничего такого не было и близко. Объяснить дурынде хотел, что ни хрена это не жизнь будет, если всегда с оглядкой и со страхом. И что у нее есть, на кого опереться, за кем спрятаться, кому доверить решать проблемы. Не бабское это дело. А она уперлась. За меня боится. Бестолочь! Да что мне будет? А и будет, ей-то что? Был бы результат. Плакать, что ли, по мне станет? Ну да. Она же вон, своего особенного искать всерьез намерена. Наивная. Когда поймет, что все мы одинаковы? Хрен на хрен менять — только время терять. А мой-то не самого плохого качества. Это так, к слову, не самореклама.
Но с другой стороны, в ее возрасте я тоже в любовь верил. И в то, что носит по свету где-то и мою особенную. Может, и хорошо, что после всего, что ей бедолаге в жизни досталось, Катька не сломалась до конца. Что мечтать не разучилась. Не то что я. Я никого уже не ищу, в исключительность одного человека не верю, мне это в принципе никуда и не упиралось. Жить надо здесь и сейчас. Вот основа моей веры. Но отчего отчетливое понимание, что мне ни для кого никаким особенным не стать, даже пытаться не хочу, придавило неожиданно, как кто камень на грудь бухнул тяжеленный. Ни для кого не стану. Для нее не стану. Она — девочка честная и меня в этом качестве даже не рассматривает. И правильно делает. Ей вон любовь-асисяй подавай, розы, свечи, клятвы в верности опять же. Представить меня клянущимся в верности — это же смешно. Да и смысл клясться, если точно уверен: брехня все это будет чистой воды. Врать бабе — самое последнее дело. А ведь найдется такой засранец, что и соврет и наобещает счастье с верностью до последнего вдоха. И обещания не сдержит. Вот зуб даю. Да все зубы! И сердце ее, и без того раненное, разобьет, урод поганый, пока безвестный. Это реальная жизнь, детка, и в ней всегда так. Рано ли, поздно ли, но всегда. Все, кто поет, что не так это, хорошо притворяются. А молодые глупындры вроде Катьки сначала верят. Потом разочаровываются и страдают, крылышки нежные на тех самых блядских свечках для романтики и сгорают. А потом или принимают циничные правила этого говенного мира, тоже начиная притворяться, что в упор не замечают: никакой лебединой верности нет уже, или же плюют на мужиков и остаются одни. А я не собираюсь становиться ее разочарованием. Да нах! Я и очаровывать ее не собираюсь! Что вообще за мысли?! Мой курс выбран и неизменен: найду и удавлю гада, что издевался над Катериной, покажу ей все, на что способен нормальный мужик в постели, если, конечно, она со мной и дальше кувыркаться согласна. Устроиться в жизни помогу, опять же, если Колька, узнав о том, что я в его сестру младшую член сунул без серьезных намерений, хоть близко к ней еще подпустит. Ну и отойду в сторонку, когда встретит этого своего уникального перца. Не сильно далеко отойду, присмотрю. И вдруг чего… Короче, лучше тебе оказаться таким же лебедем одноебом, как Камень, перец особенный. А то потеряю тебя с земной поверхности моментально.
Кто бы мне сказал, на кой все это мне и откуда такие желания? А и не пох ли? Для всех баб мира я кобелина бездушная, скотина похотливая, а вот хоть для одной останусь паинькой и хорошим парнем. Может, хоть часть грехов на том свете простится дурню Боеву. Вот только почему от мыслей этих на душе ни черта не легче? А от перспективы, что сам уговорил Катьку со мной дальше жить, а она меня к себе больше подпустить не захочет, и вовсе взвыть охота. У меня же на нее стояк бешеный. Тут уж будет или совсем домой носа не кажи, или приходить только после ежевечернего сеанса сброса дури с кристинами-снежанами. Охуительна перспектива и главное же, что все сам, сам себе организовал.
— Боев! — тихонько позвала меня Катюха, дотронувшись до плеча.
Бля, только пальцем тронула, а нижний дебил тут же голову буйную поднял и зашевелился, распрямляясь. Весь такой: «Чего изволите, барыня? Не ублажить ли вас любым возможным образом?» Лежи ты уже, и без тебя сейчас тошно!
— Ты спишь? — постельное зашелестело, и от одного этого звука и картинки в башке, как моя девочка переворачивается, у меня яйца окаменели. — Не сердись на меня пожалуйста, Андрей.
Я, бля, не сержусь. Я тут старательно мертвецки спящим шлангом прикидываюсь, чтобы тебя опять на спину не опрокинуть. И это, к сведению, нисколько не легко, особенно без всякой практики в таком раньше с моей стороны.
— Можно я тебя обниму? — Тонкие пальцы скользнули по моему бицепсу, и на этом скудный запас моего терпения закончился. Нет, нельзя тебе меня обнять. Потому что я и сам это сделаю прямо сейчас.
— Обнимешь — я тебя трахну, Катька, — последнее предупреждение, между прочим, которому никто не внял.