Стыдно вести себя как капризный ребенок. Да, я это понимаю. Я живу с этим пониманием большую часть своей сознательной жизни. Отец всегда умел четко доносить до меня эту мысль, и мама в этом была с ним солидарна. Да, я была ребенком, у которого было все, и жаловаться хоть на что-то, для такой как я, — грех. Но, к сожалению, испытывать обиду и гнев это никак не мешало. Не по мелочным поводам, нет. Просто… такие всеобъемлющие и при этом вроде как безадресные. Потому что это неправильно было — злиться на отца за его удушающую заботу.
Точно так же, как неправильно злиться и на Николая за то же самое. Я умом четко признавала его правоту, до глубины души и навечно была ему благодарна за все-все-все. И я вынуждена была принять логику его доводов относительно… Гошки. Сразу же память услужливо подсунула воспоминание о том, как он отвергал меня последнее время. Как шарахался от моих любых прикосновений, будто я его током шарахала, а не пыталась приласкать. Такой злостью от него веяло, прямо-таки яростью. Что это было? Отвращение к опостылевшей до невозможности жене? Или… чувство вины за…
Господи, ну разве может это быть правдой? Такое предательство. Мой муж, мой добрый, мягкий Гошка мог отдать меня в руки отморозков? Мог обречь на смерть? Но за что? Если я ему до такой степени надоела, то почему не ушел? Неужели и правда дело в отцовских деньгах? В том, что осточертело ждать их? Верить в это у меня не получалось. Гошка… он ведь такой… Никогда он деньгами не интересовался. Заниматься отцовским бизнесом для него было тяжкой обузой. Мог ли он разительно поменяться, а я ничего и не заметила? Или это всегда, с самого начала, было притворством?
Неожиданно ярко вспомнилось то ощущение острой боли в последнее утро, когда меня жестоко выворачивало, а он ушел, даже не поинтересовавшись, что со мной. Будто ему было абсолютно плевать. Может, и прав во многом Николай. Что мы за семья, если он не заметил или нарочно не замечал, что творится со мной, а я в упор не видела, что происходит с ним. И на эту самую правоту я, похоже, больше всего и злилась. На правоту Николая, если все так и есть. На правоту отца, что постоянно твердил о том же. Злилась потому, что тогда выходит, я — проигравшая. Неудачница. Слепая дура. Причем дура упорная, так не желающая прозревать. Ради Гошки я впервые в жизни пошла против отца. Ругалась с ним, продемонстрировала, что если надо, буду драться, откажусь от него, отстаивая свое право на счастье. Как я думала. Мы ведь и расписались тайно, устроив чуть ли не шпионскую акцию, наперекор строжайшему родительскому запрету, пока папа был за границей, заключая очередной контракт. Та пышная свадьба уже была вынужденной мерой. Уступкой отца перед моим упрямством и непреклонностью. Как же я этому радовалась. А оказалось… все зря?
Но все эти размышления горестные вокруг моей дурацкой судьбы улетучились, стоило только очутиться в квартире Коли. От того, что мне снова стало стыдно. Но уже совсем по-другому. Стыдно из-за той неловкости, что он явно испытывал передо мной. Стыдно за весь чертов мир, в котором такой человек, как он, живет вот так. Явно без хоть чьей-то заботы о нем. Элементарной даже, бытовой. Тогда как сам запросто бросился спасать меня. Спас жизнь, защитил от мерзавцев, на себе таскал, одевал, согревал. А у самого… его дом выглядел не просто неухоженным. От него веяло холодом, одиночеством, тоской. Как если бы это было даже в воздухе, въелось в стены. Но как так-то? Почему человек, готовый запросто рискнуть своей жизнью ради любого незнакомца, живет вот так? Без тепла. Потерянным.
То, что между нами случился секс, — это нечто иное. Что-то неконтролируемое, оно как бы отдельно от остального. Мгновенные неодолимые силы притянувшей нас друг к другу чувственной гравитации. Замкнуто на нас двоих, и к тому, какой он, в принципе отношения не имеет. Я могу поклясться, что Николай спас бы любого, кто оказался бы в опасности. Просто потому он такой. Спас, позаботился бы, вытащил. И при этом он один. Нет никого, кто заботился бы о нем. Где тогда справедливость в этом дурацком мире? И не сволочь ли ты, Алька, если за все время даже не поинтересовалась у своего спасителя ничем. Кто он, как и чем живет. Ясно, что времени толком и не было, я не совсем в адеквате. Но при этом обидки себе успела надумать. На что? На то, что он отказался бросить, отпустить на все четыре стороны. Отказался помахать ручкой и выйти вон из моей жизни, а сразу, без капли сомнений, что называется «впрягся»? А ты что, Алька? Что ты способна в ответ? Денежную компенсацию предлагать? За жизнь? Обижаться? Отвергать его притязания на себя? Тогда как сама забываешь, как дышать, стоит ему коснуться. Честно стоит ответить на прямой вопрос: я себе представляю возвращение к Гошке? Представляю, что я стану просить прощения за то, что была с Николаем? Нет. Нет, однозначно. Ну так и чего тогда дергаться? Дико завершить пятилетний брак вот так? Ну не более дико, чем попасть в проклятый заснеженный лес и стоять на коленях, вымаливая пощаду у зверей в человеческом облике. Смирись, Алька, в прежнюю жизнь дороги нет. Даже если бы Николай ничего не хотел со мной в будущем. Больше нет нас с Гошкой. Вот так внезапно. И да, я теперь Сашка.
Прежде чем полезть в ванну, я быстро отсортировала кучу белья на полу и запустила первую партию стирки. Слышала, как Коля ходит туда-сюда, что-то звякает и бряцает. Хлопнула входная дверь. Я вымылась в темпе, хотя до этого мне казалась, что меня силком из ванны вытаскивать придется, стоит до нее добраться. Не знаю почему, но усталость исчезла, я чувствовала прилив сил и желание что-то сделать. Хоть ерунду какую-то, но для Коли. Поэтому, искупавшись, сразу взялась за наведение порядка в его кухне. Надеюсь, он на это не разозлится. Мало ли, скажет, шарю тут.
Входной двери я даже не услышала, просто что-то глухо грюкнуло, и Николай прижался ко мне сзади, не успела и оглянуться. Сходу захватил одной рукой мою левую грудь, второй накрыл живот, нажимая и вынуждая прижаться ягодицами к его паху. Уткнулся губами в изгиб шеи, лизнул и тут же присосался, отчего у меня все выпало из рук. В голове мигом поплыло, живот потянуло. Возбуждение было мгновенным, безусловным и таким правильным… Как стремительно погружаться в воду с идеальнейшей температурой, выпуская на волю облегченный стон. Это ведь и ощущалось облегчением. Сопротивляться влечению к этому мужчине — вот что напрягало и причиняло дискомфорт. Как будто нарочно запрещать себе вдыхать и мучиться от удушья. А вот хотеть его — абсолютно естественно.
— Какого черта босая на полу стоишь? — проворчал Коля, подхватывая меня, начавшую натурально оседать. — Вообще должна быть в постели. Сдалась тебе эта срань моя. Сам бы помыл.
— Почему у тебя все так? — спросила шепотом, откидывая голову и давая ему больше доступа. — Что случилось?
— Ничего. Уже ничего. Забей. Я тебе покушать принес. — Он попытался отстраниться, явно не собираясь со мной ничем делиться. Но я теперь не готова была его отпустить.
Резко развернувшись в его объятиях, я привстала на цыпочки, поцеловала его в шею. Облизывала солоноватую кожу, жадно вдыхая его собственный аромат, смешанный с морозной свежестью, принесенной им снаружи, и накрывая ладонью его напрягшийся член сквозь ткань.
— Сашка… — Он откликнулся сразу, начав излучать энергию желания, которую я вдыхала вместе с воздухом, и властно сжав мою ягодицу. Под моей ладонью задергалась мощная плоть, требуя воли. Сейчас, сейчас, сама горю.
Простыня, в которую замоталась, стала соскальзывать, и я с легкостью последовала за ней вниз, дразня свои уже болезненные соски трением о его одежду.
— Сашк… — Голос Коли сломался, став грубее. — Сашк… поесть тебе надо. Голодная ведь.
Я подняла глаза, глянув на него снизу вверх, ловя его ответный тяжелый, темный взгляд, полный обещания нового мучительного невообразимого прежде удовольствия для меня. Да, я внезапно была голодна. Голодна до него. Разрешаю себе быть свободной от вины за свое желание к этому мужчине. Разрешаю себе вожделеть его в полную силу. А сила эта просто безумная.
— Угу, голодная… — мурлыкнула, окончательно опустившись на колени. Плевать, насколько это порочно прозвучало и выглядело. — Адски голодная…
Я принялась расстегивать его ширинку, потираясь о жесткую ткань лицом и не прерывая визуальный контакт. Смотри, я больше не скрываю. Я уже как ты. Я пьянею и дурею от тебя, мой варвар, спаситель и захватчик. Я отдаю тебе себя, и я хочу тебя взамен. Николай дернул руками, как будто хотел поймать и остановить мои наглые конечности, но вместо этого схватил за плечи и резко поднял.
— Сашк, давай в койку, — захрипел он, оставив жесткий поцелуй-укус в изгибе шеи. — Хрен я на ногах устою.
Подхватил под ягодицы и понес, глядя неотрывно на мой рот, буквально пожирая его глазами и гулко сглатывая.
— Начнешь — не дам остановиться, — предупредил он, бросив меня на кровать. — Слышишь? Не смогу просто ни хрена. До конца, Сашка.
Я не знала, что он имел в виду. То, что хотел, что бы я приняла его целиком или чтобы обязательно довела до финала. Но мне все равно. С его размером должно быть страшно, но нет. Я хотела дать ему все, что смогу. Насколько меня хватит.
— Хорошо… — кивнула, усаживаясь на кровати, подогнув под себя ноги, и жадно наблюдая за тем, как он практически раздирает молнию на ширинке, продолжая при этом заживо поедать меня глазами. Я ощущала это словно обжигающие физические касания, от которых невольно гнулась, будто они плавили меня, владели мной. Так и было. Владели. Он владел.
— Что же ты на хрен… — выдавил Коля, замирая, дыша рвано, точно захлебывался. — Видела бы моими глазами…
Протянул руку, на удивление нежно дотронулся до заострившегося соска, заставив вздрогнуть. Дернулся сам, как если бы моя реакция ударила впрямую и по нему.
— Сашка, ты ж убьешь меня к хренам, знаешь? — сдавленно пробормотал он, будто что-то мешало ему в горле.
Я не успела ответить. В дверь позвонили. Долгая-долгая такая писклявая трель, явно намекающая, что визитер не уйдет просто так.
— Замочу к херам! — оскалился Николай, скользнул напоследок по моей щеке подушечками пальцев и, матерясь, начал застегивать ширинку.
— Кто? — услышала я его рявканье спустя несколько секунд из прихожей. Ему отвечал тоже мужской голос, но негромко, и было не разобрать. — И что? Ксиву показывай.
Ксиву? Я такое уже слышала из разговоров отца. Это что, за нами уже пришли? Нашли этих… трупы?
Сердце скакнуло в горло, перед глазами поплыло и замельтешило разноцветными вспышками. Дышать вдруг стало нечем. Они обвинят нас? Дура, не нас. Колю! Из-за тебя. Но он же не виноват. Он спасал. Пошарив ополоумевшим взглядом, метнулась к почти пустому шкафу и выдернула с полки запихнутую комом футболку. Натянула, снизу завернулась в покрывало с кровати и выскочила из спальни.
— Ордер есть? Ну так обзаведись или вызывай повесткой. До свиданья, капитан Корнилов.
— Не спешите прощаться, Шаповалов.
— Лишнего времени на пустой трындеж не имею.
— Даже если я скажу, что собираюсь обсудить с вами дела, напрямую касающиеся Сомовой Екатерины Олеговны?
Кто это? Родня или…
— И? Если моя сестра каким-то боком заинтересовала спецслужбы, хотя понятия не имею, каким бы, то опять же скажу — вызывайте повесткой.
— Я здесь пока исключительно для личной беседы, Шаповалов. Не хотите пригласить меня чаю выпить, или пусть нас все соседи слушают?
Дверь громко хлопнула.
— Чаю нет. И кофе. И вода, бля, кончилась. Здесь говори, — процедил Коля так холодно, что я плечами передернула. Никогда, даже в момент опасности, со мной он так не говорил.
— Эх, негостеприимный ты, Шаповалов, — тоже перешел на «ты» невидимый мне посетитель.
Я уже поняла, что явился он не по поводу обстоятельств моего спасения и, наверное, стоило бы уйти, а не таиться за углом. Подслушивать — некрасиво. Но все же стояла на месте.
— С людьми твоей профессии быть гостеприимным — чревато, капитан.
— Ну это смотря кому. Если совесть чиста…
— Ты светские беседы ни о чем пришел вести? — грубо оборвал его Коля.
— Вознесенский Дмитрий Алексеевич вам знаком, гражданин Шаповалов? — В голосе незнакомца тоже мигом залязгал металл.
— А должен быть?
— На вопрос отвечайте.
— Это официальный допрос или же личная беседа? — язвительно уточнил Николай. — Понятия не имею, о ком речь.
— Да неужели? То есть вы понятия не имеете, что гражданин Вознесенский в течение двух лет принуждал к сожительству Сомову Екатерину, являющуюся вашей родной сестрой по матери?
Несколько секунд тишины, и мне показалось, что в квартире резко похолодало. А в моей голове, нарастая, загрохотало «принуждал-принуждал-принуждал».
— Мне нечего сказать вам по этому вопросу, капитан Корнилов. — Слова мой спаситель чеканил, словно швырялся в собеседника острыми ледышками.
— Совсем?
— Совсем.
— То есть тебе, Шаповалов, совершенно насрать на то, что твою восемнадцатилетнюю сестру, по сути, купил старый жирный боров, держал при себе как вещь и насиловал два года подряд по-всякому?
Я в ужасе зажала рот, гася крик. Господи, как так? Неужели подобное реально возможно в нашем мире?
— Пошел. На. Хуй, — отчеканил хозяин квартиры, и мне показалось, что и стены завибрировали от сдерживаемой им ярости.
— И ты, конечно же, не имеешь отношения к тому, что гражданин Вознесенский и два его личных охранника бесследно пропали в середине января и не объявились по сей день? — с явной ехидной ноткой как ни в чем ни бывало продолжил пришедший, которого я уже почти ненавидела. За что он так? Разве не чувствует ничего?
— Ты свой ответ получил. — Щелкнул замок, по ногам потянуло сквозняком. — Вперед.
— А жаль. Разве это не был бы настоящий мужской поступок, а? Отомстить мерзавцу, насиловавшему сестру. Еще, скажем, и приют, из которого ее продали, разнести к хренам.
— Мужские поступки, капитан, не укладываются в рамки уголовного кодекса РФ. Удачи с разгромом на законных основаниях. С удовольствием почитаю об этом в прессе.
— Ну что же, тогда на этом прощаюсь. На этот раз. Мне еще бы успеть нанести сегодня визит Боеву Андрею Федоровичу. Это же он теперь сожительствует с вашей сестрой.
— Он ей муж, а не сожитель! — на этот раз рявкнул, не сдержавшись, Николай.
— Ну, раз муж, то, может, хотя бы он более склонен совершать настоящие мужские поступки. Или единственный мужик среди вас всех как раз Сомова?
Вот же скот и придурок! Мне захотелось выскочить и заорать этому гаду в лицо, что он и понятия не имеет, с кем смеет так разговаривать и какие поступки совершил этот мужчина.
— Удачи желать не буду. Тронешь сестру… — презрительно ответил ему Николай и захлопнул дверь.
А я тут же сорвалась с места, чуть не упала, запутавшись ногами в покрывале. Бросила его и, вылетев в прихожую, кинулась к Николаю, обвивая его шею. Но он неожиданно отстранил меня, глядя перед собой пустым, промерзшим взглядом и тяжело дыша. Все его тело выглядело одеревеневшим, мышцы напряжены, вены на шее вздулись.
— Погоди, Сашк… — прохрипел он, отворачиваясь. — Дай мне минутку. В спальню иди.
Но я никуда не пошла. Прижалась к его спине, точно как он недавно ко мне, обнимая вокруг мощного торса, и умостила щеку между его лопаток.
Так мы и стояли, пока я не почувствовала, что его отпускает.
— Коль, я решила, что остаюсь с тобой, — прошептала я.
Он резко вдохнул и шагнул вперед, освобождаясь.
— Нет, Сашка. Не остаешься.