— Мм-м-м, — протянула я, расплываясь в улыбке, не открывая глаз.
— Это «мм-м — нет, ты меня заездил, скотина озабоченная», Сашка, или «мм-м — да, давай еще разочек перед душем, ведь ты в этом так хорош»? — хрипло проворчал мне на ухо Коля, толкнувшись твердой плотью в поясницу, оставляя там влажный след.
— Даже сама еще не знаю, — пробормотала сонно, не в силах перестать улыбаться. Да и зачем это делать? Я позволила себе сдаться той стихии чувств, что притянула нас друг к другу, и больше восставать не собираюсь. Ну кто в своем уме устраивает борьбу с собственным счастьем? Из-за чего? Из-за того, что, оказывается, слепая дура и не умею видеть людей? Из-за того, что это может стать причиной какой-нибудь катастрофы в будущем, когда или мои, или Колины чувства не выдержат испытания временем? Ерунда. Ни черта во вселенной не способно противостоять времени, если уж вдаваться в глобальные рассуждения. Ну и хватит об этом!
— Помочь тебе определиться с ответом, м? — Коля огладил мое бедро, и вроде совершенно измотанное за ночь его ненасытностью тело послушно отозвалось новой волной жара и влаги. Господи, откуда только что берется? После того, что он со мной творил, мне впору усохнуть и выгореть до пепла.
В последний раз он меня уже вообще довел до какого-то полубредового состояния. Я под ним, как в лихорадке, металась, сходя с ума от тех невероятных ощущений, что он дарил. Собственные руки-ноги-позвоночник давно были не в состоянии держать, и если бы не те подушки, что он подсунул мне под живот, то наверняка расплылась бы по постели бескостной, бессвязно причитающей лужей. А мой мужчина был неутомим и буквально безжалостен. То таранил сзади мое тело так, что кровать под нами стонала от мощи толчков, а у меня зубы лязгали. Так глубоко, чуть не разрывая. То лишал меня проникновения, отчего я тут же начинала жалобно хныкать, как отчаянно обделенная. Но он быстро заставлял меня опять заполыхать безумием, начиная ласкать ртом. Я раньше и помыслить, пофантазировать о таком не могла. Кто бы знал… Прямо вот так, бесстыдно, терся лицом, вылизывал, тиская и раздвигая ягодицы. Ввинчивался языком и туда, где только что был сам, и туда, куда до него не вторгался никто. Последнего ума меня лишая не только удовольствием, но и жарчайшим стыдом. Особенно от того, что уже успела понять: мой мужчина не поклонник просто игр для произведения впечатления своим мастерством на партнершу. Он делал исключительно то, чего хотел сам. Ему от этого так же нереально хорошо, как и мне. Я умывалась потом, истекала влагой, как никогда в жизни, металась, надсаживала горло, раздирая ногтями простыни, выгибалась и тряслась как под напряжением. Улетала, казалось, насовсем. Невозможно вернутся после такого.
Но Коля вытягивал меня безжалостно назад. Раз за разом. Выманивал голосом, хрипло бормоча дико порочные вещи, грозя мне еще большим наслаждением, обещая опыт, одна мысль о котором опять заливала по макушку стыдом и предвкушением. Обдувая мою мокрую насквозь, сладко, но абсолютно безжалостно истерзанную им промежность, охлаждая и возвращая чувствительность, и входил в меня снова. Сначала медленно, изводя еще и этим неторопливым скольжением по всем моим раздраконенным им же нервным окончаниям, будто требуя запомнить, как он ощущается внутри до самых крохотных мелочей. И лишь постепенно наращивал темп, пока тот не становился опять убийственно свирепым. Честно сказать, я не особенно-то и помнила, как завершилась эта восхитительная пытка. И уж точно сейчас должна быть похожа на вареную макаронину. Хотя скорее уж качественно прожаренную. Но нет, стоило этому ненасытному мужчине скользнуть членом по моим складкам и закинуть ногу себе на бедро, пристраиваясь половчее, и я уже сама прогнулась, оттопыривая с готовностью попу. Чтобы принять его в себя снова. Задохнулась в первые мгновения от чрезмерной чувствительности и болезненности. Кожа тут же наэлектризовалась, волоски встали дыбом. Каждый сантиметр его неспешного вторжения был дозой чистого возбуждения прямо мне в мозг. Это поразительное ощущение-видение… как будто я не только чувствую, как сначала его массивная, блестящая от смазки головка погружается в меня, но вижу это. Вот прямо во всех мельчайших подробностях, потому что, оказывается, запомнила, как выглядит его поразительный член до мелочей. Сложный рисунок крупных вен, сетка более мелких, обвивающих толстый ствол. Широкая, темная головка, источающая влагу его вожделения, чей вкус я тоже запомнила. И сейчас мои внутренние мышцы сжимались, а одновременно сокращалось и горло, будто он был не только во мне внизу, но и прямо сейчас щедро протекал на мой язык.
— Люблю твой вкус… — прошептала сквозь стон. — Хочу его еще…
Николай сам замер, и так тяжелое дыхание зачастило, пальцы на моем бедре впились крепче, а во мне он словно стал еще тверже. Намного тверже.
— Сашка… — проворчал он в изгиб моей шеи, целуя уже жестче, совсем не ленивое облизывание. — Что же ты творишь, засранка моя… Не видать нам ленивого медленного утреннего секса пока, не видать…
— Ну кому, бля, неймется в такую рань, — раздраженно рыкнул Николай, когда настойчивые звонки и даже стук во входную дверь вырвали нас из посткоитальной дремы. — Лежи, Сашк, я сейчас всех…
Я потянулась, провожая его, натягивающего на ходу спортивные штаны, ласкающим взглядом. Но тут же вся окаменела, услышав громкие, с командными нотками голоса и грозный рев Коли:
— Да вы поохренели, что ли, предъявлять нам такое! На каком основании?!
Подхватившись с кровати, я второпях облачилась в Колину футболку и помчалась в прихожую. От толкущейся там целой толпы народу в форме у меня в глазах зарябило.
— Сашка! — грозно зыркнул на меня Коля и сразу задвинул себе за спину.
— Что случилось?
— Госпожа Орехова, и вы здесь! — осклабился мне тот самый следователь, что допрашивал и вчера. — Впрочем, ожидаемо. Одевайтесь, Александра Ивановна, вам и господину Шаповалову придется проехать с нами.
— Никуда она не едет, — отрезал Коля, тесня меня рукой назад в коридор. — Ни Александра, ни я совершенно не при чем!
— Шаповалов, ну вы же сами в системе, можно сказать. Понимаете же, что бесполезно препираться сейчас и мы вас задержим до выяснения в любом случае. Сопротивление только все усугубит.
— Да что произошло? — возмущенно спросила я. Что же покоя нам нет ни дня!
— Госпожа Орехова, вы и ваш… телохранитель и близкий друг, господин Шаповалов, задерживаетесь по подозрению в убийстве вашего супруга — Орехова Георгия Владленовича.
— Го… Гоша?
— Ничего. Не. Бойся. Слышишь, Сашка! — четко, словно мы были одни, произнес мне Коля через головы приехавшей за нами толпы. — Все будет хорошо.
— Да. Слышу, — кивнула я, вмиг уверовав. Будет. Он так сказал.
Нам даже одеться не позволили вместе. Отправили сначала в спальню меня. Господи, что же за бесконечная череда ужаса в моей жизни! За что? Я уже, похоже, тупею и черствею от этого. Потому как новость о смерти мужа шокировала, но не повергла в отчаяние, не причинила настоящей боли. Чувства потери не было. Друг друга мы, выходит, потеряли давно, а после поддельной смерти отца, Гошкина еще не воспринималась реальной. Гораздо реальнее были ее негативные последствия для нас с Колей.
Допрашивать нас повезли тоже на разных машинах. Николай посмотрел пристально, когда меня сажали в салон, кивнул спокойно, уверенно. Он не выглядел встревоженным, и это его монолитное спокойствие передалось и мне. Оно было как твердая почва под ногами в этом никак не желающем прекращаться хаосе вокруг.
— Вы не проживали вместе со своим супругом, госпожа Орехова? — перешел к сути следователь, как только закончил с формальностями, уже знакомыми мне по вчерашнему, с именем, фамилией, годом рождения и прочим.
— Нет.
Он прищурился, не сильно-то стремясь скрыть огонек осуждения в серых усталых глазах. Невысокий, средних лет, с залысинами. И неухоженный весь какой-то. Жена его бросила, что ли, и он транслирует личное на меня, или просто его чем-то раздражаю?
— Как давно?
— Уже… пять дней, — прикинула я в уме.
— Могу я узнать, в чем причина вашего раздельного проживания? — уставился тяжело, и ноздри заиграли.
— Это имеет какое-то отношение к…
— Мне решать. И да, несомненно, имеет, Александра Ивановна.
— Так получилось. — А что я еще могу сказать? Муж меня предал, отдал в лапы убийц, и их трупы, а не мой сейчас благодаря Николаю растаскивает по лесу зверье? — Люди живут в браке, потом расстаются. Такое сплошь и рядом.
— Позвольте не согласиться, Александра Ивановна. Далеко не каждое расставание бывших супругов приводит к убийству одного из них. Которое пытались замаскировать под суицид, кстати. Да и вы не выглядите слишком уж удрученной смертью вашего супруга. И это всего-то после пяти дней раздельного проживания, как вы утверждаете.
Всего-то пяти дней? Ну да, для всех, может, и так. Для меня же за это время закончилась одна жизнь и началась новая.
— Послушайте, э-э-э…
— Ремарчук Сергей Петрович, я вам представлялся уже, Александра Ивановна. Дважды. — И столько откровенной язвительности в тоне. Что я сделала лично тебе? Имени не запомнила, и ты решил, что я заносчивая богатая стерва, способная на любую гадость?
— Сергей Петрович, вы пытаетесь меня обвинить в чем-то? Или же ваша цель вынудить меня испытывать чувство стыда?
— Моя задача — выяснить, были ли причины, способные привести к такому фатальному исходу. Муки совести — для каждого дело сугубо персональное.
Фатальному исходу? Смотря что им считать. То, что муж приговорил меня к смерти непонятно за что. Или к тому, что я могла бы ему ответить тем же.
— Нет, причин для такого у нас не было. И мучиться укорами совести у меня их тоже нет.
И это чистая правда. Я не вижу за собой хоть тени вины, за что Гошка мог бы поступить со мной так, и знаю, что и не помышляла о смерти для него. Как бы меня саму ни ранил его поступок.
— Когда вы в последний раз виделись со своим супругом, госпожа Орехова? — резко сменил Ремарчук тон на абсолютно безразличный.
— Вчера, сразу после того, как ушла после вашего допроса.
— Я всего лишь вас опрашивал с целью установления обстоятельств происшествия, участницей которого вы оказались, а не, как вы выразились, допрашивал. — Мне чудится, или он так изощренно третирует меня? Это у них тут такие рабочие приемы? — Очень насыщенная у вас жизнь, Александра Ивановна. Что ни день, так труп поблизости.
Знали бы вы, Сергей Петрович, все. В том числе и о количестве трупов в день.
Что самое странное? В этот самый момент у меня перед глазами встал мой Коля. Свирепый. Полуобнаженный. В крови. Не своей.
Ничего. Не. Бойся.
Ничего и не боюсь. Только тебя потерять теперь.
— Ни в чем из этого нет моей вины, ни прямой, ни косвенной, — внезапно совершенно успокоившись, ответила следователю, смело уставившись в его полные неприязни глаза.
В коридоре загрохотал голос, который ни с кем не спутать. Отец.
— Что, кавалерия на подходе, Александра Ивановна, и чувствуете, что все вам с рук, как всегда, сойдет? С таким папенькой всегда и сходило, небось?
— Вы ничего обо мне не знаете, чтобы судить. Не приходило в голову, что и с таким, как вы изволили выразиться, отцом, и без него мне не за что в этой жизни стыдиться?
— Конечно. Завести в открытую роман с телохранителем, наплевав на статус замужней женщины, в ваших кругах не заслуживающая порицания мелочь, да? А супруга устранили, потому что его не устроила роль задвинутой на задний план использованной рухляди? Или все случайно вышло, Александра Ивановна? Ваш громила Шаповалов чуток силы не рассчитал, и пришлось срочно мужа в ванну совать и вены перерезать, пока не остыл?
Картина, описанная им, была настолько отчетлива, представ передо мной во всех ужасных подробностях, что пустой с утра желудок мигом скрутило, и, зажав рот, я заметалась взглядом в поисках хотя бы урны. Перед глазами поплыли черные пятна, в ушах зашумело, мышцы стремительно стали превращаться в вату.
Дверь распахнулась, и в помещение ворвался отец в сопровождении какого-то явно не маленького милицейского чина, судя по звездам на погонах. Похоже, вид у меня был тот еще, потому что последнее, что я запомнила, был сотрясающий стены рев родителя, обещающего страшную участь бедолаге следователю.
Очнулась я на диване, совсем в другом кабинете.
— Сейчас, Алька, скорая уже на подходе, — хрипло сказал мне отец, что сидел рядом. Лицо серое, губы посинели. Господи, да это разве мне скорая нужна?
— Пап, ты сам бы лег, — стала подниматься я. Слабость еще была, но уже не то, что раньше.
— Нет, лежи сказал! Внука мне еще угробишь!
— Па, ну какой…
— Тш-ш-ш! Ты это… своему Шаповалову скажи… если он хоть слово против. Пусть лесом идет. Ну и что, что от слюнтяя твоего. Мне отдадите, я воспитаю, а вы себе еще нарожаете. А то грозил он мне. Ишь! Не подпустит.
Не понимаю, о чем он.
— Па, а Коля где? — огляделась я в пустом кабинете с большим портретом президента на стене.
— Да че ему будет, амбалу твоему. Опросят, и приедет к тебе в больницу, — ответил и глаза отвел.
— Я без него никуда…
— Цыц, сказал! Алька, я сказал — поедешь, значит…
— Нет, — отрезала я и села, посмотрев на родителя прямо, чуя нутром дурное и восставая всем существом против. — Я без него никуда.
— Алька… он мужик, ему и разгребать, — нахмурился отец. — Вытащу я его, клянусь. С моими деньгами и связями раз плюнуть. Ну даже если и посидит чуток…
— Папа, — я подалась вперед и обхватила его осунувшееся лицо ладонями, — мы ни в чем не виноваты. Нас не нужно вытягивать. Веришь мне? Гошкина смерть… мы не при чем.
Он помолчал, глядя на меня все более мрачно.
— Вот как. Ну как скажешь, дочь. Как скажешь.
И почему мне почудилось, что его мысли сейчас совсем в другом месте?