— Выходи, чего развалился тут! — Дверь камеры, куда меня определили, когда быканул сдуру, открылась, и появился хмурый Ольшанский. — Отдыхает он тут, а дочка моя в голодные обмороки падает, его ожидаючи. Взяла моду забастовки мне устраивать. И все ты, Шаповалов!
Он еще и договорить не успел, а я сдвинул его с дороги и помчался по коридору. Бледная Сашка сидела на кушетке и вскочила мне навстречу.
— Ты как? — заглянул я ей в лицо и сразу поцеловал в задрожавшие губы. — Тш-ш-ш, не реви. Прости.
— Ну зачем же, Коля? — все же всхлипнула она.
— Сглупил. Психанул.
Живой же я. Как услышал в кабинете следака, что Иван Палыч орет дурным голосом и скорую требует, так и перемкнуло. Покидал чуть ментов, что остановить меня пытались. Типа же допрос, куда пошел. Вот и запихнули меня в камеру поостыть.
— Хорош стоять, прилипли они, — заворчал опять над душой Ольшанский. — Домой поехали, обсудить есть что, да и Альку кормить надо.
Чуть дальше по коридору я увидел Комарова — опрашивавшего меня следователя-важняка, на челюсти которого наливался синяк с отеком. Он что-то пытался возражать ментовскому генералу. Так понимаю про то, что отпускать меня нельзя. Общественно опасный тип я, ну да.
— Комаров, я никуда не потеряюсь, — сказал ему, прижав Сашку лицом к своему плечу. — И за челюсть прости. Захочешь тоже врезать — милости прошу, но поддаваться не стану.
Что-то я сегодня многовато извиняюсь.
— В ресторан заскочим, — распорядился уже на улице Ольшанский.
— Какие рестораны, на диете Сашка, — огрызнулся я.
— И ты еще туда же? — взвился геморный родственник. — Куда ей худеть? Не нравится такая, иди себе швабр ищи тощих, а от моей дочери отвали!
— Да причем тут худеть?!
— Папа, Коля, ну перестаньте! Пап, у меня желудок шалит, мне особая еда нужна пока.
— А я знал! Говорил тебе, что доведешь себя.
Блин, Сашке еще и прокапаться же надо!
— Едем к нам на квартиру, — постановил я, и Ольшанский бухтел, но упрямиться не стал.
— Хоть не совсем голодранец, и то хлеб, — пробурчал он, оглядевшись в моей двушке, где я первым делом поставил греть детские консервы.
— Пап! — вздохнула Сашка. — Ну перестань уже, а.
— Так я же… хвалю, — дернул щекой вредный мужик, натолкнувшись на мой «хорош мотать ей нервы» взгляд. — Не балбес, говорю, заработал же на жилье. Если не мама с папой подарили.
Завтракали мы в тишине, можно сказать, мирной, если не считать того, что Ольшанский с брезгливой гримасой рассмотрел и понюхал пюре для Сашки. Не прокомментировал, и то хорошо. Но вот когда пришел медбрат ставить капельницу…
— Это, блядь, что, Шаповалов? — прошипел он гневно, вытащив меня в прихожую. — С Алькой что? Какого хрена тут… на дому? Почему в клинику не везешь?
— Так нужно, Иван Палыч. Если Александра посчитает нужным, то сама вам расскажет, что с ней.
— Да я тебя… Говори, сказал, или увезу и под замок посажу ее, а тебя обратно ментам сдам, и хрен ты у меня выйдешь…
— Иван Палыч, может, хватит? — посмотрел я на него примирительно. Вот и не двинешь же для прояснения мозгов, и прав он тут, за дочь переживая. Хотя где его пристальный контроль раньше-то был? — Давай мы лучше по делу пока перетрем, а?
— По делу… — насупился уже на кухне он над кружкой чая, все поглядывая в сторону коридора, куда ушла Сашка. — Не беременная, значит?
— Нет. Пока.
Он помолчал, посопел и, наконец, вздохнул, зыркнув исподлобья.
— Думаешь не понимаю, что набедокурил я тогда с Дежневым? Ну чего уж… Но и ты с соплежуем облажался.
— Точно, — согласился я.
— Надо же было, чтобы не подкопаться!
— Иван Павлович, я ему в морду дал, да. Но не больше.
— Так ты же сказал…
— Сказал, что допустил косяк. Надо было его сразу в оборот брать и нашим в «Орион» сдавать, чтобы дожали и все вытрясли. Не оставлять без присмотра.
Да только не до него мне тогда было. Сашку вытаскивать надо было из срыва, где она в том числе и заслугами псевдопокойника-отца очутилась.
— Мне надо было звонить, Коля! Мне! Не хрен чужих в дела семейные тянуть!
В семейные дела, значит? Жук ты, Иван Палыч.
— Не хрен в таком случае в семье конфронтацию нагнетать.
— Поучи меня… умник. Делать-то чего теперь будем? Раз Гошка не самоубился, то, выходит, гадина эта, что на Альку покусилась, жива и рядом ходит. Как вычислять будем? Опять мне помирать?
— Не сработает, — покачал я головой. — Да и теперь, когда то, что мы с Сашкой вместе, не секрет, только совсем безбашенный кто сунется в наглую.
— Ну да, дураком надо быть на тебя полезть, шкафина здоровенная. Еще и взгляд как у маньяка. Дай бог, дочь если и будет, так в Альку пойдет.
— Кому все достанется, если вдруг ни тебя, ни Сашки? — спросил, проигнорировав очередную шпильку. Меня оглоблей тыкать надо, папаня, чтобы заметил.
— Думаешь, я это сто раз не перегнал в башке? Слюнтяю Орехову было бы выгодно, но теперь его нет, и коню понятно, что не он был главным.
— Родня?
— Брат у меня только остался. Ему бы все отошло. Но чтобы Федька ради бабок меня и племянницу свою… Нет! Непутевый он у меня, да, всю жизнь его на своем горбе вывожу. Но не жадный. И не мразь. Тупик, бля, выходит, Шаповалов.
— Дети у него есть? Жена?
— Ой, да там жена такая… — Ольшанский презрительно скривился, — фифа манерная да прости господи еще та. И дочка такая же. С криминалом связаться мозгов им не хватит, да и ниже их достоинства якшаться со всякими.
Отстал ты, видать, мужик, от жизни. Сейчас с криминалом якшаться модно стало, и как раз всякие «прости господи» в этом деле в первых рядах. У таких нюх на то, где баблом пахнет, феноменальный.
— Иван Палыч, ты столько стоишь, что манерами и типа достоинством можно и поступиться. И брат твой может быть вовсе и не в курсе, что за его спиной творилось.
— Да он дурак и под носом ничего никогда не видел! Говорил я ему, что Мариэлку эту жена нагуляла на стороне! Ничего там нашего нет, ни черточки!
Вот оно как. А теперь внимание вопрос: эта самая Мариэлка считает себя дочерью брата Ольшанского, или же маманя не скрыла от нее тайны происхождения. Если она есть, а не просто домыслы Иван Палыча. Потому как ответ на этот вопрос необычайно важен в нашей ситуации.
Ладно, ставлю себе галочку и идем дальше.
— Еще предположения? Александра упоминала что-то про проблемы с наездами.
Да и эти упокоенные мной в лесу уебки больно напоминали низшее боевое звено какой-нибудь группировки, что сейчас полезли отовсюду, как грибы.
— Этот… Алькин бывший ныл мне в последнее время о таком, да, — нахмурился Ольшанский, — но думаю, это не наш случай. На меня никто из них выйти не пытался, а ведь понятно, что Гошка не решал ничего. Так, шустрил, пока я отлеживался.
Да, если покумекать, то все равно я склоняюсь к версии, что тут все своими было организовано. Быков чисто как исполнителей для грязной работы привлекли. Потому что ну как бы действовали реальные бандюки? Варианты: наехали бы на самого Ольшанского. Они сейчас так оборзели, что и в больницу бы сунулись, и охрана им похрен. Отмудохали для начала, а не дошло бы — и замочили бы этого Орехова, донося мысль о серьезности намерений.
И если бы и похитили Сашку, то не стали бы мочить сразу. Ну вот не укладывается это в схему логическую и обычную для них. Я еще там, в лесу, об этом думал. Тут как будто что-то очень личное. Не для того, чтобы нагнуть и сделать сговорчивым Ольшанского, захватили Сашку. Нет. Его целенаправленно этим доконать хотели. Что бы он сделал или не сделал, его дочь была бы уже мертва.
— Кто тебя может ненавидеть прям до невозможности, Иван Палыч? — спросил я задумчиво.
— Да откуда ж мне… Нет, я знаю, что характер у меня не сахар, Шаповалов. Что я перегибаю иногда. — Угу, почти всегда. — Но ни за что я людей не обижаю. — Да-да, я был свидетелем. — А если когда и зацеплю, ну так компенсирую всегда. Жадностью отродясь не страдал.
— И все же, если хорошо подумать.
Ольшанский отхлебнул остывший чай, скривился и нахмурился. Задумался на пару минут, но потом решительно мотнул седой головой.
— Нет, Коля. Ну не любить меня может кто, злиться там, но чтобы вот так… Дочь воровать мою… Ну это же совсем надо башки и страха не иметь. Я же многое прощу, не спущу, накажу — да, но прощу. Но не когда семью тронут. И сам никогда, ни в жизнь… Бабки, бизнес, конкуренция, терки всякие — это одно. Это мужицкие дела между собой. Детей и баб в такое вовлекать… что за мразью быть надо?
К сожалению, мир меняется не в лучшую сторону. И то, что для тебя, Иван Палыч, дичь и мерзость недопустимая, для нового поколения беспредельщиков в порядке вещей.
— Я закончил! — негромко сказал медбрат из коридора, и задумавшийся Стальной король вдруг оживился.
— Так, схожу я тут… — поднялся он, но тут в дверях появилась Сашка.
— Ты чего не спишь? — удивился я, потому как выглядела она не особенно бодрой.
— Потому что знаю своего папу, — улыбнулась она слабо. — Ты же бедного парня пытать уже собрался, да? Да и Колю тут затиранил, небось.
Это она меня, что ли, от папани спасать подорвалась?
— Да твоего Шаповалова затиранишь, как же. Его и асфальтоукладчиком, похоже, не проймешь.
— Па, если что-то хочешь знать обо мне, то у меня и спроси, — пристально глядя на родителя, Александра уселась на табурет рядом со мной.
— Да ничего я не хо…
— Пап, — укоризненно покачала она головой, — научись спрашивать, а не так, как всегда.
— Да толку тебя спрашивать вечно было! Ты ж ничего не говорила.
— Я говорила. Просто ты никогда не хотел услышать то, что, по-твоему, мне не подходит, не нужно.
— Я отец твой. Кому еще лучше знать.
— И решать за меня?
— А, то есть вот этому, — он ткнул в меня, — решать можно, а мне нельзя?
— С Колей мы будем решать все вместе. А не он за меня.
Ла-а-а-адно, я намек понял и даже буду над собой работать. Но не раньше, чем весь этот гемор закончится.
— Вместе, — надувшись, проворчал Ольшанский и потребовал: — Ну коли так, то говори, что с тобой!
— У меня возникли проблемы с употреблением некоторых средств, — вздохнув, сказала Сашка и протянула ко мне ладонь под столом явно в поиске поддержки.
— Чего? Веществ? Каких та… — соображая, о чем речь, Иван Палыч хмурился все больше, а потом у него лицо перекосило в гневе. — Наркота? Моя дочь наркоманка?! Да я!.. Кто?!! Убью нах!!
От его рева дребезжала посуда, и соседи наверняка собрались вызвать наряд. И кстати, вопрос «кто» был актуален и для меня.
— Пап, пожалуйста, успокойся. Все уже в прошлом и не так страш…
— Ты Александра Ольшанская! — заорал он, вскочив и нависнув над моей девочкой, на что мои инстинкты сработали моментально и зеркально. — Моя дочь не может быть какой-то наркоманкой! Не может! Не моя дочь!
— А ну потише на поворотах! — рявкнул я в ответ.
— Не лезь! — огрызнулся Ольшанский. — А ну вставай, Алька, поехали со мной!
— Ольшанский, я предупреждал! — Подняв Сашку с табурета, я прижал ее к себе, стараясь отвернуть от отца, но она уперлась.
— Что, откажешься теперь от меня? — с неожиданной яростью выкрикнула она в ответ. — Потому что это правда. Я по глупости связалась с этим. Прости.
Ольшанский дышал, как паровоз, когда опускался на стул обратно, и прикрыл глаза ладонью. Я потянул Сашку опять на себя, и на этот раз она поддалась. Уткнулась мне в грудь, и плечи ее вздрогнули.
— Не тебе тут… простикать, — глухо проворчал Стальной король, выпрямляясь. — Вот, Шаповалов, смотри на меня. Смотри, запоминай и на ус мотай. И мать ее… как сквозь пальцы утекла. И Алька вот…
— У Александры все будет нормально, — ответил я.
— Угу. Будет. Так, — будто отряхнувшись от эмоций, мужчина хлопнул широкими ладонями по моему столу, заставив подпрыгнуть посуду, — закончили с этим вот… Что делаем? Я предлагаю вам пока переехать в мой дом. Вместе оно надежнее. Побудешь чуть приживалкой при богатой жене, Шаповалов, не облезет твоя гордость, чай.
Вот же жук, он жук и есть. Только обратно на лапы перевернулся и давай опять свое скрипеть.
— При одном условии. Всю охрану твою там мы сменяем на парней моих из «Ориона». Оплачу все сам, — не дал я ему и рта открыть. — Весь остальной персонал тоже я проверю.
— Ишь ты… еще и не породнился, а уже распоряжается моим, как своим, — фыркнул Ольшанский. — Да ладно-ладно, делай как знаешь.
Ну вот и славно. Как раз и с остальной родней познакомлюсь и посмотрю, кто они есть по жизни. Но сначала…
— Ты не против? — спросил я Сашку. Потому что я смотрю и учусь. В разумных пределах, конечно.