— Че, выпендрился? — подмигнул Коле появившийся через время Боев, стрельнув хитрым взглядом на меня, и кивнул на так и разбросанное на столе содержимое сумки и карманов сестры. — Понимаю, мужик, но в другой раз так не делай. Такое к делу подшить… — он покачал головой. — Да и любой сколько-нибудь толковый адвокат…
— Хрен ей, а не адвокат! — рыкнул отец. — Сядет сучка такая и пусть считает, что еще легко отделалась. А Федька попробует за нее хоть слово вякнуть…
— Пап, ну он же отец ей, конечно попробует, — вздохнула я.
Саму Мариэллу увели пока и заперли в одной из комнат под присмотром охраны.
— А я тебе отец, Алька! И кабы не ты тут… — он бросил короткий взгляд на Боева. — Вот говорил и буду говорить, что когда дела делаются, ба… женщинам рядом тереться нечего.
— Не смог бы ты. — Я подошла к его стулу и, встав за спиной, обняла, примостив щеку на седой макушке. — Ты у меня не такой.
— Угу, вот так и думай дальше, дочь, — ворчливо ответил он и похлопал по ладони на своей груди, явно чувствуя себя неловко. — Но это… шла бы ты к себе. Шаповалов, скажи, тебя ведь теперь только слушает. Отца родного ни во что не ставит. Нечего уши греть, дела тут у нас.
— Пап, что ты хочешь сделать? — Я и не подумала отойти, как и Коля последовать указаниям отца. Он, наоборот, отошел с Боевым к окну, и они что-то тихо обсуждали.
— Тебе оно не надо.
— Па…
— Что па? Ну не маленькая же, понимаешь, что надо мне из Маньки вытрясти… про Павла. Точка тут не поставлена, надо знать, что с ним и чего нам ждать.
После того, как нашли наркотики, Мариэлла окончательно озлилась и на все вопросы, в том числе и о брате, отвечала грубостью и гадкими насмешками в мой адрес. Бросалась тем, как Гошка ей жаловался на отсутствие влечения ко мне и принудительную повинность даже просто в постель одну ложиться и дождаться не мог избавления. Мерзко ухмыляясь, спрашивала, хорошо ли встает у Шаповалова и какую сумму денег он должен для этого представлять вместо меня. Потому-то ее и увели, пока не довела.
— Это правда? — наклонившись, я попыталась заглянуть в лицо отцу, но он упорно смотрел прямо.
— Что? Что с матерью его я, дурак, путался, когда уже на твоей маме жениться собирался? Правда, чего уж. Я тебе и раньше говорил, что умная баба такого про своего мужика и в голову брать не будет. Че с нас взять? Наша натура песья, кобелиная. Да только каждый пес нормальный свой дом знает и любит. И если женщина — твой дом, то куда бы ни рыскал, а всегда обратно прибежит и свое стеречь, оберегать, да будет добычу таскать. Я твою мать любил. И люблю. А остальное… Взрослей, Алька.
Мне опять стало как-то зябко и муторно. Как всегда, когда слышала нечто такое от него. А что, если я не хочу взрослеть? Не в таком смысле. Я не принимала этого и не смогу. Посмотрела на Колю, слушавшего как раз Боева. Мне с ним понадобится однажды вот так «повзрослеть»? Он словно почувствовал что-то, перехватил мой взгляд и нахмурился.
Вместе с Боевым приехал еще один здоровенный мрачный мужчина, которого мне представили как Ярослава Камнева. И вообще в отцовском доме стало как-то мигом многолюдно. Помимо тех охранников, что вызвал сразу Николай, появились еще. А через полчаса приехал тот самый высокий милицейский чин, с которым отец забирал нас с допроса. Вот тут меня уже без церемоний выпроводили с кухни. Что бы там дальше ни происходило и какую бы версию ни озвучивали посторонним, моего участия ни в чем не предполагалось. Причем тут у моих близких мужчин возникло полное единство мнений. Оно и к лучшему. Не хватало мне открыть рот и ляпнуть что-то не то. И смотреть больше на Мариэллу у меня не было никакого желания. Как и мучить себя вопросами, за что и почему. Объяснить себе самой почему — это же вроде как в некотором роде оправдать. А я не хотела оправдывать ни ее, ни Гошку, ни этого, может быть, брата. И прощать не хотела. И ненавидеть тоже. Я их вообще никак не хотела в своих жизни и сознании.
Шум внизу вскоре стих. От Коли пришла эсэмэс: «Уехал. Скоро буду. Хочу».
Спустившись, я обнаружила, что в доме действительно не осталось никого, кроме меня и нескольких парней из охраны. От моего предложения накормить их ужином они отказались с суровыми лицами. Заглянув в холодильник, обнаружила, что там обычной еды хватает — домработница папина позаботилась, а особнячком стоит пакет с уже знакомыми мне баночками с питанием. Похоже, Коля, в отличие от меня, обалдевшей от всего вокруг, не забыл ничего. В том числе и особенностей моей нынешней диеты. Бесцельно слоняться по дому я не видела смысла. Перекусила и пошла разбирать в своей старой комнате книги и вещи. Подумалось, что вот лежит оно тут все мертвым грузом, никому пользы не приносит. Одних вещей, хороших, но уже мне не подходящих, сколько. Нужно все собрать и раздать кому-нибудь.
Навозившись и устав прислушиваться к звукам на улице, набрала ванну и уселась, пытаясь расслабиться. И осознала, что просто отгораживаюсь от мыслей, которые опять-таки пробудили слова отца и гадкие выпады Мариэллы. Хотя зарекалась не делать этого в отношениях с Колей. Похоже, не повезло мне с характером. Мнительная, чуть что неуверенная, хочу, судя по всему, слишком многого от жизни. Вот интересно, Гошка однажды устал от меня такой, или же Мариэлла правду говорила, и никогда он меня не любил. Совсем-совсем? Даже в самом начале?
— Ой! — взвизгнула, чуть не выскочив из воды, когда Коля коснулся моего плеча. — Господи, я вообще не слышала, как ты вошел! Напуга…
Осекшись, уставилась на него обнаженного.
— Подвинься, Сашк. — Я послушалась, и он забрался в воду ко мне за спину, тут же заставив откинуться на себя. — Не слышала, потому что голову себе фигней всякой забиваешь. По лицу же видно.
— Что с Мариэллой и этим… Павлом? — спросила я, с наслаждением расслабляясь на нем. Коля тут же накрыл ладонями обе мои груди и потерся лицом в изгибе шеи.
Боже! Каким же родным и обжигающим это ощущалось! Как будто мы так делали миллион миллионов раз. Как будто ничего уютнее я никогда и не чувствовала рядом с мужчиной. Да так и есть.
— Все идет как надо. Люди работают, дела движутся. Так что кончай тут голову себе заморачивать. — И он скользнул правой рукой по моим ребрам, вниз по животу, добираясь до развилки бедер. Мои ноги разошлись как сами собой, приветствуя его там, и он тут же обхватил меня внизу, чуть надавливая. — Мм-м-м-м… вот так, да. Открывайся мне всегда, малыш.
— Ох! А ты не… не стал бы на моем месте?
— Заморачиваться? Стал. Я так и делал. — Он просто держал свою руку между моих ног, не шевелил даже пальцем, только в мою поясницу упиралась его уже совсем твердая плоть, а я ощущала, как по телу снизу вверх начали катиться волны желания. Каждая следующая — чуть сильнее и горячее предыдущей. — Я, знаешь ли, Сашка, даже нормальным мужиком быть перестал после… перед тем, как тебя встретил. Я слышал, что отец тебе говорил. И думаю, он прав.
— Прав? — Новая волна, покатившая на этот раз от головы вниз по телу, была ледяной, и я дернулась, стремясь отстраниться. — То есть ты тоже ду… думаешь, что это нормально, когда мужчина изменяет, потому что это ваша натура и ничего не поделать, а женщина должна быть умной и просто… просто глаза закрывать?
Ну да, стать взрослой, так?
— По большей части и у подавляющего числа людей так и есть, Сашк. Только у всех этих людей совсем не то, что у нас с тобой.
— Нет?
— Нет, солнце, у нас все другое.
— В чем разница?
— Разница? — Он потерся носом о мой затылок, и по коже промчалось щекотное электричество. — Тут уж правильнее сказать, что ничего общего. Скажем, у всех отношения и обстоятельства, чувства с их правилами эволюции. А у нас иные масштабы. Любовь… ну, она бывает. Начинается и заканчивается. Я влюблялся — знаю, о чем говорю. И ты знаешь. А у нас… Ты ведь солнце мое. Солнце не может закончиться. — И он тихонько куснул меня за мочку уха.
— Очень поэтично, но не достоверно, — фыркнула, вздрогнув и отпуская недавнюю вспышку гнева. — Солнце очень даже может закончиться, и ученые утверждают, что однажды так и будет.
— Умная, да? Что они знают, ученые твои. Я говорю — не может. Уж не в пределах одной моей человеческой жизни. И не спорь! Я мужчина — мне виднее. Сказал — у нас все совсем другое, значит, так и есть. С самого начала.
— Да уж, — я передернула плечами и, слушаясь его легкого нажима, опять практически растеклась на нем. — Начало у нас было то еще.
Взяв его ладонь со своей груди, я поцеловала его костяшки, прошептав «спасибо». Никогда я не перестану чувствовать к нему благодарность. Что бы он там ни говорил. Как бы у нас ни пошло. Чем бы ни закончилось. Моя ему благодарность за возможность жить останется неизменной навсегда.
— Начало было не в том лесу, — он чуть толкнул меня пальцами в подбородок, заставляя откинуть голову ему на плечо, надавливая самую малость, стал обводить контур губ, и голос его мигом просел: — Но то все прошлое. Мы оба живые сейчас, Сашк. Ты — потому что я чудом подвернулся. Я — потому что ты оживила.
— Ну ты скажешь! Чудом подвернулся… — я попыталась возмутиться, но стоило ему слегка двинуть пальцами другой руки в низу моего живота, еще не погружаясь и не лаская, а только проникая между складками, и мои мысли и возражения испарились. Внутренние мышцы потянуло, сжимая и мучая пустотой там, где я хотела его переполняющего до болезненности присутствия. Я всхлипнула и, не выдержав больше неподвижности, толкнулась навстречу его прикосновению, делая его основательней. Открыто демонстрируя, насколько же в нем нуждаюсь.
И это поменяло все мгновенно. Коля, только сидевший позади меня расслабленно, весь словно в горячий живой камень обратился. Обхватил мой подбородок почти жестко, разворачивая к себе лицо, и практически врезался своими губами в мои. Нажал языком, требуя открыть полный доступ, и рыкнул нетерпеливо, будто я сделала это слишком медленно для сжигающего его нетерпения. Властный глубокий поцелуй с теми самыми поразительными грохочущими стонами, на которые способен только он. И одновременно такое же безапелляционное, не признающее и тени отказа вторжение его пальцев внизу. Возбуждение, что путешествовало по моим телу и разуму до этого все набирающими силу, но все же неторопливыми волнами, стало диким яростным штормом. Я задрожала в его сильном захвате, стремясь навстречу этому разрушению, что он неминуемо нес. Я люблю это разрушение. Я хочу, чтобы он разрушал меня прежнюю снова и снова, уничтожая все, всю ту, что была до него. Была не для него.
Коля оторвался слишком быстро, так же рваным, лишенным поверхностной нежности движением отобрал у меня свое присутствие и внизу. Я резко вдохнула, ошеломленная потерей, но он тут же схватил меня за бедра, приподнимая над своими.
— Готова… — хрипло буркнул он, не спрашивая, но я все равно закивала. — Направь, Сашк… направь, сейчас же!
Скользнув послушно себе рукой между ног, я обхватила его твердую плоть и замерла на несколько секунд, наслаждаясь ощущением этой горящей мощи с тяжело бьющимся прямо в мою ладонь пульсом.
— Са-а-а-ашка-а-а… — протяжно, как страдая, скрипуче протянул Коля и сжал зубами плечо, карая за задержку. — Ну же… в тебя надо…
Я прошлась пальцами от толстого основания до массивной головки, направляя ее в себя. Охнула, едва только ощутив это самое первое, шокирующее проникновение. И сразу закричала, насаженная, как всегда, разом, рывком до корня.
Коля накрыл ладонью мои губы, замыкая новые крики внутри, отчего стало еще жарче. Обхватил, как жестким обручем, талию, удерживая неподвижно над собой, и стал вколачиваться снизу. Меня мотало бы, как тряпичную, если бы не его железный захват. Я цеплялась за края ванной, ища опоры. Не для тела, нет. Ему она сейчас не была нужна. Это какой-то инстинкт самосохранения, что заставляет цепляться за последние крохи контроля над стихией внутри. Глупый и вообще больше мне не нужный инстинкт. Ничего от меня не зависело. Коля брал меня так, как делал это и раньше: глубоко, жестко, так, как было необходимо ему. Так, как, оказывается, идеально для меня. Потому что он вкладывал в это обладание всего себя. Столько, что возьми он меня хоть как, а вернуть не смогу.
Плеск воды… мои заглушенные им вскрики… его рваные выдохи-стоны, мечущиеся в тяжелом воздухе замкнутого пространства ванной и бьющие мне в голову, в грудь, пробивающие насквозь, делающие проницаемой предельно. Доводящие до лихорадочного, полубредового состояния, когда для падения не хватает…
— Сашк… давай… — прохрипел он.
И все! Его приказ освободил, оборвал последние ниточки контроля, сбросив меня в чистое пламя удовольствия.
А Коля длил его, не давал затухнуть сразу, вбивая в меня, уже обмякшую и трясущуюся, свой кайф.
— Вот видишь, Сашк, совсем другое, — пробормотал он, водя губами по моему мокрому виску, как только хоть чуть-чуть отпустило. — Совсем, солнце.