Предстоял снова медицинский осмотр, затем физзарядка, завтрак, облачение в скафандры, и вот мы уже едем в специальном автобусе голубого цвета к стартовой площадке, где, как величественный монумент нашего времени, стояла тонкая и высокая ракета, в которую был вмонтирован космический корабль.
Я люблю все высокое, устремленное в небо: многоэтажные здания, старинные башни, строительные краны, мачты радиостанций, вековые дубы, корабельные сосны. Но все это, вместе взятое, не могло соперничать с захватывающей дух красотой космической ракеты, готовой всем своим могучим телом уйти в небо. Было жаль, что такое чудесное создание человеческого разума и рук, вознеся корабль на орбиту, должно будет сгореть где-то там, в вышине.
Утро было прекрасным. Солнце поднималось все выше и выше, в чистом, безоблачном небе пели птицы, откуда-то доносилась бодрящая музыка, и все это гармонировало с моим приподнятым настроением. Судя по лицам окружавших меня людей, они испытывали ощущение чего-то возвышенного, необыкновенного. Никто не сомневался в успехе того, что сейчас делали все вместе, объединенные одной задачей, одной великой целью.
На стартовой площадке остались самые необходимые люди, без которых нельзя было осуществить полет. Я попрощался со своими друзьями-космонавтами, крепко обнял своего верного друга Космонавта Три. Одетый в скафандр, он был такой же неуклюжий на Земле, как и я. Встретившись взглядом с темными глазами Главного Конструктора, я увидел то, чего еще никогда в них не видел: и отцовскую любовь, и командирскую требовательность, и заботу о благополучном возвращении на Землю.
Я отдал рапорт Председателю Государственной комиссии о готовности к полету. Сугубо гражданский человек, на мой по-военному четкий доклад он как-то просто, по-домашнему пожелал счастливой дороги и протянул мне широкую рабочую ладонь. Я ответил ему крепким рукопожатием. Затем, поднявшись по железной лесенке к площадке у входа в лифт, обратился к провожающим меня и ко всему советскому народу.
— Дорогие товарищи и друзья! — сказал я, помедлив секунду. — Мне выпала великая честь совершить новый полет в просторы Вселенной на советском космическом корабле «Восток-2». Трудно выразить словами чувства радости и гордости, которые переполняют меня.
Мы, советские люди, гордимся тем, что наша любимая Родина открыла новую эру освоения космоса. Мне доверено почетное и ответственное задание. Мой большой друг Юрий Гагарин первым проложил дорогу в космос. Это был великий подвиг советского человека.
Я обвел глазами присутствующих, все еще надеясь увидеть среди них своего ближайшего друга. Мы заранее условились, что Юрий Гагарин обязательно будет на старте второго полета человека в космос. Но он в эти дни находился очень далеко, в западном полушарии, гостя у народов Южной и Северной Америки. И все же я верил, что он обязательно прилетит, если не на старт, то в район приземления «Востока-2», и мы по-братски обнимемся, так же крепко, как обнялись после его полета.
Все сказанное мною записывалось магнитофоном. Я посмотрел на инженеров и рабочих, окружавших Главного Конструктора. Он казался совсем молодым, спокойным, напряженным до предела и в равной степени хладнокровным. Он тоже мечтает слетать в космос на своем корабле. Я улыбнулся ему и продолжал:
— В последние минуты перед стартом мне хочется сказать сердечное спасибо советским ученым, инженерам, техникам и рабочим, которые создали прекрасный космический корабль «Восток-2» и провели подготовку его к полету.
Новый космический полет, который мне предстоит совершить, я посвящаю XXII съезду нашей родной Коммунистической партии.
Произнеся эти слова, я подумал о том, что, когда «Восток-2» выйдет на орбиту, их услышат по радио все советские люди, услышат мои учителя и товарищи, услышат на Алтае отец, мать и сестра, а в Москве — моя жена Тамара. Я вспомнил обо всех с неведомой доселе нежностью. Милые, родные, хорошие люди, всей душой я сейчас с вами!
Я подумал о Ленине. Еще в детские годы, вступая в пионеры, я дал слово быть верным делу Ленина; я носил изображение его над сердцем на комсомольском значке; я был принят кандидатом в члены партии Ленина перед первым полетом человека в космос. И, подумав об этом, я вспомнил, как, встречая Юрия Гагарина в Москве, Никита Сергеевич Хрущев с трибуны Мавзолея сказал о том, что все новые и новые советские люди по неизведанным маршрутам полетят в космос, будут изучать его, раскрывать и дальше тайны природы и ставить их на службу человеку, его благосостоянию, на службу миру. Мне выпало большое счастье совершить такой новый полет. И, заканчивая свое выступление, я сказал:
— В эти минуты хочу еще раз горячо поблагодарить Центральный Комитет родной ленинской партии, Советское правительство, дорогого Никиту Сергеевича Хрущева за оказанное доверие и заверить, что я приложу все свои силы и умение, чтобы выполнить почетное и ответственное задание.
Я глубоко уверен в успехе полета.
До скорой встречи, дорогие товарищи и друзья!
Волнующее нетерпение охватило меня — скорее бы начался полет. Я вошел в кабину «Востока-2», и за мной плотно и бесшумно закрылся входной люк. Я остался один. Теперь — только вперед! Взглянул на знакомые приборы, которые незримыми нитями должны были связывать меня со всем земным на далекой орбите. Взглянул — и сразу успокоился. Мы, космонавты, привыкли к этим приборам на тренировках и верим в их почти человеческий разум.
В кабине было уютно, как в комнате. В пилотском кресле, напоминающем шезлонг, можно было сидеть и лежать, работать и отдыхать. Все было под рукой и перед глазами, можно было легко достать любую кнопку, любой рычаг. Отсюда я мог управлять кораблем в полете, держать связь с Землей по радио и делать записи в бортовом журнале. Здесь легко дышалось. Мягкий свет не утомлял глаз. Конструкторы создали все условия для плодотворной работы космонавта, позаботились обо всех удобствах и даже комфорте.
Была объявлена десятиминутная готовность к старту. Председатель Государственной комиссии поинтересовался моим самочувствием.
— Чувствую себя прекрасно, — ответил я и поблагодарил за внимание, всем своим существом ожидая то, что произойдет со мной в ближайшие минуты.
Время отсчитывало последние секунды. Ровно в девять часов по московскому времени была подана команда:
— Подъем!
Охваченный еще никогда не испытанным счастьем, я ответил так же кратко:
— Есть подъем!
В тот же момент я почувствовал, как миллионы лошадиных сил, заключенные в мощные двигатели ракеты-носителя, вступили в единоборство с силами земного притяжения.
— Пошла, родная! — невольно вырвалось у меня.
Ракета оторвалась от стартового устройства и на какое-то мгновение задержалась, словно преодолевая сильный порыв ветра. В кабину донесся грохочущий рокот, ракету затрясло мелкой дрожью, и все тело мое придавила невероятная тяжесть. Начали расти перегрузки, и я подумал, как хорошо, что мы, космонавты, много и упорно тренировались на центрифугах и вибростендах, что наши организмы приучены ко всем особенностям космического полета.
Шум двигателей, вибрацию, все возрастающие перегрузки на участке выведения корабля на орбиту я перенес хорошо, не ощущая ни головокружения, ни тошноты; и сознание, и зрение, и слух были такими же, как на Земле. С первых же секунд движения ракеты я начал работать: следил за приборами, поддерживал двухстороннюю радиосвязь с командным пунктом, через иллюминаторы наблюдал за удаляющейся Землей. Горизонт все время расширялся, в поле зрения возникали и ширились земные дали, залитые ярким солнечным светом. Это было во много раз грандиознее тех ландшафтов, которые раньше открывались взору под крылом реактивного самолета. Краски в природе были необыкновенные, словно внутри морской раковины, и даже в кабине свет был таким, как если бы иллюминаторы ее состояли из цветных стекол.
Я чувствовал отделение каждой ступени ракеты, уносившей корабль все выше и выше к расчетной орбите. Хронометр подсказывал, что «Восток-2» вот-вот выйдет на нее. В этот момент должно было возникнуть состояние невесомости, и я приготовился к нему. Но оно возникло плавно, само собой, после отделения последней ступени ракеты. Первое впечатление было несколько странным — будто я перевернулся и лечу вверх ногами. Но через несколько секунд это прошло, и я понял, что корабль вышел на орбиту. Это же показали приборы и по радио подтвердили ученые, наблюдавшие с Земли за движением «Востока-2». Они сообщили по радио параметры орбиты: перигей — 178 километров, апогей — 257 километров, угол наклона к экватору — 64 градуса 56 минут. Я находился на орбите, где не было ни дождя, ни снега, ни гроз, ничего, кроме пустоты. Теперь можно было приступить к выполнению заданной программы на весь полет.
Основными задачами рейса «Востока-2» были исследования влияния на человеческий организм длительного полета по орбите и последующего спуска на Землю; исследования работоспособности человека при длительном пребывании в условиях невесомости. Были еще и другие задания, но все они являлись производными от этих двух основных. За сутки полета для каждого из семнадцати витков вокруг планеты был составлен, свой строгий график работ, которые должен был выполнить космонавт. Все было расписано по минутам: когда вести радиопереговоры с Землей, когда брать в свои руки управление кораблем, когда есть и пить, когда спать и просыпаться.
В иллюминаторы светило яркое, нестерпимое для глаз солнце, и я, экономя батареи, выключил освещение. Но вскоре лампочки пришлось зажечь — «Восток-2» вошел в тень Земли, и его обступила темная, непроглядная ночь. На черном бархате неба, как алмазы, трепетным огнем искрились и переливались крупные, холодные звезды. Глядя на них, нельзя было не вспомнить стихи Лермонтова:
Через час полета, прорезая темную-претемную ночь, я, как и было намечено планом работ, включил ручное управление кораблем. Признаться, это было сделано не без внутреннего волнения: ведь еще ни один человек в мире не заставлял повиноваться своей воле космический корабль. «Подчинится ли он движениям моих рук?» — подумал я и решительно положил руку на пульт управления. «Восток-2» выполнил мои желания, и я вел его с тем же спокойствием, с каким водил на Земле автомашину и в небе управлял реактивным самолетом. Управлять космическим кораблем оказалось легко. Его можно было ориентировать в любом заданном положении и в любой момент направить куда надо. Держа ладонь на ручке управления, я чувствовал себя капитаном чудесного корабля. Я не ощущал особого напряжения, вернее, не чувствовал никакого напряжения. Все было привычно, как в самолете.
Близился момент выхода из тени Земли. Он наступал стремительно. Второй рассвет в этот день для меня начался с того, что на горизонте я увидел ярко-оранжевую полосу, над которой стали возникать все цвета радуги. Небо было таким, словно я глядел на него через хрустальную призму. И вот уже солнечные лучи ворвались сквозь иллюминаторы в кабину. После непроглядной ночи снова наступил светлый, солнечный день. Я с интересом следил за Землей, видел крупные реки и горы, по окраске различал вспаханные и несжатые поля, Хорошо были видны облака. Их можно было отличать от снега по синим теням, отбрасываемым на Землю. На горизонте Земля была окружена бледно-голубым ореолом.
Глобус на приборной доске, вращение которого совпадало с движением корабля, показал, что «Восток-2» уже сделал первым виток вокруг Земли. Это же подтвердили и бортовые часы. То, что сделал 12 апреля Юрий Гагарин, было достигнуто, а «Восток-2» продолжал свой полет.
В 10 часов 38 минут по московскому времени, пролетая над территорией Советского Союза, я доложил по радио Центральному Комитету КПСС, Советскому правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущеву:
— Полет советского космического корабля «Восток-2» проходит успешно. Все системы корабля функционируют нормально. Самочувствие хорошее…
Вскоре в космос пришла ответная радиограмма от Н. С. Хрущева, и я услышал, как забилось мое сердце. В ней Никита Сергеевич говорил о том, что все советские люди бесконечно рады моему успешному полету. Он сердечно поздравил меня и ждал моего возвращения на Землю. Теплые, отеческие слова Н. С. Хрущева вселили в меня еще большую уверенность, придали новые силы; как потом говорили врачи, следившие с Земли за состоянием моего организма, после этой радиограммы и пульс и дыхание стали у меня чище, спокойнее.
На втором витке, пролетая над африканским материком, я передал привет народам Африки, борющимся против колониализма.
Все континенты земного шара при наблюдении из космоса отличаются друг от друга не только своими очертаниями, но и красками. Основной цвет Африки — желтый с вкрапленными в нее темно-зелеными пятнами джунглей. Поверхность ее похожа на пятнистую шкуру леопарда. Пролетая над африканским континентом, я сразу узнал пустыню Сахару — сплошной океан золотисто-коричневых песков, без всяких признаков жизни.
В детстве мне приходилось читать о путешественнике Давиде Ливингстоне, который одним из первых описал флору и фауну этого загадочного края, рассказал о жизни населяющих его племен и народов. Читал я, конечно, и богато иллюстрированные авторскими фотографиями книги чешских путешественников Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда «Африка грез и действительности». Интересные, полезные книги.
Не мог я не вспомнить и повесть, которая произвела на меня в школьные годы большое впечатление, — «Капитан Сорви-голова» — об освободительной войне буров против английских колонизаторов. И события наших дней, происходящие в Африке, встали в памяти. Один за другим африканские народы сбрасывают цепи векового рабства, становятся на путь новой жизни. Пески Африки обильно политы кровью алжирских патриотов — борцов за свободу и независимость своей страны. Где-то здесь, среди сыпучих барханов, французские империалисты испытывают свои атомные бомбы, отравляя воздух планеты ядами стронция.
Желтая Сахара оборвалась внезапно, и я увидел светлый простор Средиземного моря, самого красивого из всех морей, которые мне пришлось наблюдать на первых двух витках. Темно-голубое, словно выписанное ультрамарином, оно проплыло в иллюминаторе и исчезло в туманной дымке.
Несколько минут полета, и я снова над родной землей. Она отличается от всех земель мира. Нигде не увидишь таких огромных полей, таких лесных массивов, такого множества могучих рек, такой богатой и разнообразной палитры красок — от изумрудной зелени Юга до слепящей белизны горных вершин, покрытых вечными снегами.
Мне не были видны с такой большой высоты заводы. Но я знал, что они дымят где-то там, внизу, озаренные сполохами доменных и мартеновских печей, у которых грудится великая армия строителей коммунизма. И в космическом корабле «Восток-2», как солнце, отраженное в бисерной капельке росы, отражался их титанический труд.
Я не видел терриконов угольных шахт и магистралей железных дорог, но мне были отлично видны искусственные моря, которые, как полные чаши, были приподняты плотинами гидростанций. Это были приметы нового времени — великой эпохи строительства коммунизма. Когда-то в школе, в родном селе Полковникове, я писал сочинение, которое начиналось ленинскими словами «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Совсем немного времени прошло с милой моему сердцу школьной поры. Разве мог я думать тогда, что мне одним взором доведется окинуть нашу преображенную страну!
На втором витке, пролетая над Москвой, я ответил на приветственную радиограмму главы Советского правительства. Я не писал ее, а диктовал.
— Передайте большую благодарность Никите Сергеевичу Хрущеву за его отеческую заботу, — сказал я.
Эти слова ушли в эфир, и магнитофон автоматически записал их на ленту.
— Большое спасибо! — сказал я и еще раз повторил: — Большое спасибо!