— Он может иметь огромное влияние в одних вопросах и ничтожное — в других, а вопрос, ехать ли ему к нам, скорей всего, относится как раз к числу тех, в которых миссис Черчилл недоступна его влиянию.
Глава 15
Вскоре мистер Вудхаус уже готов был пить чай, а откушав чаю, был совершенно готов ехать домой, и три его собеседницы наперебой старались отвлечь его внимание от часовой стрелки, покуда к ним не присоединятся остальные мужчины. Мистер Уэстон, человек словоохотливый, общительный, был не охотник торопить минуту расставанья, но наконец к обществу в гостиной прибыло-таки пополнение. Одним из первых, и в наилучшем расположении духа, вошел мистер Элтон. Миссис Уэстон с Эммою сидели на софе. Он сразу направился к ним и, не дожидаясь приглашения, уселся между ними.
Эмма, также в приятном настроении, освежась увлекательными спекуляциями о видах на приезд мистера Фрэнка Черчилла, не прочь была сменить гнев на милость, предав забвению недавние его оплошности, и, когда он первым делом заговорил о Гарриет, она приготовилась слушать с самою приветливой улыбкой.
Он объявил, что до крайности озабочен состоянием ее приятельницы — ее милого, доброго, прелестного друга. Что слышно? Не поступило ли новых известий за то время, покуда они в Рэндалсе? Он очень беспокоится — он должен признаться, что природа ее недуга внушает ему серьезные опасения. И так далее, в том же похвальном ключе, не слишком прислушиваясь к тому, что ему говорят в ответ, но столь уместно встревоженный зловещими свойствами тяжелой ангины, что Эмма не судила его строго.
Но вот речи его приняли несколько странное направление; не столько из-за Гарриет, почудилось вдруг, боится он, как бы ангина не оказалась тяжелой, сколько из-за нее самой; не то ему страшно, что в горло Гарриет может проникнуть инфекция, а скорее то, что инфекция может передаться ей. Он с жаром уговаривал ее до поры до времени не входить больше в комнату больной — обещать ему, что она не станет подвергать себя такому риску, пока он не повидает мистера Перри и не узнает его мнение, и, как ни старалась Эмма обратить разговор в шутку и вернуть его в должное русло, преувеличенной заботе мистера Элтона о ее персоне не видно было конца. Она начинала терять терпение. Похоже было — что греха таить, — он в самом деле тщился показать, будто влюблен в нее, а не в Гарриет; презренное, гнусное непостоянство, ежели так!.. Эмме стоило труда сохранять хладнокровие. Ища союзницы, он воззвал к миссис Уэстон: не окажет ли она ему поддержки? Не присоединит ли свой голос к его увещаниям, что мисс Вудхаус не следует бывать у миссис Годдард, покуда не подтвердится, что болезнь мисс Смит не заразительна? Мисс Вудхаус должна обещать это, иначе он не успокоится, — не употребит ли миссис Уэстон свое влияние в помощь ему?
— Столько заботы о других, — продолжал он, — и такое небрежение к себе! Желать, чтобы я нынче остался дома лечиться от простуды, а себя подвергать опасности заразиться гнилою ангиной! Где же справедливость, миссис Уэстон? Будьте нам судьею. Не вправе ли я попенять ей за это? Полагаюсь на любезную помощь вашу и поддержку.
Эмма видела, что миссис Уэстон удивлена — и весьма, должно быть, — обращением, в коем он каждым словом, всею манерою своей, присваивал право принимать в ней первостепенное участие; сама она, оскорбленная, возмущенная до глубины души, не находила слов для достойного ответа. Она лишь смерила его взглядом — но таким взглядом, который, думалось ей, должен привести его в чувство, — а затем, встав с софы, пересела к сестре и уж более не удостаивала его вниманием.
Узнать, как принял мистер Элтон этот безмолвный выговор, она не успела, ибо тотчас вслед за тем произошло новое событие: мистер Джон Найтли, выйдя проверить, какова погода, воротился и объявил во всеуслышание, что на дворе валит снег, все кругом занесло и сильно метет и, обращаясь к мистеру Вудхаусу, заключил:
— Куда как браво открываете вы зимний сезон, сэр! Для кучера и лошадей ваших будет внове прокладывать дорогу сквозь снежный буран.
Бедный мистер Вудхаус онемел, пораженный ужасом, зато все прочие дружно заговорили — одних это удивило, других не удивило; одни задавали вопросы, другие бодрились. Миссис Уэстон и Эмма изо всех сил старались успокоить мистера Вудхауса и отвлечь его внимание от зятя, который, с торжеством и изрядной бесчувственностью, продолжал:
— Я был в восхищении, сэр, — говорил он, — когда вы отважно пустились в путь по такой погоде, хотя не могли не видеть, что очень скоро пойдет снег. Всякому ясно было, что снега не миновать. Я восхищен вашею твердостью и не вижу причин сомневаться, что мы превосходно доедем до дому. Едва ли за час-другой дорогу окончательно завалит снегом, да и на то у нас две кареты — перевернет ветром одну в открытом поле, так неподалеку будет другая. Глядишь, к полуночи и доберемся до Хартфилда в полной сохранности.
Мистер Уэстон, тоже по-своему торжествуя, признался, что уже некоторое время знает про снегопад, но помалкивал из опасения, как бы мистер Вудхаус не всполошился и не заспешил домой. Но говорить, что такой снег помешает им доехать, можно разве что в шутку — увы, они могут ехать без всяких опасений. Он пожалел, что дорогу не завалило снегом — уж тогда-то он бы оставил гостей в Рэндалсе, — и изъявил простодушную уверенность, что всем им нашлось бы место, призвав жену подтвердить, что, слегка пораскинув умом, можно было бы всех их прекрасно устроить на ночь, от чего она несколько смешалась, зная, что в доме есть только две свободные комнаты.
— Что же делать, Эмма, душенька?.. Что делать?.. — только и способен был восклицать мистер Вудхаус в первые минуты. У нее искал он утешения, и, лишь когда она уверила его, что никакой опасности нет, напомнив, что у них отличные лошади, что Джеймс мастер своего дела, а вокруг так много друзей, — лишь тогда он немного ожил.
Не меньше его всполошилась и старшая дочь. Воображение рисовало ей страшную картину, как они застрянут в Рэндалсе, отрезанные от Хартфилда и от детей; убежденная, что ехать по такому снегу впору лишь людям отчаянным, но не в силах вынести промедления, она ратовала за то, чтобы отцу и Эмме остаться в Рэндалсе, а ей самой с мужем безотложно отправиться в дорогу, какие бы непроходимые сугробы ни намело за это время.
— Велите немедля закладывать, ангел мой, — сказала она, — думаю, еще есть кой-какая надежда пробраться, если выехать немедленно, — ну, а в крайнем случае, я вылезу и пойду пешком. Ничего страшного. Спокойно пройдусь пешочком, хотя бы и полдороги. Дома сразу же сменю обувь, только и всего, я от таких вещей не простужаюсь.
— Вот как! — возразил он. — Тогда, дорогая моя Изабелла, это не иначе как чудеса, потому что, вообще говоря, вы простужаетесь от всего на свете. Идти домой пешком!.. Мило вы обуты для такой прогулки, нечего сказать. Тут даже лошадям придется туго.
Изабелла, обратясь к миссис Уэстон, спросила, одобряет ли она ее план. Миссис Уэстон ничего не оставалось, как ответить утвердительно. Тогда Изабелла подошла к Эмме, но Эмма не спешила отказаться от надежды уехать всем вместе; они так и не порешили ни на чем, когда вернулся мистер Найтли, который вышел из комнаты, едва только брат его объявил о снегопаде, и сказал, что был на дворе и готов поручиться, что, когда бы им ни вздумалось выехать, сию минуту или через час, они доедут домой без малейшего труда. Он выходил за ворота — прошелся по дороге на Хайбери — снега выпало от силы на полдюйма, кое-где лишь слегка припорошило землю; сейчас еще падают редкие снежинки, однако тучи расходятся и по всему видно, что снег скоро кончится. Он заглянул и в кучерскую, и оба кучера согласились с ним, что опасаться нечего.
Изабелла приняла эту весть с превеликим облегчением, да и Эмма обрадовалась ей не меньше, из-за отца, который мгновенно успокоился, сколько позволяла ему его нервическая организация — то есть, иными словами, не мог после пережитых волнений быть совершенно покоен, покуда оставался в Рэндалсе. Он утвердился в мысли, что ехать теперь домой безопасно, но никакими силами нельзя было внушить ему ту мысль, что и остаться безопасно тоже, и между тем как другие занимались советами да уговорами, мистер Найтли с Эммою уладили дело, обменявшись короткими фразами:
— У вашего батюшки душа не на месте, отчего вы не едете?
— Остановка за другими, я готова.
— Тогда я позвоню?
— Извольте.
Сказано — сделано: он позвонил и велел подавать кареты. Пройдут считанные минуты, уповала Эмма, и ее беспокойных спутников доставят домой; одного — протрезвиться и остыть, а другого — опомниться и прийти в себя после всех бурь и треволнений этой поездки.
Кареты были поданы; хозяин дома и мистер Найтли бережно проводили к одной из них мистера Вудхауса, который всегда в подобных случаях был предметом первой заботы; но как ни пытались оба они обнадежить его, все же, при виде снега на земле и темных туч на небе, в нем снова ожила тревога. Их ждет, он боится, тяжелая дорога. Изабелле, бедняжке, придется трудно. И каково-то будет Эмме, бедняжке, ехать позади. Что бы такое придумать, он не знает. Им следует по возможности держаться всем вместе — и призван был Джеймс, и получил наставление ехать потихоньку и не отрываться от второй кареты.
Вслед за отцом в карету села Изабелла, а вслед за нею, забыв о том, что его место не здесь, очень естественно туда же сел и ее муж; таким образом, когда мистер Элтон подвел ко второй карете Эмму и сам уселся рядом, то дверцу, как и положено, захлопнули и обнаружилось, что им предстоит ехать tete-a-tete. В обычное время это не смутило бы ее ни на минуту, скорей доставило бы удовольствие: его можно было бы вызвать на разговор о Гарриет, и путь в три четверти мили сократился бы втрое. Но теперь, после его подозрительного поведения, она бы предпочла этого избежать. Вероятно, когда мистер Уэстон потчевал мужчин добрым вином, он хлебнул лишнего и настроен был болтать чепуху.
Решив по мере сил удерживать его в границах холодною учтивостью, она приготовилась сразу, с тонко рассчитанным спокойствием и важностью, повести речь о погоде, о позднем времени, однако не успела начать, не успели они выехать за ворота и догнать первую карету, как ее перебили — схватили за руку, потребовали ее внимания, и мистер Элтон очертя голову уже объяснялся ей в любви: как не воспользоваться ему счастливым случаем, как не признаться в чувствах, которые, конечно же, давно не тайна, в надежде — в страхе — с обожанием — с готовностью погибнуть, ежели его отринут, но в то же время осмеливаясь думать, что его пылкая привязанность, его беспримерная любовь и пожирающая страсть не могла не возыметь действия, а короче — с самыми серьезными намерениями и твердою решимостью добиться исполнения их как можно скорее. Да, она не ошиблась. Без всякого стыда, без оправданий, без особых церемоний, мистер Элтон, влюбленный в Гарриет, признавался, что влюблен в нее. Она порывалась остановить его — напрасно: он говорил без умолку, покуда не выложил все. Как ни сердита она была, но когда наконец заговорила, то мысль, что это минутное помрачение, помогла ей сдержаться. Это, видно, хмель ударил ему в голову, а значит, есть надежда, что через час он образумится. Соответственно, и отвечала она ему полусерьезно, полушутя, в манере, наиболее понятной, по ее представлениям, полупьяному человеку:
— Вы поражаете меня, мистер Элтон. Говорить такие вещи мне! Вы забываетесь — вы меня приняли за мою приятельницу — я с удовольствием передам все это от вашего имени мисс Смит, но меня, сделайте милость, вперед увольте от признаний.
Мисс Смит?.. Передаст мисс Смит?.. Как прикажет она это понимать? И он повторил ее слова с такою развязной самоуверенностью, таким хвастливым напускным изумлением, что она не могла не вспылить:
— Мистер Элтон, ваше поведение ни на что не похоже! Я могу объяснить его единственно тем, что вы теперь сами не свой, иначе не позволили бы себе говорить со мною, ни говорить о Гарриет в подобном тоне. Будьте добры, возьмите себя в руки, и ни слова более, тогда я постараюсь забыть об этом.
Однако мистер Элтон, оказывается, выпил вина лишь в меру, для поднятия духа, но вовсе не до помутнения рассудка. Он прекрасно знал, что говорит, и, с горячностью опровергнув ее подозрение как в высшей степени для него обидное, а также засвидетельствовав мимоходом свое уважение к мисс Смит как ее приятельнице — но, впрочем, отметив, что не понимает, при чем тут вообще мисс Смит, — вновь вернулся к любовной теме, с настойчивостью намекая, что ждет благоприятного ответа.
Чем сомнительнее становилось для Эммы его опьянение, тем определеннее — его непостоянство и наглость и тем менее принуждала она себя к вежливости, отвечая ему:
— Мне более невозможно сомневаться. Вы все сказали слишком ясно. Мистер Элтон, у меня нет слов. Вы ошеломили меня. Как! После того поведения, которому я весь этот месяц была свидетельницей, тех знаков внимания к мисс Смит, кои привыкла наблюдать изо дня в день, — обращать ко мне такие речи?.. Какая невообразимая ветреность! Могла ли я предположить! Поверьте, сударь, мне отнюдь, отнюдь не лестно быть предметом такого рода излияний.
— Небеса милосердные! — вскричал мистер Элтон. — Да с чего вы взяли? Мисс Смит!.. Никогда в жизни у меня и мысли не было ни о какой мисс Смит — никогда не оказывал я ей знаков внимания иначе, как другу вашему, никогда не существовала она для меня иначе, как ваш друг. Ежели она вообразила себе иное, то, стало быть, приняла желаемое за действительное, и я о том весьма сожалею — чрезвычайно, — но помилуйте! Мисс Смит, вот новость!.. Ах, мисс Вудхаус! Кто может думать о мисс Смит, когда рядом мисс Вудхаус! Нет, клянусь честью, меня нельзя упрекнуть в ветрености. Я думал только о вас. Я утверждаю, что ни на миг другая не была предметом моего внимания. Что бы ни говорил я, что б ни делал в последние недели, все имело единою целью изъяснить вам мое обожание. Быть не может, чтобы вы вправду, в самом деле, имели сомнения на этот счет. Нет! — С нарочитою многозначительностью: — Я уверен, вы все видели и понимали.
Нельзя сказать, что испытала, услышав это, Эмма, которое из сонма неприятных чувств овладело ею с наибольшей силой. От потрясения она не вдруг нашлась что ответить, и воспламененный мистер Элтон, тотчас приняв минутное замешательство ее за добрый знак, вновь попытался схватить ее за руку и радостно воскликнул:
— Очаровательная мисс Вудхаус! Позвольте мне истолковать ваше красноречивое молчание. Оно означает, что вы давно поняли меня.
— Нет, сударь! — вскричала Эмма. — Оно не означает ничего подобного. Я вас не только не поняла, но до последней минуты имела совершенно превратное представление о ваших видах. О чувствах ваших ко мне скажу одно: очень жаль, что вы дали им волю, — я хотела этого меньше всего. Я с удовольствием наблюдала, как отличаете вы моего друга Гарриет — преследуете ее, да, преследуете, именно так это выглядело, — но когда бы хоть на минуту заподозрила, что не она вас привлекает в Хартфилд, то, несомненно, сочла бы, что вы напрасно рассудили за благо столь часто бывать у нас. Должна ли я понимать, что вы никогда не искали особенного расположения мисс Смит — никогда не думали о ней серьезно?
— Никогда, сударыня, — вскричал он, уязвленный теперь в свою очередь, — никогда, смею вас уверить. Мне думать серьезно о мисс Смит!.. Мисс Смит очень милая девица, и я душою был бы рад, ежели б она прилично устроила свою судьбу… не сомневаюсь, что найдутся мужчины, коих не смутит… ну, словом, каждому свое, но, говоря о себе, могу заметить, что, кажется, пока еще не впал в подобную крайность. Не настолько пока еще отчаялся найти равную себе, чтобы ухаживать за мисс Смит! Нет, сударыня, ради вас одной бывал я в Хартфилде и, встречая поощрение…
— Поощрение?.. От меня?.. Сударь, вы заблуждаетесь! Как вы могли это предположить! Я видела в вас поклонника моей приятельницы, и только. Лишь в этом качестве могли вы значить для меня больше, чем простой знакомый. Я бесконечно сожалею об этом недоразумении, но хорошо, что оно разъяснилось. Если бы вы и далее вели себя так же, то мисс Смит, возможно, пребывая, подобно мне, в неведении, что между вами существует великое и столь очевидное для вас неравенство, чего доброго, ложно истолковала бы ваши намерения. Ну, а теперь муки обманутых надежд достались лишь одному из нас и, полагаю, ненадолго. Я же пока не помышляю о замужестве.
Он не мог вымолвить ни слова от бешенства; ее решительный вид говорил, что мольбы были бы бесполезны; и в оскорбленном молчании, одинаково негодуя друг на друга, они ехали вдвоем еще несколько минут, осужденные, по милости мистера Вудхауса с его страхами, тащиться черепашьим шагом. Оба изнывали бы от неловкости, когда бы их не душил гнев, прямой и откровенный, не оставляющий места для конфузливых обиняков. Они и не заметили, как карета свернула на Пастырскую дорогу, как остановилась; неожиданно для себя они очутились у дверей его дома, и он, без единого звука, выскочил наружу… Эмма почла нужным пожелать ему доброй ночи. Он высокомерно, холодно, сквозь зубы, ответил, и она, в неописуемо раздраженном состоянии духа, проследовала в Хартфилд.
Там ее с восторгом встретил отец, который трепетал за нее, рисуя себе опасности одинокой поездки от Пастырской дороги — крутой поворот, о котором подумать жутко, — карета в чужих руках — добро бы, Джеймс — а то посторонний кучер… Там, казалось, только и не хватало ее приезда, чтобы все пошло на лад; мистер Джон Найтли, устыдясь того, что поддался дурному настроению, был сама доброта и предупредительность и так старался ублаготворить тестя, что — хоть, правда, не изъявлял особой готовности выкушать с ним за компанию мисочку овсянки — охотно соглашался признать несравненные ее достоинства; день завершался в мире и благополучии для всех в их маленьком кружке, кроме нее… Небывалое смятение царило в душе ее, и ей с большим усилием удалось вести себя как ни в чем не бывало и поддерживать разговор, покуда урочный час отхода ко сну не принес с собою желанную возможность поразмыслить обо всем наедине.
Глава 16
Волосы закручены были в папильотки, горничная отпущена, и Эмма уселась думать и терзаться… Прескверная вышла история! Рухнуло все чего она добивалась! Сбылось все, чего хотела бы избежать!.. Какой удар для Гарриет! Вот что было хуже всего. Все в этой истории было так или иначе тяжело и унизительно, но в сравнении со злом, причиненным Гарриет, остальное выглядело несерьезным; она бы согласилась теперь еще сильнее страдать от сознания, что ошибалась и упорствовала в своем ослепленье, что позорно просчиталась, — лишь бы последствия ее оплошности не коснулись никого, кроме нее самой.
— Все бы не страшно, если бы я не навязала Гарриет нежных чувств к этому господину. Я бы вытерпела его наглые притязания, пускай бы он хоть удвоил их… Но бедная Гарриет!
Как могла она так обмануться!.. Он утверждал, будто никогда серьезно не думал о Гарриет — никогда! Она напрягала память, вглядываясь в прошлое, но там все смешалось. Ею овладела единая мысль, и под эту мысль подлаживала она все остальное. Впрочем, и он, должно быть, держался неопределенно, двусмысленно, неуверенно, иначе не ввел бы ее в подобное заблуждение.
Портрет!.. Как воодушевлен был он портретом! И шарада! И сотня других примет — как ясно, кажется, указывали они на Гарриет! Правда, в шараде упоминался «быстрый ум», но ведь и «томные глаза» — тоже, строго говоря, она не подходила ни к одной из них — какая-то путаница, безвкусная и бессмысленная. Подите-ка разберитесь в этой топорной белиберде!..
Конечно, она замечала, особенно в последнее время, что он с нею преувеличенно любезен, однако принимала это лишь за манеру держаться, но неумение взять верный тон, недостаток тонкости и вкуса, лишнее свидетельство того, что ему доводилось вращаться в не лучшем обществе, что при всей галантности его обращения ему порою недостает подлинной изысканности; но ни на минуту до сего дня не приходило ей в голову, что за всем этим кроется не просто благодарное уважение к ней как другу Гарриет, а что-то иное.
Мистеру Джону Найтли обязана она была первым проблеском света на этот счет, первою мыслью о том, что это возможно. Спору нет, братьям нельзя было отказать в проницательности. Ей вспомнилось, что говорил ей однажды про мистера Элтона мистер Найтли, как остерегал ее, как настаивал, что никогда мистер Элтон не женится опрометчиво, — и ее бросило в краску при мысли о том, сколь же верно судил он о человеческих свойствах викария и как ему уступала в этом она. Как ни обидно, выходило, что мистер Элтон вовсе не тот, за которого она его принимала, а во многих отношениях — прямая противоположность: чванливый, заносчивый, тщеславный, с непомерными претензиями и полным пренебрежением к чувствам других.
Вопреки тому, что происходит в подобных случаях обычно, мистер Элтон своими поползновениями ухаживать за нею только уронил себя в ее глазах. Его признания и домогательства сослужили ему дурную службу. Она не придавала никакой цены его приверженности, а его притязания казались ей оскорбительны. Он подыскивал себе хорошую партию и, дерзнув в непомерном самомнении обратить свои взоры к ней, прикинулся влюбленным, но она была покойна за него — обманутые надежды не причинили ему мук. Ни в речах его, ни в манере не было и следа истинного чувства. Вздохов да красивых слов ей досталось в изобилии, но ни одно выражение лица его, ни единая нотка в голосе не имели ничего общего с искреннею любовью. Не стоило утруждать себя сочувствием мистеру Элтону. Его лишь прельщала мысль обогатиться и возвыситься, и, коли заполучить мисс Вудхаус из Хартфилда, наследницу тридцатитысячного состояния, оказалось не так-то просто, значит, он в самом скором времени посягнет на двадцать или десять тысяч какой-нибудь мисс Икс.