Добрый час сижу тут, показывая милым девицам пример супружеского повиновенья — как знать, может быть, очень скоро он им и пригодится…
Но мистер Элтон так устал и запарился, что этот фейерверк остроумия пропал втуне. Едва успев поздороваться с дамами и отдать тем самым дань учтивости, он тотчас принялся бранить жару и жаловаться, что впустую столько вышагал по солнцепеку.
— Прихожу в Донуэлл, а Найтли в помине нет. Поразительно! Невероятно! Только утром послал ему записку, и он ответил, что до часу в любом случае будет дома.
— В Донуэлл? — воскликнула его жена. — Мистер Э., друг мой, вы разве ходили в Донуэлл?.. В «Корону», вы хотели сказать, — ведь вы сейчас с совещания в «Короне»…
— Да нет, совещание завтра — в связи с этим мне и было важно повидаться с Найтли именно сегодня… Нещадно нынче печет. А я еще пошел полями, — с большою обидой в голосе, — где и вовсе можно изжариться. И после этого не застать его дома! Не скрою, мне это очень не нравится. Хоть бы распорядился, чтоб мне передали его извиненья — но нет. Экономка заявила, что знать ничего не знает… Очень странно! И куда ушел — никто понятия не имеет. То ли в Хартфилд, то ли на Эбби-Милл, а может быть — осматривать свои леса… Непохоже это, мисс Вудхаус, на нашего друга Найтли! Вам не приходит в голову, чем это следует объяснить?
Эмма, втайне посмеиваясь, согласилась, что это ни на что не похоже, и прибавила, что ей нечего сказать в его оправдание.
— Не понимаю, — вознегодовала миссис Элтон, как и полагалось преданной супруге, — отказываюсь понимать! Поступить подобным образом — и не с кем-нибудь, а с вами! Забыть, что вы должны прийти — не верю! Мистер Э., мой друг, убеждена, что он оставил прислуге какое-то распоряженье относительно вас, иначе быть не может! На такую выходку не способен даже Найтли, хотя он и большой оригинал, а прислуга забыла передать. Верьте слову, так оно и есть, — от донуэллской прислуги вполне можно этого ожидать, я много раз замечала, сколь там распущены и нерадивы слуги. У меня бы такой, как его Гарри, недолго состоял в буфетчиках. Что же до миссис Ходжес, то наша Райт о ней очень невысокого мнения. Обещала прислать Райт рецепт пирога, да так и не удосужилась.
— Мне встретился по дороге Уильям Ларкинс, — продолжал мистер Элтон, — он сказал, что хозяина нет дома, но я не поверил… Уильям был не в духе. Говорит, что с хозяином творится что-то в последнее время, — слова путного невозможно добиться. Уж не знаю, какие у Уильяма заботы, но мне было в высшей степени важно повидаться сегодня с Найтли и для меня совсем не шутка, что мой поход по солнцепеку закончился ничем. Эмма поняла, что ей, пожалуй, надо идти домой — и поскорее. По всей вероятности, ее там ждали; может быть, мистера Найтли удастся удержать от дальнейших выпадов — если не в отношении Уильяма Ларкинса, то хотя бы в отношении мистера Элтона.
Она простилась и была рада, когда мисс Фэрфакс вызвалась проводить ее — не только до лестницы, но даже вниз, до дверей; это был удобный случай, и она поспешила им воспользоваться. — Пожалуй, к лучшему, что нам не удалось поговорить, — сказала она. — Если бы я застала вас одну, то, вероятно, вопреки хорошему тону, не удержалась бы от искушенья заговорить, расспросить, откровенно высказаться о предмете, который до меня не касается… Подозреваю, что наверняка бы позволила себе слишком многое.
— О нет! — воскликнула Джейн, краснея и смущаясь, что несравненно ей больше шло, по мненью Эммы, нежели прежняя изысканная сдержанность. — Такой опасности не было. Была другая — что я сама бы вас замучила разговорами. Ваш интерес к моим делам доставил бы мне одно лишь удовольствие… Поверьте, мисс Вудхаус, — овладев собою, — когда вы сознаете, что поступили дурно, очень дурно, то для вас чрезвычайно утешительно, если друзья ваши, которых вы более всего страшитесь потерять, не отвернулись от вас с презреньем… Теперь нет времени сказать и половины того, что… Я страстно желала бы повиниться, объясниться — быть может, в какой-то мере оправдаться перед вами. Я просто обязана это сделать. Но, к сожалению — словом, мне остается надеяться только на ваше состраданье…
— Ох, вы уж очень взыскательны к себе, даю вам слово! — горячо воскликнула Эмма, беря ее за руку. — Передо мною вам не в чем виниться, а все те, которые, может быть, вправе были этого ждать от вас, так довольны, даже счастливы за вас, что…
— Вы очень великодушны, но я-то знаю, как держалась с вами!.. Холодно, натянуто… Все время надобно было играть роль… Жизнь, построенная на обмане!.. Я знаю, что должна была внушать вам отвращенье.
— Полноте! Прошу вас. Это мне пристало приносить вам извиненья. Давайте сразу все простим друг другу. Не будем напрасно тратить время, а покончим с этим, как велит нам чувство… Надеюсь, из Виндзора приходят добрые вести?
— Очень.
— А нас, надо полагать, скоро ждет известие, что мы вас теряем — и как раз, когда сделан первый шаг к нашему сближенью!..
— Ну, об этом, конечно, рано помышлять. Я еще здесь побуду, пока меня не заберут к себе Кемпбеллы.
— Рано, может быть, решать во всех подробностях, — с улыбкою возразила Эмма, — но помышлять, простите, самое время.
Теперь ее собеседнице настала очередь улыбнуться.
— Вы правы, разумеется — да, это было уже предметом размышлений. И могу вам признаться, зная, что это дальше не пойдет, — уже решено, что жить мы будем в Энскуме, у мистера Черчилла. Глубокий траур, по крайней мере три месяца, — и, вероятно, откладывать долее не будет причин.
— Благодарю вас, благодарю! Это я и хотела услышать. Знали бы вы, как я люблю во всем определенность и ясность!.. Прощайте — нет, до свиданья!
Глава 17
Счастливы были друзья миссис Уэстон, узнав, что она разрешилась благополучно, а Эмма, радуясь, что она жива и здорова, ликовала еще и потому, что родилась девочка.
Исполнилось ее заветное желанье — появилась на свет мисс Уэстон. Она бы даже себе не созналась, что оно подсказано видами на будущую партию для одного из сыновей Изабеллы, но всякому доказала бы, что для отца и матери лучше, если будет дочка. Для мистера Уэстона, когда он состарится — а даже мистер Уэстон лет через десять, вероятно, состарится, — будут большим утешеньем проказы и болтовня, капризы и прихоти маленькой шалуньи, которую никуда не понадобится отправлять из родного дома; что же до миссис Уэстон — кто бы усомнился, что для такой, как она, желаннее дочка, да и жалко было бы, если б ей, прирожденной воспитательнице, не представился такой случай еще раз применить свои таланты.
— Один раз она уже попытала силы на мне, — рассуждала Эмма, — как баронесса д'Альман — на графине д'Осталис из «Аделаиды и Теодоры» мадам де Жанлис,[26] и теперь, имея опыт, сумеет воспитать свою маленькую Аделаиду не в пример лучше.
— Иными словами, — отозвался мистер Найтли, — будет еще отчаяннее баловать, но верить при этом, что не балует вовсе. Вот и вся разница.
— Несчастное дитя! — воскликнула Эмма. — Что же ждет ее, когда так?
— Ничего страшного. Та же участь, что и очень многих. Будет невыносима в детстве и исправится, когда подрастет. Я с некоторых пор смотрю совсем другими глазами на избалованных детей, голубка Эмма. Со стороны человека, который обязан своим счастьем вам, было бы черной неблагодарностью судить их чересчур сурово.
Эмма прыснула.
— Да, но в моем случае всеобщему баловству противостояла ваша строгость. Сомневаюсь, чтобы мне достало разуменья исправиться самой, без вашей помощи.
— Вот как? А я не сомневаюсь. Природа наделила вас умом, мисс Тейлор внушила вам правила. Вы бы и сами справились. Мое вмешательство могло бы с равным успехом только напортить. Разве вам не естественно было бы спросить: «А по какому праву он меня поучает?» И разве не естественно заметить, что это делается в довольно обидной форме? Нет, не думаю, что вы очень выиграли от моих назиданий. Выиграл я, потому что благодаря этим назиданьям и привязался к вам всей душою. Думая об вас постоянно, я не мог не полюбить вас без памяти, со всеми вашими недостатками, и, придираясь к вам по малейшему поводу, обожал вас лет, по крайней мере, с тринадцати.
— Нет, ваши наставления не пропали даром! — воскликнула Эмма. — Они очень часто возвращали меня на верный путь — гораздо чаще, чем я в том сознавалась. Уверяю вас, они мне дали много хорошего. И ежели малютке Анне Уэстон тоже не избегнуть баловства, то ваш человеческий долг — сделать для нее то же, что вы делали для меня, только, чур, за вычетом обожанья с тринадцати лет…
— Сколько раз вы, помню, когда были маленькой, подойдете ко мне и объявите с плутовскою улыбочкой: «Знаете, мистер Найтли, что я сейчас сделаю? Папаша — или мисс Тейлор — говорит, что можно», — заранее зная, что я скажу: «Нельзя», И в этих случаях, если я вмешивался, то навлекал на себя удвоенную ярость.
— Да, славным я была ребеночком! Неудивительно, что вам надолго запомнилось то, что я молола…
— «Мистер Найтли»… Всегда вы называли меня «мистер Найтли» — я так привык, что это обращенье уже не кажется мне слишком официальным… И все-таки оно звучит официально. Мне хочется, чтобы вы называли меня иначе, но только вот не знаю как.
— Помнится, я однажды, как раз в припадке ярости — лет эдак десять назад, — назвала вас «Джордж». Рассчитывала позлить вас таким образом, но, увидев, что на вас это не действует, больше никогда не повторяла.
— А вы не можете теперь называть меня «Джордж»?
— Ни за что!.. Я вас могу называть «мистер Найтли», и никак иначе. Не обещаю даже, что, уподобясь в элегантном лаконизме миссис Элтон, начну именовать вас «мистер Н.»… Могу лишь обещать, — прибавила она, смеясь и краснея, — что один раз я назову вас по имени непременно. Не скажу когда, а где — вы сами догадаетесь. В тех стенах, где Н. навсегда соединит свою судьбу с судьбою Э.
Жалко, что, воздавая ему должное, она не могла открыто назвать одну важную услугу, которую ей оказало бы его здравомыслие, если б она в свое время послушалась его совета и удержалась от самой опасной и глупой из своих женских прихотей — коротких отношений с Гарриет Смит, — но этот предмет был чересчур деликатен. Эмма не решалась его затронуть. Имя Гарриет редко мелькало в их разговорах. С его стороны это, может быть, объяснялось тем, что он просто об ней не думал, но Эмма склонна была скорее приписать его молчание чуткости: он, видно, догадывался по некоторым признакам, что дружба между ними идет на убыль. Она и сама понимала, что, когда бы их с Гарриет разлучили иные обстоятельства, они вели бы оживленную переписку, меж тем как ныне сведения, которыми она располагала, почти целиком основывались на письмах Изабеллы. Возможно, от него это не укрылось. Эта необходимость что-то скрывать от него мучила ее, пожалуй, не меньше, чем сознание, что Гарриет несчастлива по ее вине.
Изабелла, как и следовало ожидать, слала о своей гостье, в общем, неплохие вести: поначалу она казалась несколько подавленной — что очень понятно, когда вам предстоит визит к зубному врачу — но, совершив его, сделалась снова такою же, какой они ее знали раньше… На проницательность Изабеллы особенно полагаться не приходилось, но все же, если бы Гарриет не настроена была, к примеру, играть с детьми, это бы не укрылось от нее. Очень утешило и воодушевило Эмму известие, что Гарриет пробудет в Лондоне дольше, чем предполагалось, — похоже было, что две недели, о которых шла речь, обернутся по крайней мере месяцем. В августе мистер Джон Найтли с женою собирались наведаться в Хайбери и предложили Гарриет ехать вместе, а до тех пор пожить у них.
— А Джон о вашей приятельнице не пишет ни слова, — сказал Эмме мистер Найтли. — Вот его ответ — хотите взглянуть?
То был ответ на его сообщение брату, что он хочет жениться. Эмма протянула за ним руку с готовностью — с живым нетерпеньем узнать, что там говорится, которое ни на йоту не уменьшилось из-за того, что об ее приятельнице там не сказано ни слова.
— Джон по-братски рад моему счастью, — продолжал мистер Найтли, — но он не мастер расточать комплименты, и хотя вас, я знаю, тоже любит, ему столь чуждо пышное суесловье, что всякая другая на вашем месте, пожалуй, сочла бы, что он слишком скуп на похвалу. Но вам я могу показать его письмо без опасений.
— Что ж, он пишет разумные вещи, — заметила Эмма, кончив читать. — Уважаю его за искренность. Он ясно дает понять, что в выигрыше от этой помолвки, по его мнению, бесспорно, одна я, но не исключает, что я со временем могу стать лучше и ваша уверенность, что я достойна любви вашей, подтвердится. Ежели бы он пытался выразиться в каком-нибудь ином смысле, я бы ему не поверила.
— Милая, он хочет сказать совсем не это. Он только пишет, что…
— А мы с ним очень мало расходимся в оценке двух действующих лиц, — перебила его с серьезною улыбкой Эмма, — гораздо меньше, может быть, чем ему кажется, — и он бы понял это, если б у нас был случай объясниться на этот счет без обиняков и церемоний.
— Эмма, дорогая моя…
— И кстати, — прибавила она, улыбаясь уже веселей, — если вы боитесь, что ваш брат ко мне не слишком справедлив, то погодите, покуда мы откроем нашу тайну батюшке, и послушайте, что скажет он. Будьте покойны, вам от него достанется куда меньше справедливости. Он будет считать, что это вам одному привалило счастье, улыбнулась удача, а всеми достоинствами обладаю одна я. Хорошо еще, если я с первой минуты не превращусь для него в «бедняжечку Эмму»! Это у него последняя степень состраданья к обиженной судьбою добродетели.
— Ох, — вырвалось у него. — Если бы вашего батюшку было так же легко, как Джона, убедить, что мы стоим друг друга и по всем законам и приметам должны быть счастливы вдвоем!.. Но меня позабавило одно место в письме Джона, — вы не обратили вниманья? — где он пишет, что моя новость его не ошеломила, что этого, по его предположениям, более или менее следовало ожидать.
— Сколько я поняла, он лишь догадывался, что вы задумали жениться. Но что на мне, не подозревал. Это для него как раз явилось неожиданностью.