Когда я ходил куда-нибудь с ним, он наливал мне маленький бокал пива. Затем он раскрывал капсулу Туинала. Из-за того, что порошок и таблеток Туинала был ужасным на вкус, он разрезал банан и высыпал раскрытую капсулу Туинала внутрь. Он съедал ту часть, где было больше порошка, и давал мне меньшую порцию. После этого мы были готовы идти и тусоваться.
Нам начинали оказывать королевский приём, как только мы походили к двери Радуги. Тони, администратор клуба, приветствовал моего папу так, как будто он был самым ценным клиентом на бульваре Стрип. Конечно, стодолларовая купюра, которую мой папа давал ему на входе, отнюдь не вредила Тони. Он вёл нас к столу моего папы. Это был центральный стол прямо перед огромным камином. С этой удачной точки можно было видеть всех, кто входил в клуб или выходил из клуба. За радугой, который находился внутри самой Радуги. Мой папа невероятно трепетно относился к своей территории. Если человек, которого он не знал, садился за наш стол, Паук не позволял ему этого: “Что это ты тут делаешь?”
- А, я просто тусуюсь и присел сюда, - отвечал парень.
- Очень жаль, приятель. Вон отсюда. Тебе придётся свалить.
Но если приходил кто-то интересный моему отцу, он прибегал и рассаживал всех на места. Мне было некомфортно оттого, как он охранял свой стол. Я, конечно, не хотел, чтобы нарушители нашего пространства садились за наш стол, но я думал, что мой папа мог бы быть добрее и мягче. Особенно, когда алкоголь и наркотики шли вместе, он мог настоящим засранцем. Но он был отличным катализатором, который собирал вместе интересных людей. Если Кейт Мун (Keith Moon), парни из Led Zeppelin или Эллис Купер (Alice Cooper) были в городе, то они сидели рядом с Пауком, потому что он был самым крутым парнем в округе.
Мы были в Радуге большую часть ночи. Он не проводил всё время за столом, он был там достаточное время для того, чтобы прийти и удержать стол за собой. А затем они все по очереди кружили по ресторану, бару и вторым этажом. Мне всегда нравился клуб на втором этаже. Каждый раз, когда девушка моего папы хотела танцевать, она просила меня пойти с ней, потому что Паук не был танцором.
Ночь была неполной без кокаина, и то, насколько незаметно ты сможешь принять его, стало настоящим спортивным соревнованием. Опытных любителей кокаина было легко обнаружить, потому что у них у всех был удлинённый кокаиновый ноготь на правом мизинце. Они растили его, по крайней мере, на полные полдюйма от пальца и придавали ему идеальную форму, этот ноготь всё время служил основной ложечкой для кокаина. Мой папа очень гордился своим тщательно наманикюренным кокаиновым ногтем. Но я также заметил, что один из его ногтей был определённо короче других.
- Что у тебя с этим ногтем? - спросил я.
- Это для того, чтобы не делать больно девушкам между ног, когда я использую свой палец, - ответил он.
О, да, это надолго застряло у меня в голове. Его палец действительно очень нравился девушкам.
Я был единственным ребёнком, присутствовавшим при всём этом безумии. По большей части, взрослые, которые меня не знали, игнорировали меня. Но Кейт Мун, легендарный барабанщик The Who, всегда пытался дать мне почувствовать себя непринуждённо. Среди всей этой хаотической, буйной атмосферы вечеринок, где все орали, кричали, нюхали, вдыхали, пили и танцевали, Мун находил время успокоиться, обнять меня и спросить: “Как дела, парень? Хорошо проводишь время? Тебе разве не нужно быть в школе и всё такое? Ну, я, в любом случае, рад, что ты здесь”. Я навсегда запомнил эти моменты.
Мы обычно оставались до закрытия, которое было в два часа ночи. Затем наступало время собираться на парковке, заполненной девушками и парнями в диковинной глэм-рок одежде. На парковке все брали друг у друга номера телефонов, флиртовали и искали место для продолжения вечеринки. Но иногда случались разные препирательства, и часто в них участвовал мой папа. Он нападал на целые банды байкеров прямо передо мной, я был маленьким мальчиком, который прыгал в середину всего этого месива и кричал: “Это мой папа. Он действительно никакой сейчас. Что бы ни сказал, просто успокойтесь и простите его. Он не хотел этого говорить. И, пожалуйста, не бейте его по лицу, потому что такому парню как я действительно больно смотреть, как его папу бьют по лицу”.
У меня на самом деле было ужасное чувство, что мой папа причинит себе ужасный вред в драке или автокатастрофе. В тот момент ночью он был под таким сильным кайфом, что пройти по комнате было действительно опасно для спотыкающегося, падающего парня, каким-то образом пытающегося устоять на ногах. Он натыкался на мебель, держался за всё, что было устойчивым, нечленораздельно говорил, но всё ещё пытался сесть в машину и поехать на вечеринку. Я думал: “Вот дерьмо, мой папа не может говорить. Это нехорошо”. Когда он перебирал, я был ответственным за его безопасность, что было очень трудно для меня.
Всё это эмоционально выматывало меня так, что я даже не мог членораздельно говорить. Даже притом, что у меня были друзья в школе Эмерсон, а по выходным я в качестве друга ходил с папой в Радугу, я был довольно одиноким и создал свой собственный мир. Каждое утро я вставал, шёл в школу и был парнем, который находился в своём отдельном мыльном пузыре. Я нормально к этому относился, потому что у меня это пространство, где я мог претворяться, творить, думать и наблюдать. Однажды в том году, у одной из кошек нашей соседей появились котята, и я обычно брал одного пушистого белого котёнка на крышу гаража за домом и играл с ним. Он был моим маленьким другом, но время от времени я ругал его без особой причины, просто чтобы проявить свою власть над ним. В один из таких моментов я тыкал пальцами в мордочку котёнку, чтобы напугать его. Это было не смертельно, но это было актом агрессии, что было странно, потому что я всегда очень любил животных.
Один раз я ткнул котёнка слишком сильно, его маленький зуб проткнул его маленькую губу, и пролилась капля крови. Я до смерти перепугался. Я начал чувствовать сильную ненависть к самому себе за то, что причинил вред этому крошечному животному, который даже после такого инцидента остался нежным по отношению ко мне. Я был напуган тем, что моя неспособность останавливаться и предотвращать такие поступки была знаком начинающегося психоза.
Но в целом, я бы ни на что не променял бы свой образ жизни, особенно на некоторые бытовые реалии моих друзей из школы Эмерсон. Я приходил к ним домой и видел, как их папы приходили домой из офисов, и у них не оставалось времени, энергии и нежности для их детей. Они просто сидели, пили виски, курили сигару, читали газету, а затем шли спать. Это не казалось лучшим вариантом.
Пытаясь немного поспать, я отдыхал перед следующим школьным днем, в то время как люди занимались сексом на кровати, употребляли кокаин, и то, что они громко включали стерео, определённо не было мирным существованием. Но это было моё. Во время учёбы я по ночам оставался дома, а Паук был за своим главным столом в Радуге. И в середине ночи вечеринка продолжалась у нас дома. Я спал дома, и внезапно я слышал, как открывалась дверь, и поток маньяков наводнял дом. Потом включали музыку, звучал хохот, сыпались дорожки кокаина, и за всем этим следовал общий погром. Я пытался уснуть в своей задней комнате, которая была связана с одной единственной в доме ванной, люди входили, выходили, писали, орали и принимали наркотики.
Слава Богу, у меня было радио с будильником из семидесятых. Каждое утро в шесть сорок пять, оно будило меня популярной музыкой того дня. Обычно я очень сложно просыпался, но копался в своём шкафу, надевал футболку, шёл в ванную и готовился пойти в школу. Потом я проходил по дому и рассматривал погром. Он всегда выглядел как поле битвы. Иногда там были люди, которые отключились на кровати или на лестнице. Двери в комнату моего папы были всегда закрыты. Обычно он спал с какой-нибудь девушкой, но иногда он всё ещё не спал, закрытый в своей части дома.
Одной из причин того, что я так лелеял тот будильник, было то, что я действительно беспокоился о том, чтобы каждый день ходить в школу. Мне нравились практически все мои занятия. При всём сумасшествии, кайфе и ночных вечеринках, мой папа на сто процентов поддерживал меня во всех моих занятиях. Он сам получил высшее образование, и я думаю, он осознавал важность учёбы, образования и раскрытия себя новым идеям, а особенно в предложенных творческих направлениях. Каждый день он использовал в разговоре какое-нибудь безумное тайное слово, чтобы помочь мне увеличить мой словарный запас. Он также расширял мои вкусы в литературе, от Парней Харди (Hardy Boys) до Эрнеста Хемингуэя (Ernest Hemingway) и других великих писателей. В школе я всегда больше всего ждал своих занятий английским. Моим учителем была Джил Вернон (Jill Vernon), и она была самым глубоко вдохновенным преподавателем, какого я встречал. Она была миниатюрной дамой около пятидесяти лет с короткими чёрными волосами. Она действительно знала, как общаться с детьми, и превращала всё, о чём она говорила, орфографию, чтение, что угодно, во что-то интересное, захватывающее и весёлое.
Каждый день мы тратили первые пятнадцать минут занятия на письменные упражнения. Она писала на доске исходное предложение, а мы должны были продолжить его в любом направлении, как каждому покажется правильным. Некоторые ученики писали пять минут и останавливались, а я мог писать всё занятие.
Миссис Вернон регулярно оставляла меня после занятий, чтобы поговорить об этих письменных упражнениях, потому что она могла видеть, как я вкладывал всё своё сердце в те эссе.
“Я прочитала все твои записи, и я должна сказать, что у тебя особый писательский дар. Я думаю, ты должен знать это и что-то по этому поводу предпринять, - говорила она мне, - Ты должен продолжать писать”.
Когда ты в седьмом классе, и эта действительно прекрасная женщина, которой ты восхищаешься, находит время, чтобы высказать тебе такую идею, это было сладким звоном, который не переставал звучать всю мою жизнь.
Другой звон также начался примерно в то время. Мой папа рассказал мне о своей первой попытке сексуального опыта, которая не была приятной. Он пошёл в публичный дом на окраине Грэнд Рэпидс. Все проститутки были чернокожими. Моего папу отправили в комнату, и через несколько минут вошла дама среднего возраста с небольшим животиком. Она спросила, был ли он готов, но он был так напуган, что еле проговорил: “Мне жаль, но я не могу это сделать”. А как ещё можно было себя повести в тех условиях? Идти в странное место, в итоге, оказаться наедине со странным человеком, абсолютно никак не связанным с тобой, и ещё платить за это? Я думаю, тот его опыт повлиял на его желание того, чтобы у меня был более милый первый сексуальный опыт. Я просто не знаю, предполагал ли он то, что мой первый раз будет с одной из его девушек. Как только я переехал к своему папе, идея заняться сексом стала важнейшей для меня. Фактически, ожидание, желание и безумное увлечение этим неизбежным актом начались задолго до моего приезда в Калифорнию. Но тогда мне было одиннадцать, почти двенадцать, и пришло время действовать. Девушки моего возраста в школе Эмерсон, ничем не хотели со мной заниматься. У моего папы был ряд прекрасных молодых девушек тинейджеров, о которых я, не переставая, фантазировал. Но я не мог совладать с нервами и подойти к ним. Затем он начал встречаться с девушкой по имени Кимберли.
Кимберли была красивой, лёгкой в общении, напористой восемнадцатилетней девушкой с белоснежной кожей и огромной грудью идеальной формы. Она была пространной, мечтательной личностью, которую ещё больше подчёркивал её непреклонный отказ носить очки, несмотря на ужасную близорукость. Однажды я спросил её, может ли она видеть без очков, и она сказала, что тогда вещи становятся нечёткими. И почему же она не носила очки? “Я действительно предпочитаю видеть мир неясным”, - сказала она.
Однажды ночью перед моим двенадцатым днём рождения, мы все были в Радуге. Под кайфом от таблеток, я был как маленький воздушный змей, набрался смелости и написал своему папе записку: “Я знаю, что это твоя девушка, но я уверен, она готова к этому. Поэтому, если ты отнесёшься к этому нормально, то можем мы устроить такую ситуацию, где я, в итоге, сегодня вечером займусь сексом с Кимберли?”
Он тут же помог мне в этом деле. Она была очень игрива, и мы поехали обратно домой, где он сказал мне: “О'кей, вот кровать, вот девушка, делай, что хочешь”. Кровать моего отца была слишком причудливой, чтобы начинать с неё, потому что он положил четыре матраса друг на друга, чтобы создать эффект трона. То, что папа находился в доме, было слишком для меня, и я нервничал от того, как всё происходило, но Кимберли сделала всё. Она всё время вела меня в нужном направлении и была очень любящей и нежной, всё было довольно естественно. Я не помню, сколько это продолжалось, пять минут или час. Это просто был расплывчатый, туманный сексуальный момент.
Мне это очень понравилось, и я тогда не чувствовал себя травмированным, но я думаю, подсознательно это всегда проявлялось во мне странным способом. Проснувшись на следующее утро, я не сказал: “Ого, что, чёрт возьми, это было?”. Я проснулся с желанием пойти и похвастаться своим друзьям, а ещё выяснить, как я мог снова всё устроить. Но это был последний раз, когда мой папа разрешил мне сделать это. Всякий раз, когда у него появлялась новая красивая девушка, я говорил: “Помнишь ту ночь с Кимберли? Что если…”
Он всегда обрывал меня. “О, нет, нет, нет. Это был всего один раз. Даже не поднимай эту тему. Это не произойдёт”.
Летом 1975 года я первый раз с тех пока, как начал жить со своим папой, поехал обратно в Мичиган. Паук дал мне большую, жирную унцию Колумбийского Золота, которое было высшим сортом, когда речь шла о траве, немного Тайских палочек и гигантский, размером с палец брусок Ливанской смеси. Это были мои запасы на лето. Естественно, я в первый раз дал попробовать моим друзьям, Джо (Joe) и Нэйту (Nate). Мы пошли на Бухту Плэстер, выкурили косячок, а потом начали кувыркаться, прыгать и смеяться.
Всё лето я рассказывал людям о чудесах жизни в Голливуде, о разных интересных людях, которых я встречал, и о музыке, которую я слушал. Она вся была из коллекции моего отца, от Roxy Music до Led Zeppelin, Дэвида Боуи (David Bowie), Элиса Купера (Alice Cooper) и The Who.
В июле того лета моя мама вышла замуж за Стива. У них была прекрасная свадьба под ивой на заднем дворе их загородного дома в Лоуэлле. Поэтому я чувствовал, что дела у мамы и моей сестры Джули шли хорошо. Я вернулся в Западный Голливуд в конце лета, желая как можно скорее возобновить свой калифорнийский образ жизни и вернуться к тому человеку, который станет моим новым лучшим другом и партнёром в преступлениях на следующие два года.
Я впервые встретил Джона Эм в конце седьмого класса. К зданию Эмерсон вплотную прилегала Католическая школа для мальчиков, и мы обычно дразнили друг друга через забор. Однажды я пошёл прямо туда и ввязался в словесную перепалку с одним парнем, который заявлял, что знал карате. Он, возможно, изучал приёмы, но понятия не имел об уличных драках, потому что я надрал ему задницу на глазах у всей школы. И как-то во время той схватки я пересёкся с Джоном. Он жил в начале Роскомар Роуд в Бель Эйр. Несмотря на то, что это был ещё город, там были горы, а за домом находился бассейн с гигантским водопадом, который стекал в другой бассейн. Это было отличной игровой площадкой. Папа Джона работал в космической компании и очень много пил, поэтому ничего никогда обсуждалось, никто не говорил о чувствах, все просто притворялись, что всё нормально. Мама Джона была очень милой, у него также была сестра, которая была прикована к инвалидному креслу какой-то лишающей движения болезнью.
В начале восьмого класса Джон стал моим лучшим другом. Мы всё время катались на скейтах и курили траву. Иногда мы могли её достать, иногда нет. Но мы всегда могли пойти и покататься на скейтах. В то время скейт был для меня просто уличным средством передвижения, а всякие прыжки я совершал только тогда, когда ехал куда-нибудь с капелькой стиля в пути. На самом деле, скейт был по большей части функциональным, чем каким-либо ещё для меня. В начале семидесятых спорт начал развиваться, и люди катались в канавах для дренажа, вдоль берегов и в опустошённых бассейнах. Как раз в то время в Санта Монике, скейтеры из команды Фунт Собаки поднимали скейтбординг на новый, более высокий полупрофессиональный уровень. Мы же с Джоном занимались этим для веселья и ради спортивного интереса.
Джон выглядел как самый настоящий американский парень. Ему очень нравилось пиво, мы шли тусоваться напротив местного загородного рынка и уговаривали взрослых купить нам пива. Напиваться не было для меня предпочтительным видом кайфа, но терять контроль таким способом было довольно захватывающе, чувствовать, что не знаешь, что произойдёт дальше.
Мы перешли от того, чтобы просить людей купить нам упаковку из шести бутылок, к воровству нашей выпивки. Однажды мы шли через Уэствуд и увидели, как рабочие загружают ящики с пивом на третий этаж склада. Когда они на секунду отлучились, мы залезли на грузовик, схватились за пожарную лестницу, подтянулись на ней, открыли окно и взяли ящик пива Heineken, который мы пили ещё пару дней. Затем мы перешли от воровства пива к воровству виски из супермаркетов Уэствуда. Мы шли в супермаркет, брали бутылку виски, спускали её вниз по штанине, натягивали на неё носок и выходили со слегка распухшей ногой. Виски было ужасного вкуса, но мы заставляли себя выпить его. До того, как мы хорошо его узнали, мы просто с ума сходили по огненной воде. Потом мы катались на скейтах по округе, врезались во всякие вещи и ввязывались в непонятные драки.
В одно время Джон решил вырастить свой собственный сад марихуаны, что показалось мне очень изобретательным с его стороны. Но потом мы поняли, что будет легче находить сады других людей и красть их траву. Однажды после долгих недель безрезультатного поиска мы нашли одно место, охраняемое собаками. Я отвлёк собак, Джон украл траву, и мы отнесли все эти огромные растения обратно в дом его мамы. Мы знали, что должны сначала высушить их в духовке, но Джон беспокоился о том, что его мама придёт домой. Поэтому я предложил использовать чью-то чужую духовку, тем более что большинство людей были всё ещё на работе.
Мы прошли на несколько домов вниз по улице от дома Джона, вломились к кому-то, включили духовку и запихали туда горсти травы. Мы пробыли там час и уже думали, что трава никогда не станет пригодной для курения, но теперь мы знали, как просто вламываться в дома других людей. И мы стали делать это с определённой долей регулярности. Мы не собирались красть у людей телевизоры или рыться в их драгоценностях, мы просто хотели денег, наркотиков или чего-нибудь, что было забавно иметь у себя. Мы рылись в аптечках, потому что к тому времени я повидал уже много разных таблеток и знал, чего искать. Однажды мы нашли огромный пузырёк таблеток с надписью “Перкодан”. Я никогда не принимал его, но я знал, что они должны были быть каким-то видом болеутоляющих средств. Поэтому я взял пузырёк, и мы пошли обратно к Джону.
“Сколько нам принять?” - спросил он.
“Давай начнём с трёх и посмотрим, что будет”, - предположил я. Мы оба приняли по три таблетки и просидели на месте несколько минут, но ничего не произошло. Поэтому мы приняли ещё по паре. Следующей вещью, которую мы помнили, было то, что нас охватил сильный опиумный кайф, и нам это безумно понравилось. Но это было всего один раз. Мы больше никогда не принимали перкодан. Наши маленькие успехи с кражами ободряли Джона. Он жил прямо напротив своей старой начальной школы и знал, что все деньги, заработанные кафетерием за день, каждую ночь клали в коробку и хранили в холодильнике. Вышло так, что в последний месяц шестого класса Джон украл у технических работников связку ключей от школы.
Мы разработали стратегию, надели маски и перчатки и дождались полуночи. Ключи подошли. Мы пробрались в кафетерий, подошли к холодильнику, и там была та самая коробка. Мы схватили её и побежали из школы прямо через дорогу домой к Джону. В его комнате мы открыли ту коробку и насчитали в ней четыреста пятьдесят долларов. Это, безусловно, была самая успешная наша добыча. Что теперь?
“Давай купим фунт травы, продадим немного, сделаем прибыль и купим столько травы, сколько мы захотим выкурить”, - предложил я. Мне было плохо оттого, что трава кончалась, и нам приходилось вычищать трубы, чтобы найти немного нужной нам смолы. Я знал, что у Алана Башары где-то должен лежать фунт травы, так оно и было. К сожалению, это была дерьмовая трава. У меня была идея продавать её из моего шкафчика в школе Эмерсон, но это было слишком волнительно, поэтому, в итоге, я взял траву домой и продавал её из своей спальни, всё время, копаясь в ней и выкуривая лучшие части. Однажды я попытался продать эту дерьмовую траву паре героиновых наркоманов, живших напротив, но даже они раскритиковали её. Когда они увидели мою бутылку с таблетками перкодана, они предложили мне пять долларов за таблетку. Я махом продал целый пузырёк.
Пиком моих экспериментов с наркотиками в восьмом классе были два раза, когда мы с Джоном, попробовали кислоту. Я не знал никого, кто употреблял ЛСД; казалось, это был наркотик из другого поколения. Однако, это, казалось, более интересным опытом, который не предполагал получение кайфа и флирт с девушками, а был рассчитан на психоделическую поездку к изменённому сознанию. Как раз так я и представлял себе свою жизнь тогда, уходить в эти поездки к неизвестному, к местам в сознании и физическим реальностям, чем другие люди просто не занимались. Мы спросили у всех вокруг, но никто из наших друзей-наркоманов не знал, как употреблять кислоту. Когда я пришёл домой к Башаре, чтобы покурить травы, оказалось, что у него было несколько упаковок с двадцатью желатиновыми таблетками, десятью ярко зелёными и десятью ярко фиолетовыми. Я взял по две штуки каждого цвета и побежал домой к Джону. Мы немедленно запланировали те самые два раза, когда мы примем кислоту. Первый был в наступающий выходной. А второй раз мы отложили до тех пор, когда Джон и его семья поедут в свой пляжный дом в Энсинаду, Мексика.
Сначала мы приняли фиолетовую кислоту. Она была настолько чистой и сильной, что мы немедленно получили невероятный кайф. Это было так, как будто мы смотрели на мир через новую пару очков. Всё было ярким и замечательным, и мы превратились в паровые двигатели с энергией, бегали по лесам, спрыгивали с деревьев и чувствовали себя полностью недосягаемыми для любой опасности. Затем вмешался духовный аспект кислоты, и мы занялись самосозерцанием. Мы решили понаблюдать за семьями в их домах, вламывались на разные задние дворы и шпионили за ними через окна, нам казалось, что мы невидимы. Мы заглядывали в окна и смотрели, как семьи ужинали, слушали их беседы.
Солнце начало садиться, и Джон вспомнил, что был ответственным за ужин для всей семьи, и что его отец в тот день возвращался из командировки.
“Я не думаю, что это отличная идея. Они узнают, что мы потеряли рассудок от кислоты”, - сказал я.
“Мы знаем, что мы под сумасшедшим кайфом от кислоты, но я не думаю, что они смогут догадаться”, - ответил Джон.
Я всё ещё сомневался, но мы пошли к нему домой, сели и абсолютно нормально поужинали со строгим папой Джона, его милой мамой и сестрой в инвалидном кресле. Я всего раз взглянул на еду, и у меня начались галлюцинации, я не мог даже и думать о том, чтобы поесть. Затем я начал зачарованно смотреть на то, как открывался рот папы Джона, и эти большие слова выплывали из него. К тому времени, когда родители Джона начали превращаться в животных, мы оба неудержимо смеялись.