Император Шуньчжи, которому было всего шесть лет, когда маньчжуры захватили Пекин и объявили его Сыном Неба, казалось, олицетворял собой всю варварскую природу захватчиков. Искусство его интересовало больше, чем государственные дела, ему удалось завоевать уважение и признание китайских ученых-художников: он рисовал потрясающие картины в том свободном импрессионистском стиле, который так любили китайцы. Согласно летописям, он умер в двадцать три года, в 1661 г., однако, по неофициальным источникам, в том году он отрекся от трона и стал буддистским монахом в монастыре неподалеку от Пекина. Как бы там ни было, во главе новой династии опять оказался ребенок, семилетний сын первого императора. Но, в отличие от Шуньчжи, его правление продлилось шестьдесят один год. Правитель Канси был, бесспорно, самым восприимчивым, цивилизованным и высокообразованным из всех правителей китайской империи.
Хорошей иллюстрацией его дипломатических способностей может послужить то, как он заручился поддержкой конфуцианцев. Многие из них, подобно своим предшественникам в период монгольской оккупации, считали, что сотрудничество с захватчиками унижает их достоинство. В 1678 г. Канси приказал собрать всех талантливых людей Китая и рекомендовать их в качестве кандидатов для прохождения государственных экзаменов. Из тех, кто в конце концов был рекомендован (сама рекомендация больше походила на приказ), некоторые заявили, что скорее покончат с собой, нежели согласятся, другим же удалось представить уважительные причины, чтобы не являться на экзамены. Большая часть из тех ста сорока трех кандидатов, которые все-таки явились на экзамен, была настроена весьма враждебно. Однако их отношение изменилось после того, как они узнали, что новый император собирается отобрать пятьдесят лучших ученых для того, чтобы составить новую историю династии Мин. Верные этой династии, они просто не могли отказаться от такого предложения. Завершив поставленную задачу, они заняли высокие посты в правительстве. Естественно, что противостояние не могло продолжаться бесконечно, и спустя несколько лет китайские ученые уже занимали многочисленные правительственные посты.
Канси был достаточно умен и понимал, что иностранцы представляют потенциальную угрозу империи. В юности ему нравилось общаться с иезуитами. Их интеллектуальные способности и философский склад ума импонировали ему, а их научные знания были крайне необходимы китайцам. Были случаи, когда их календарь и предсказания затмений оказывались более точными, чем китайские и арабские, они также достигли высот в изготовлении оружия. Последнее особенно ценилось китайскими императорами, а когда об этом узнали в Риме, это вызвало всеобщее удивление. Канси очень тепло относился к иезуитам и в 1692 г. даже издал декрет в их защиту:
Последующие события изменили мнение императора. Он был особенно разочарован спором о ритуалах — дискуссией о ритуале поклонения духам предков, возникшей между Римом и миссионерами, суть которой сводилась к вопросу, присутствует ли в этих ритуалах нечестивое поклонение мертвым. В этом споре Канси поддержал иезуитов, написав Папе послание, в котором говорилось, что Риччи правильно трактует ритуалы, воспринимая их просто как выражение почтительности. В очередной папской булле сообщалось о том, что такое понимание ритуалов является неверным, и это по понятным причинам разгневало императора. Недавно прибывшие из Франции миссионеры согласились с Римом, но они слишком мало знали о самом Китае и китайцах. Канси пишет об одном из них: «Мегро не просто невежествен в китайской литературе, он даже не знает самых простых иероглифов. Тем не менее он взялся говорить о ложности нравственных принципов Китая». Это и другие подобные разногласия в христианской церкви привели к тому, что император пересмотрел свое прежнее отношение к миссионерам: «В католической религии Общество Петра спорит с иезуитами, португальские иезуиты хотят, чтобы у них была своя церковь, в которую был бы допущен только их народ, того же хотят и французы. Это нарушает принципы религии»2.
В 1703 г. император был встревожен, когда во время поездки по южным провинциям узнал, что по всей стране путешествуют миссионеры. Он принял решение, что в дальнейшем они должны находиться под более строгим контролем, сумев точно определить, что между миссионерами и купцами, религией и торговлей, существует некая неопределенность в статусе, которая 150 лет спустя привела к очередным проблемам. «Из-за того, что так много жителей Запада прибывает в Китай, было трудно определить, кто из них миссионер, а кто притворяется таковым», на самом деле являясь «бесполезными, жадными торговцами, всюду сующими свои носы, не заслуживающими права здесь находиться». «Я боюсь, — добавляет он, — что в будущем у Китая возникнут проблемы с различными западными странами. Таково мое предсказание»3.
На протяжении столетий арабских мореплавателей по-дружески принимали в китайских портах, мнение же китайцев о европейских торговцах было совсем другим. Первое знакомство китайцев с торговыми методами португальцев произошло в 1517 г., когда флотилия португальских кораблей, плывшая мимо берегов Китая из Макао, проигнорировала установленные китайцами правила, отказавшись сделать месячную остановку в устье реки и прибыла на якорную стоянку в Кантоне с развевающимися флагами и артиллерийским залпом. Впоследствии португальцы объяснили что этот залп был знаком приветствия, однако, несмотря на то, что, возможно, так и было, двусмысленность этого жеста шокировала китайцев. Смятение вызывало также и то, что купцы прибыли на военных кораблях (так происходило на протяжении всей истории европейской торговли в Китае). Люди, которые покидали Лиссабон, Амстердам, Лондон, чтобы отправится в Китай, на родине слыли искателями приключений, однако на другом конце света их считали пиратами. Кроме того, во многих случаях их поведение вполне оправдывало прозвище, которое им дали китайцы «заморские черти».
Англичане не появлялись в Китае в течение еще ста двадцати лет, их прибытие стало еще менее благоприятным событием. В 1636 г. Джон Уэддел прибыл из Дувра на шести кораблях с грамотой от Чарльза I, в которой содержалась просьба разрешить торговлю в Китае. Он проплыл по Жемчужной реке[17] без разрешения китайцев, сойдя на берег, его матросы захватили форт, вынесли оттуда большое количество пушек, сменили китайский флаг на британский, сожгли несколько джонок, а потом и весь городок после того, как вывели оттуда свиней; затем был сожжен еще один форт. После захвата первого форта Уэддел послал записку местным чиновникам, в которой уверял, что «нашим единственным желанием было заслужить дружбу и право на свободную торговлю в стране», но после того, как англичанам не оказали, по его мнению, должного уважения и после неудачной попытки китайцев отконвоировать его корабли вниз по реке или же разоружить их, он решил, что они «нанесут такой урон китайцам, какой только возможен»4.
Китайцы не были против торговли как таковой, они лишь пытались ограничить сферу деятельности западных варваров пределами одного порта. В 1557 г. полуостров Макао был временно передан в аренду португальцам вместе с правом торговать в Кантоне один раз в году. Те, кто хотел торговать в центре страны, могли сделать это только после подношения даров императору. Древняя традиция подносить императору дары и получать за это вознаграждение была весьма удобным средством контроля торговли с кочевыми северными племенами. Множество караванов собиралось в разных местах у Великой китайской стены. Попадая в Пекин, купцы пользовались гостеприимством китайцев, и размещались в специальных резиденциях. Каждый представитель какого-либо отдаленного государства должен был преподнести дары императору, что формально делало правителя его государства вассалом Китая. Купцы могли, например, привезти лошадей, которых всегда недоставало в Китае, и получить в ответ щедрый подарок от императора — большое количество шелка. Это была искренняя торговля, обмен необходимыми товарами потребления. Иногда кто-либо мог приехать с практически ничего не стоящими дарами, но он все равно получал вознаграждение (если им были привезены дары, то они, скорее всего, предназначались лично императору). Однако подобные отношения — ограниченная прибрежная торговля и подношение даров — были единственным видом торговли с иностранцами, который стремились поощрять китайцы. В то время они не нуждались в иных торговых отношениях.
Исторически сложилось так, что рядом с китайской империей не было соседей. Неоднократно империя включала в себя почти весь обитаемый субконтинент, в суровых же степях севера обитали только кочевники. Поэтому неудивительно, что китайцы считали свою страну центром цивилизации, окруженным варварами и вассальными народами. Теперь благодаря развитию европейского морского судоходства у китайцев появились соседи, которые в действительности были и за столетие до того, как китайцы признали этот факт. Их поведение мало чем могло заставить усомниться китайцев в том, что это не варвары, однако те утверждали, что они не вассалы Китая. Несмотря на огромные размеры китайской империи они ожидали, что будут обмениваться послами на правах независимых государств и надеялись, что смогут торговать здесь так же свободно как и в Европе. Китайцы были искренне удивлены их наивностью.
Самым известным случаем столкновения этих двух непримиримых позиций стал прием в Летнем дворце в 1793 г., устроенный внуком Канси, Цяньлуном, которому было тогда восемьдесят три года, в честь лорда Макартни, посла Георга III Английского.
В сентябре 1792 г. из Спитхеда отчалил военный корабль с 64 пушками на борту. Секретарем лорда Макартни был сэр Джордж Стаунтон, который ранее служил с ним в Индии, пажом посла был одиннадцатилетний сын сэра Джорджа. Их сопровождали двое врачей, два художника, учитель-немец юного Стаунтона, а также слуги, мастеровые, солдаты и музыканты. На другом корабле размещалась свита и подарки для императора: измерительные и оптические приборы, модель Солнечной системы, воздушный шар и огромное количество часов, которые считались важнейшими из подарков еще со времен Риччи. Когда в июле следующего года корабли причалили к берегу в устье реки Бэйхэ, где находился ближайший к Пекину порт, китайцы не сомневались в том, что иностранцы прибыли с единственной целью — поднести дары императору. Содержимое обоих кораблей было погружено на величественные суда, которые Макартни упоминает как «яхты», и после традиционных обменов учтивыми приветствиями и череды празднеств, процессия отправилась вверх по реке и каналу в Пекин. На топ-мачте развевались красочные флаги с надписью: «Английский посол привез дары императору Китая», но Макартни, будучи истинным дипломатом, решил проигнорировать эти надписи, решив, что значение иероглифов все равно не будет ему разъяснено.
Прибыв в Пекин, они отправились на север в Летний дворец Чэндэ, располагавшийся за Великой стеной, где в то время пребывал император. Как Макартни писал впоследствии в своем дневнике, этот путь они проделали в «маленьком аккуратном английском дилижансе, который я привез с собой, запряженном четырьмя маленькими лошадями ростом не более одиннадцати локтей; думаю, что это была первая вещь производства фабрики Лонгэйкра проехавшая по этой дороге». На протяжении всего пути двое сопровождавших его высокопоставленных чиновника, Ван и Чжоу, «периодически подсаживались ко мне в дилижанс и несказанно удивлялись и восхищались его легкости и скорости передвижения, упругости езды по неровным дорогам, его peссорами и приспособлением для подъема и опускания стекол, занавесок и ставней»5. Джорджа Стаунтона несли в паланкине, поскольку у него случился приступ подагры. Процессия останавливалась, чтобы осмотреть Великую китайскую стену. Ван и Чжоу не предполагали, что она может вызвать подобное восхищение, которое выказал Макартни («несомненно, это величайшее творение человеческих рук»), и так нетерпеливо понуждали его продолжить путь, что лорд решил, будто они заподозрили его в каких-то дурных умыслах относительно стены. В конце пути перед въездом в Чэндэ вся кавалькада выстроилась в великолепную процессию. Впереди ехали сотни чиновников верхом на лошадях, затем отряд английских драгунов, за которым шли пехотинцы с барабанами и маленькими флейтами, далее, в свою очередь, следовало множество придворных и музыкантов, облаченных в дорогие одежды золотого и зеленого цветов, и, наконец, сам посол и Джордж Стаунтон со своим сыном, которые ехали в «колеснице». Позже Макартни узнал, что император наблюдал за процессией из расположенного на холме сада, и она ему очень понравилась.
Это произошло в воскресенье восьмого сентября, а прием у императора был назначен на субботу следующей недели. В это время Ван и Чжоу, готовящие гостей к приему, заговорили о церемонии «коутоу» — земных поклонов императору, которая в течение всего последующего столетия символизировала различие в мировоззрении китайцев и европейцев. Слово «коутоу» на литературном китайском языке означает «удары головой». Ритуал состоял в том, что любой входящий в зал к императору должен был трижды преклонить колени и простереться на земле, коснувшись лбом пола. Подобное раболепие не сочеталось с понятием о чести английского джентльмена, а в политическом отношении это было равносильно признанию, что его монарх является вассалом китайской короны. Ван и Чжоу пытались внушить иностранцам, что этот ритуал обязателен, при этом демонстрируя как просто его исполнить. Однако Макартни настаивал, что выполнит все эти указания чиновников лишь в том случае, если кто-нибудь равный ему сделает то же самое перед портретом Георга III. В качестве альтернативы он предложил продемонстрировать дань уважения императору так, как это было принято у него на родине, то есть преклонить колено и приложиться губами к его руке. Сама мысль об этом должна была сильно шокировать китайских чиновников, и к среде первой проведенной в Чэндэ недели было решено, что сэр Макартни должен будет просто встать на одно колено и склониться при встрече с императором.
В великий день встречи с императором Макартни и его сопровождающие были облачены в парадные одежды, которые они считали соответствующими «восточным идеям и традициям». На Макартни была «роскошная вышитая мантия с кружевным воротником, бриллиантовой застежкой и бриллиантовой звездой. Сэр Джордж Стаунтон также был облачен в роскошный вышитый бархат и, будучи доктором юридических наук Оксфордского университета, носил подобающее его статусу облачение из алого ниспадающего шелка». Их проводили в беседку, где они около часа дожидались приема, пока наконец не появился император Цяньлун, которого несли в открытом паланкине шестнадцать человек. «Когда его проносили, — пишет Макартни, мы отдали дань уважения, опустившись на одно колено, а китайцы, как обычно, распростерлись на земле». Здесь случайно открывается одно любопытное обстоятельство: в своем дневнике Стаунтон-младший писал: «Мы встали на одно колено и склонили головы до земли»7. Однако последние слова позже были вычеркнуты. Тем не менее не столь важно, как низко опустил голову посол, главное то, что он не распростерся ниц.
Когда император занял место на троне, Макартни преподнес ему золотую шкатулку, украшенную бриллиантами, где находилось письмо, написанное Его Величеством. Его спутник преподнес императору «два изящных пистолета». В ответ они получили изделия из гравированного нефрита, чем были весьма разочарованы («они высоко ценятся в Китае, однако для меня не представляют никакой ценности»). Затем последовал пятичасовой праздник, во время которого демонстрировали свое искусство борцы, акробаты, канатоходцы и актеры. Один раз император подозвал Макартни к себе, чтобы подать ему чашу подогретого вина, и поинтересоваться возрастом короля — не вызывает сомнений, что это был любимый вопрос активного восьмидесятилетнего человека, которого Макартни описывает как красивого пожилого джентльмена, всё еще бодрого и здорового, на вид не старше шестидесяти лет». Это дружелюбие со стороны императора могло быть многообещающим жестом, даже если бы обсуждение предложений короля Георга и не состоялось. Макартни заканчивает описание этого дня следующим образом:
По прошествии трех недель, в течение которых не было предпринято более никаких существенных обсуждений, в покои Макартни торжественно внесли кресло, обитое желтым шелком. На сидении кресла лежало императорское письмо королю Георгу. Чиновники объяснили, что настало время посольству отправляться в обратный путь. Макартни написал письмо императору, в котором перечислил те вопросы, которые не упоминались в письме короля и о которых Макартни даже не успел сообщить императору. Цель их визита заключалась в том, что англичане просили разрешения на открытие постоянного представительства Англии в Китае, разрешения на торговлю на всей территории Китая, а не только в Кантоне, разрешения построить магазин в Пекине, использовать мелкие ненаселенные острова в качестве базы, такой, как Макао, который китайцы сдали в аренду португальцам, и просили освобождения от некоторых налогов и обязательств, которые возлагались на иностранцев, торгующих на территории империи. Его письмо осталось без ответа. Десять дней спустя, плывя вниз по реке, сопровождаемый лодкой, груженой двумя коровами — китайцы заметили, что англичане очень любят чай с молоком, которое непросто достать в Китае, Макартни признался себе, что китайцы его озадачили: проявив невероятную вежливость и уважение, проигнорировала саму цель его визита. Он успокаивал себя: «Что касается простых людей, то они благосклонно относятся к запретным товарам. В порту, где мы остановились, мне показалось, что для них нет ничего более приятного, чем видеть наши корабли в их гавани»9. Вскоре так и будет.
Некоторые считали, что провал миссии Макартни связан с тем, что он отказался от выполнения коутоу, поэтому голландцы решили придерживаться другой линии поведения, когда направили в Китай своих послов несколько месяцев спустя. Позже они подсчитали, что за тридцать семь дней пребывания там они, желая получить соответствующее вознаграждение, преклонили колени не менее тридцати раз. Они простирались и перед табличкой с именем императора, и даже перед изюмом, посланным им монархом. Они так и не научились выполнять коутоу грациозно, и когда один из голландцев впервые преклонил колени, с него слетел парик. Пожилой Цяньлун разразился смехом. Голландцы покинули Пекин, добившись не большего, чем смог осуществить Макартни, но, в отличие от последнего, еще и с попранным чувством собственного достоинства.
Горькая правда заключалась в том, что Китаю просто не нужны были европейские послы и торговцы — факт, который был ясно высказан императором в том самом письме королю Георгу III, которое получил Макартни:
Последняя фраза указывает на сущность проблемы. Страсть англичан к китайскому чаю была настолько сильна, что английские купцы даже не заметили, как начали больше покупать в Китае, чем ввозить туда. Драгоценное английское серебро, которое являлось единственным приемлемым для китайцев обменным товаром, уходило в Китай. Макартни с надеждой отмечал, что император разрешил придворным носить шерстяные одежды в короткий период времени между облачением в летние шелковые халаты и в прошитые мехом парчовые зимние одеяния. Возможно, это стало бы поводом для открытия суконных фабрик по западному образцу, которые ждали своего часа. Однако вскоре англичане нашли тот товар, который обеспечил им торговлю с Китаем — опиум. Уже ко времени визита Макартни опиум составлял одну четверть от товаров, которые отправлялись на восток из Британской Индии, несмотря на то, что продажа наркотика уже довольно долго находилась в Китае под запретом.
История с опиумом — самая бесславная страница во всей истории империализма. Китайцы курили опиум на протяжении всего XVIII столетия, постепенно росло количество наркоманов, но процесс шел достаточно медленно. Однако активность иностранцев, в основном англичан, способствовала тому, что курение опиума приобрело колоссальные масштабы и в начале XIX в. превратилось в национальную проблему. Количество ввозимого опиума каждые пять лет возрастало вдвое, поэтому вскоре отток серебра в Китай прекратился. Как и в случае любой нелегальной торговли, прибыли от продажи опиума были огромными, но большая их часть оседала в карманах высокопоставленных чиновников, отвечающих за уничтожение опиума, — обстоятельство, которое фактически свело на нет эффективность многочисленных императорских указов, запрещающих торговлю опиумом и его употребление.
«Кажется, опиумные сделки сами чем-то напоминают характер этого наркотика. Они (торговцы) получают расслабление сознания с тремя процентами комиссии на продаже и одним процентом на прибыли, и никаких безнадежных долгов!»11—удовлетворенный комментарий молодого американца Вильяма Хантера, который присоединился к торговле в 1837 г. В его заметках о первом посещении Китая, зафиксирован беглый взгляд на торговлю опиумом: «“Роза” причалила в залив, где уже находились два английских корабля с опиумом и две китайские военные джонки, на последних развевались яркие флаги. Тут же от одной из них отчалила лодка и направилась к кораблю. В ней восседал чиновник, изящно расположившийся на сидении. Его пригласили на борт, угостили сигарами и вином, но чиновник захотел узнать, почему капитан бросил якорь в заливе, несмотря на запрет. Ему объяснили, что из-за встречных ветров и течений им необходимо было пополнить запасы питьевой воды. Чиновник достал “длинный красный свиток” и попросил своего секретаря зачитать его, чтоб напомнить ему текст. В нем говорилось, что Кантон был единственным портом, в котором разрешалось торговать иностранцам, но поскольку милость императора была безграничной, он разрешает кораблям, вынужденным причалить из-за встречных течений и ветров, пополнять запасы питья и еды. прежде чем продолжать путешествие. После того как формальности были соблюдены, всем китайцам, кроме личного секретаря чиновника, было приказано остаться в лодке. В каюте чиновник осведомился, сколько ящиков опиума было на борту, ему отвечали, что их было двести. Вино и сигары способствовали быстрым переговорам, чиновник был удовлетворен суммой, полученной при предыдущей операции и согласился закрыть глаза на нас. Он вернулся в лодку, а китайские торговцы уже выстроились на берегу, чтобы заключить сделку».
Страны Запада были не менее лицемерны, чем сами китайские чиновники. Ост-Индская компания выращивала мак — огромные бенгальские и бухарские территории, заросшие высокими цветущими маками представляли собой потрясающее зрелище. Но для сохранения своего статуса кораблям компании и ее служащим запрещалось перевозить и продавать этот товар. Некоторые миссионеры, хотя большая их часть была против подобной торговли, курили опиум во имя Славы Господней. Одним из самых известных миссионеров-протестантов был Карл Фридрих Гутцлаф, друг Вильяма Хантера, которого тот описывает как «известного прусского миссионера, который вместо изучения Библии и научных трактатов работал толмачом при продаже опиума»12. Гутцлаф сопровождал суда наиболее успешных компаний-контрабандистов, одна из которых была основана двумя предприимчивыми шотландцами Джардином и Мэтисоном. Джардин объяснял, что хотя многие и считают подобную торговлю аморальной, «крайне необходимо предоставить каждому судну возможность возместить затраты». Также он писал, что «чем успешней будет сделка, тем большую сумму денег ты получишь в свое распоряжение для продолжения миссии и ее успеха, в котором мы все глубоко заинтересованы»13.
В 1839 г. император отправил в Кантон своего инспектора, который позже стал известен всей Европе как комиссар Линь. Ему было поручено принять любые меры для того, чтобы остановить вредоносную торговлю, и он решил обратиться к монархам тех стран, которые поставляли опиум. Линь решил начать с американских торговцев, однако вскоре понял, что это довольно непросто, поскольку у них не было короля, которому подчинялась бы вся нация, а власть находилась в руках двадцати четырех сенаторов. К тому же, в этой игре куда более важной фигурой были англичане. Он объяснил императору: «В данный момент ими управляет молодая женщина. Однако мне сообщили, что именно она снаряжает корабли. Мне кажется, стоит начать с обращения к ней»14.
Письмо комиссара Линь Цзэсюя королеве Виктории стало одним из самых известных документом в истории отношений Китая с западными державами. В его послании по-прежнему сквозит убеждение, что Англия — вассал Китая:
Потом он переходит к сути дела, весьма реалистично оценивая лицемерную политику Англии:
Китайцы были удивлены, когда узнали, что без ежедневного потребления ревеня у европейцев случается запор. Далее Линь спрашивает у королевы, как она может позволить себе «продавать вредные для здоровья людей продукты, дабы насытить свою алчность», и заканчивает такими словами:
Насколько известно, письмо это потерялось по дороге, королева, которой было всего двадцать лет, так никогда его и не увидела (оно было отправлено из Кантона 18 января 1840 г.). Трудно поверить, что письмо Линя не вызвало бы как минимум минутного шока, прежде чем чиновники смогли бы объяснить королеве сложившуюся экономическую ситуацию.
Тем не менее Линь не ограничился написанием писем. Он заставил английских торговцев сдать ящики с опиумом, отдал распоряжение по их вскрытию и приказал сбросить их содержимое в море (предварительно извинившись перед духами моря за вынужденное загрязнение воды и увещевая их не вмешиваться, для их же блага). Десятки тысяч ящиков опиума были уничтожены. Такой беспрецедентный поступок комиссара Линя послужил поводом для военных действий со стороны англичан, которые решили отстаивать свои права.
Военные действия прерывались бесплодными переговорами и продолжались вплоть до 1842 г., когда британцы захватили важный связующий пункт между Великим каналом и Янцзы, что испугало императора и заставило его пойти на уступки. В результате был подписан Нанкинский договор, который стал первым в ряду так называемых «неравноправных договоров». Это соглашение подразумевало выполнение примерно тех же требований, что и в письме Maкартни, сформулированных еще за пятьдесят лет до этого. Гонконг, таким образом, отошел англичанам в качестве торговой базы, пять главных китайский портов стали открытой зоной торговли — английские корабли могли беспрепятственно швартоваться в них с любым товаром на борту. В каждом из портов был свой консул и снижены тарифы. Китайцы надеялись, что «курение опиума постепенно прекратится», а англичане — на то, что китайцы выплатят шесть миллионов долларов в качестве компенсации за действия комиссара Линя. Существовал еще один пункт договора, добавленный год спустя, который, видимо, и послужил отправной точкой для скачкообразного процесса укоренения западноевропейских держав в Китае. Англичане пользовались своим привилегированным положением, которое подразумевало, что любые соглашения, которые будут сделаны касательно других стран, автоматически и без дальнейших переговоров должны распространяться и на Англию.
В течение нескольких лет США и Франция добились тех же привилегий, что и Англия, а в 1856 г. Англия и Франция нашли повод, чтобы начать военные действия и захватить Пекин в 1860 г., полностью разрушив и разграбив Летний дворец императора, располагавшийся в нескольких милях к северо-западу от города. Когда военные действия прекратились, англичане поняли, что теперь они могут свободно передвигаться по всей стране, плавать по Янцзы на своих кораблях, отправлять послов к императорскому двору, основывать христианские миссии без разрешения властей, открыто торговать опиумом и при этом требовать возмещения за урон, который им причинили.
В следующие тридцать лет в Китай стекалось огромное количество торговцев и миссионеров, что продолжалось до 1895 г., когда началось военное вторжение других стран, а именно — война Китая с Японией за контроль над Кореей. Тот факт, что огромная империя была разгромлена маленьким островным государством, которое, как и Китай, не давно было тесно связано со своим феодальным прошлым, но сумело быстро и качественно перенять все технические новинки иностранцев, демонстрируя слабость маньчжурской династии. Так, японский военно-морской флот с легкостью топил старые китайские джонки. В результате началась недобросовестная борьба держав за возможный раздел Китая, мысль о котором становилась все более привлекательной. Европейцы требовали новых уступок от имперского правительства, каждое послабление, пожалованное шатким императорским двором одной из держав, моментально вызывало требования тех же уступок со стороны остальных. Зоны влияния того или иного государства были негласно очерчены на случай распада империи. Банкиры Британии, Англии, Франции, Германии и России выделяли огромные ссуды, чтобы Китай мог выплатить контрибуцию победившей его Японии.
На протяжении последующих шестнадцати лет, до того времени, когда императорская власть в Китае перестала существовать, иностранцев в стране было больше, чем когда-либо. Среди них были туристы и даже солдаты, не говоря уж о торговцах и миссионерах. Эти люди, попав в Поднебесную благодаря варварским поступкам своих соотечественников, ужаснулись, обнаружив в жизни традиционного Китая несомненные признаки варварства, полагая это явным доказательством того, что европейцы были абсолютно правы, взявшись за цивилизацию Китая. Огромное количество писем с описанием отвратительной традиции бинтования ног отправлялось из Китая, а некий французский врач записал свои наблюдения после осмотра нескольких евнухов.
Действительно, для европейцев было удивительно, что некоторые формы средневековых изуверств просуществовали в Китае вплоть до начала XX в. Доктор Матиньон, издавший в 1899 г. свою книгу «Суеверия, преступления и беды в Китае (заметки по социальной биологии)» («Superstition, Crime et Misère en Chine (Souvenirs de biologie sociale)»), упоминал о том, что в семьях, живущих возле императорского дворца, существовала наследственная традиция оскопления и продажи сыновей в евнухи. Во время операции, после которой примерно четыре процента людей умирали в первую неделю от того, что моча разливалась в крови, пенис отсекали вместе с яичками. Дело в том, что любые, даже самые незначительные признаки мужского достоинства тут же исключали евнуха из списка придворных, наличие этих достоинств проверялось во время регулярных дворцовых осмотров. Даже незначительный кусочек кожи, оставшийся в паху у одного евнуха, вызвал такие сложности, что бедняга спрашивал у доктора Матиньона о возможности операции. Несмотря на все эти ужасы, желающих было много. Дело было в том, что многие юноши предпочитали роскошную жизнь во дворце нищенскому существованию за его пределами. Последним жутким штрихом в описании Матиньона было то, что одна из семей, живших возле дворца, хранила целую коллекцию отрезанных и заспиртованных половых органов. Они были позаимствованы у тех простаков, которые не потребовали их после операции. Их сдавали напрокат незапасливым евнухам, на случаи дворцовых шествий, на которых каждый из них должен был продемонстрировать свои достоинства, или же продавали семье умершего, поскольку считалось, что человек должен отойти в мир иной в целостности, в том виде, в каком он был рожден.
Бинтование стоп девушкам было менее древней традицией, чем оскопление, и просуществовала они не два или не три тысячелетия, а «всего лишь» одно. Считается, что этот обычай, история которого началась еще до прихода к власти династии Сун, происходит от моды придворных танцовщиц. Если это действительно так, то в этом заключается грустная ирония, поскольку сама традиция положила конец искусству танца в Китае — китайская империя была единственной страной Востока, не имеющей богатых традиций классического танца. Со временем ноги стали бинтоваться туже, а образ забинтованной стопы приобрел символический смысл и отменить эту традицию стало просто невозможно. Это был символ общественного статуса женщины ― ведь дама, которая может вести праздную жизнь и самостоятельно передвигаться лишь на очень не значительные расстояния, естественно, не принадлежит к рабочему классу; она не могла далеко уйти от дома и была игрушкой, украшением мужского жилища (позже эта традиция распространилась на низшие классы общества, будто бы и не было этой первопричины). И конечно же, не одно столетие эти крохотные искалеченные ступни вызывали восторг мужчин, став чем-то вроде национального фетиша. Из-за того что женская ножка была постоянно сокрыта под бинтами, она стала символом чего-то интимного. На изображениях эротического характера художники династий Сун и Мин изображали обнаженными различные части женского тела, включая половые органы, но ни на одном из них женские стопы не были оголены. На самых откровенных из них могла быть изображена женщина, ослабляющая бинты на ногах. Некий иезуит XVIII в. написал о бинтовании ног: «Во время свадьбы жених и невеста не видят друг друга. Традиционно жениху присылали изображение стопы невесты, а не ее портрет, как это принято у нас в Европе. В этом плане их вкусы настолько извратились, что я знал даже одного врача, у которого общение с женой сводилось к тому, что он любовался ее ножками и ласкал ее стопы»16. Век спустя китайские христиане в исповедях признавались в нечистых помыслах по поводу женских ступней. Лорд Макартни написал об этой традиции: «Я никак не могу простить китайцам их традицию сдавливать женские пальчики, втискивать их в обувь младенческого размера, что лично я считаю адской пыткой»17.
Бинтование ног было действительно адской пыткой. Процедуру начинали проводить, когда ребенку исполнялось шесть лет: в подходящий день девочке мыли ноги и обрезали ногти, затем щедро припудривали ступни квасцами, четыре маленьких пальчика пригибали к пятке, и, наконец, бинтовали стопу тканью в два дюйма шириной и десять дюймов в длину. Через несколько дней бинты снимали, и через каждые две недели ножки обували в башмаки, длина которых была на десятую часть дюйма меньше, чем предыдущие. Девочку, которая тайком ослабляла бинты, избивали, если это обнаруживалось, однако те, кто ослаблял бинты, страдали еще больше от боли, которую испытывали, когда кровь приливала обратно к ступням. Нужно было не менее трех лет, чтоб достичь идеальной длины стопы в три дюйма. В последующие годы кожа на ногах уже не гнила так сильно, как это было вначале, однако на протяжении всей оставшейся жизни в каждую туфельку вкладывался маленький пакетик с благовониями, хоть и считалось, что даже самый ужасный запах был приятен для истинного ценителя.
На протяжении веков велась борьба за отмену нелепой традиции. В начале правления династии Цин маньчжуры попытались отменить бинтование ног в своих семьях, к чему сами маньчжурские женщины отнеслись с крайним негодованием — настолько сильно было влияние моды. Взамен они придумали для себя туфли с высоким деревянным каблуком, носки которых, соблазнительно выглядывая из-под юбки или штанины, создавали иллюзию модных «ножек-лотосов». Однако повлиять на китайцев и заставить их отказаться от традиции не могли даже императорские указы. Только в конце XIX в., когда началась борьба за естественный размер ступни, взгляды начали постепенно изменяться. Американские и европейские женщины также приложили к этому максимум усилий — это стало частью «крестового похода» женщин за эмансипацию и модернизацию Китая. В начале XX в. традиция, сохранявшаяся веками в императорском Китае, стала постепенно сходить на нет и была окончательно запрещена представителями тех сил, которые свергли династию Цин и положили конец двухтысячелетней власти императоров в Китае.
Однако иностранцы не были единственной силой, с которой боролась в последние годы своего правления династия Цин. Маньчжуры с самого начала придерживались китайских традиций управления, руководствуясь в этом поддержкой китайского чиновничества, однако они стремились сохранить свою национальную идентичность и держать страну под контролем, выступая в роли оккупантов, подобно монголам. Им запрещалось брать в жены китайских женщин (маньчжуры составляли лишь 2% населения Китая, и без этого указа они без труда были бы ассимилированы китайцами), а китайцам запрещалось проживать на родине маньчжуров — Маньчжурию изолировали за символической границей в виде рва длиной в несколько сот миль, засаженного ивами, известного как Ивовый палисад. Военные силы также были в руках маньчжуров, а гражданская администрация была распределена между китайцами и маньчжурами. Кроме того, маньчжурам было запрещено заниматься торговлей или физическим трудом. Каждый мужчина обязан был быть солдатом в так называемых «знаменных войсках». Другую крайнюю позицию на социальной лестнице занимали родственники императора, количество которых постоянно увеличивалось — они вообще не занимали постов в правительстве и жили за счет государства.
Император Канси был настолько образован и обладал столь хорошими манерами, что он сумел склонить на свою сторону интеллигенцию, чего в свое время не удалось добиться монголам. Его правление продлилось шестьдесят один год, впоследствии этот рекорд побил его внук Цяньлун, который правил шестьдесят три года. Период стабильности, характеризующий их правление, продолжался вплоть до конца XVII и. Большинство маньчжурских семей, включая те, члены которых не занимали правительственных постов, получали государственное жалование на протяжении пяти поколений. Упадок маньчжурской династии совпал по времени с появлением новой угрозы, пришедшей из Европы.
Первое крупномасштабное восстание против династии, известное как тайпинское, было вызвано рядом объективных факторов, среди которых были и враждебность, которую китайцы испытывали по отношению к маньчжурам, и потеря престижа императора во время Опиумных войн, а также голод на юге и деятельность христианских миссионеров. Лидером восстания стал Хун Сюцюань, школьный учитель из деревни, случайно прочитавший христианскую брошюру. Ему удалось убедить своих соотечественником в том, что он якобы является младшим сыном Иисуса Христа и прибыл в Китай, для того чтобы помочь его народу избавиться от маньчжуров. Он провозгласил себя «Небесным правителем» (Тянь ван) «Небесного государства великого благоденствия» (Тайпин тяньго). Пообещав народу, что все земли будут поровну разделены между населением, он привлек на свою сторону огромное количество крестьян, которые, объединившись, одержали несколько успешных побед над армией слабеющей династии и в 1853 г. заняли город Нанкин. Здесь Хун создал свой административный округ, подобно основателям династии Мин после изгнания ими монголов. Но даже после одиннадцати лет правления в Нанкине, он не смог захватить Пекин. Повстанцы предприняли попытку захватить Шанхай, что привело лишь к конфликту с европейцами, живущими в городе: их разгромила шанхайская армия во главе с «китайским» генералом Гордоном, впоследствии погибшем в Хартуме, который был направлен британской администрацией для подавления восстания. Хун покончил с собой (он давно уже позабыл об аскетическом образе жизни, возложив практики воздержания на своих последователей и устроив себе некое подобие императорской жизни, в частности, обзавелся гаремом небывалых размеров), а в 1864 г. маньчжурская династия отвоевала Нанкин. Восстание, которое сейчас принято рассматривать как предвестие двух последующих, которые в итоге привели к революции и установлению Республики, унесло жизни двадцати миллионов человек и не принесло желаемых результатов. Однако оно ясно дало понять, что династию Цин можно свергнуть.
Едва ли можно сказать, что правление Цинов было продлено вдовствующей императрицей, которая царствовала на протяжении последних пятидесяти лет существования династии, поскольку все ее деяния делали неминуемый конец династии лишь более очевидным. Цыси попала во дворец в 1851 г. шестнадцатилетней наложницей. К ее счастью, через пять лет она родила императору наследника. Когда мальчику было пять лет, его отец умер. В 1861 г., через несколько недель яростной борьбы, Цыси получила абсолютную власть, став сперва регентшей, а затем, в возрасте двадцати шести лет, и вдовствующей императрицей. Правление Цыси продолжалось вплоть до ее смерти в 1908 г.
Ее алчность и тщеславие могли сравниться лишь, с ее нетерпимостью к реформам, хотя, как показывает опыт Японии 1868 г., реформы были, пожалуй, единственным путем спасения государства. Ее эгоизм и недальновидность хорошо иллюстрирует нижеследующий отрывок. Дело в том, что она очень хотела построить новый Летний дворец на месте того, который разрушили французы и англичане в 1868 г. Однако в ослабленной империи подобное предприятие было бы неоправданным расточительством. В указе 1888 г., где говорилось о строительстве нового дворца, это возражение учитывается:
Как мы видим, Цыси предусмотрела неизбежную критику в ее адрес, однако ответом на эту критику была откровенная ложь: огромная сумма денег, предназначавшаяся на создание современного военно-морского флота, была истрачена Цыси на сооружение нового дворца на берегу озера. В качестве оправдания данных ею обещаний, на берегу этого озера была также построена военно-морская школа. В противном случае, единственным напоминанием о флоте был бы паровой катер, на котором маленький сын императрицы таскал на буксире лодочки придворных дам, а также мраморный павильон в виде колесного парохода «Миссиссиппи», построенный в середине озера, что было, пожалуй, самым причудливым капризом императрицы. Через несколько лет Япония разгромила военно-морской флот Китая, который Китаю так и не удалось модернизировать.
На протяжении XIX в. на всей территории империи вспыхивали восстания. Тайпинское восстание выделялось на их фоне лишь потому, что было наиболее крупным, а также потому, что было спровоцировано необычным христианским движением, а не традиционными китайскими тайными обществами. Общество белого лотоса, послужившее несколькими веками ранее средством для изгнания монголов и установления правления династии Мин, организовало еще одно крупное восстание в 1796 г. в надежде вновь восстановить на троне наследников династии Мин. Много лет спустя боксерское восстание были организовано одним из ответвлений этого общества — ихэтуанями, что может переводиться как Отряды справедливости и согласия, они также известны как Общество боксеров.
Основной целью «боксерского восстания» были освобождение Китая от иностранцев. Изначальной целью этого движения было свержение с трона пришельцев. Однако возрастающее количество европейцев, ведущих себя так, будто именно они владели Китаем, обратило народный гнев в первую очередь на них, а также на еще более ненавистных китайцев-предателей. Одна из придворных клик решила, что боксеры, с их недисциплинированностью, могут оказаться полезными для государства, в результат чего их действия против христиан были поощрены императрицей. Европейские представительства, находившиеся в специальном квартале Пекина, были осаждены, что закончилось захватом города войсками, посланными для освобождения европейцев. Ровно сорок лет спустя после того, как британцы и французы захватили Пекин, европейские войска опять, вошли в город. Однако если в первом случае был разрушен только Летний дворец, то теперь был целиком разграблен Запретный город. Говорят, что даже жена британского посла прихватила оттуда кое-что для себя. Императрица вовремя сбежала из дворца, облачившись в простое голубое платье, в повозке, которой правил юный принц. Новый император (им стал ее болезненный племянник, поскольку ее собственный сын умер) ехал в такой же повозке позади нее. Стражники Летнего дворца вначале не признали в беглецах членов императорской семьи, но вскоре, признав, вынуждены были поторопиться с приготовлением чая. После того, как были отданы краткие распоряжения по сбору ее драгоценностей, которые она приказала отправить на север от Великой китайской стены, вдовствующая императрица отправилась в более безопасные отдаленные районы. Из всех дошедших до нее новостей, более всего ее ужаснуло то, что иностранцы захватили Летний дворец, покрыли стены надписями и даже полежали на ее кровати.
Императрица вернулась в Пекин через шестнадцать месяцев. В это время западные державы установили огромную контрибуцию, (которая выплачивалась Китаем вплоть до 1940 г.). Помимо этого, им удалось сделать один очень важный тактический ход. Когда они поняли, что боксеры выступают против династии Цин, они предоставили помощь подавлению восстания. Это означало, что в случае казни или устранения самых видных пробоксерски настроенных врагов вдовствующей императрицы стало возможным ее возвращение в столицу. Во время ее церемониального возвращения в Пекин иностранцы выстроились в шеренгу. Проходя мимо них, она улыбнулась им и слегка поклонилась.
С этого момента ее политические взгляды сильно переменились. Цыси организовывала дружеские чайные церемонии для женщин из христианских миссий, вместе с ними позировала фотографам. Маньчжурская принцесса, чей отец был министром в Париже, прибыла ко двору в 1903 г., чтобы встретиться с императрицей. Ее специально попросили надеть французское платье, а ее описание этого эпизода наглядно демонстрирует, как западная не принужденность заменила строгие требования церемонии коутоу:
Вот до такой степени Китай отошел от своих традиций.
Цыси начала проводить реформы, столь необходимые стране, — это были те же реформы, попытка проведения которых была осуществлена еще тем застенчивым императором в короткий период его правления в 1898 г. Тогда благонамеренные старания были прерваны Цыси, которая посадила его на трон в трехлетнем возрасте, а потом фактически заключила в тюрьму на острове, приказав казнить шестерых его советников. Через пять лет она заговорила его словами, выдавая идеи императора за свои собственные. Конфуцианская система экзаменов была отменена, были сделаны первые шаги по введению в систему образования современных наук. Правительственные синекуры прекратили свое существование. Телесные наказания также были отменены. Было заключено соглашение с британскими торговцами о контроле продажи опиума. Были даже разговоры об установлении конституционной монархии, и группу ученых послали в Европу для изучения парламентской системы.
Образованные китайцы осознавали неизбежность реформ, но для проведения реформ им не нужна была угасающая маньчжурская династия — жестокая и деспотичная императрица сошла со сцены. В 1908 г. умер племянник императрицы, а она пережила его лишь на двадцать четыре часа. Однако к этому времени она уже успела объявить имя нового императора. Им должен был стать двухлетний принц, которого она посадила на трон, став регентшей.
В течение предшествующих пяти лет революционные группировки и тайные общества присоединились к республиканскому движению Сунь Ятсена, который надеялся разжечь отдельные очаги революции одновременно в разных частях Китая. Все произошло в точности по его плану. Восстание в Сычуани (направленное против строительства железной дороги), подхваченное восстанием солдат Учана в провинции Хубэй, привело к тому, что в октябре 1911 г. революционеры заняли самые важные пункты страны. Провинция за провинцией объявляли о своей независимости от маньчжурской династии, и 12 февраля 1912 г. было объявлено, что малолетний император отрекся от престола. В указе было сказано; «Стремления народа очевидны», и даже тогда эти слова были должным образом подтверждены авторитетом древности: «Форма китайского правительства должна быть конституционной республикой, чтобы удовлетворить желаниям каждого в пределах империи и действовать согласно с древними мудрецами, которые считали императорскую власть общественным наследием»20.
На этом и подходит к концу самая продолжительная история империи в мире. С того момента, как Шихуанди впервые объединил китайские земли, прошло две тысячи сто тридцать три года. Его надежда на бесчисленное количество потомков-императоров не оправдалась, но количество правителей, которые сменили его на троне, было настолько близко к бесчисленному, насколько продолжительной была история Китая. Изучая ее, несложно потерять ощущение времени. Сравнение ее с двумя другими великими империями, возможно, может помочь оценить положение китайской империи в исторической перспективе. Римская империя возникла в эпоху правления династии Хань, а погибла в период правления династии Тан. Британская империя была основана в начале правления династии Цин и лишь немного пережила ее.
За эти два тысячелетия Китай создал устойчивую, постепенно развивающуюся культуру, со своими собственными критериями оценки добродетелей и пороков. От учеников Конфуция до тех, кто сдавал экзамены по его учению в 1900 г., от самодержавия Шихуанди до Цыси, от гончарных изделий, найденных в ранних захоронениях, до фарфора, изготовленного в императорских печах Цзиндэчжэня, от надписей на гадальных костях до указа об отречении последнего императора — все это начало и конец истории имперского Китая, связанные сквозь тысячелетия, и подобные связи, даже между столетиями, непросто отыскать в истории других империй. История Китая не имеет аналогов в истории человечества.
Кит. Чжуцзян — река на юго-востоке Китая, левый рукав дельты р. Сицзян.