- Конечно. Он - великолепный спортсмен, помогал своему брату на тренировках, и брат добился олимпийской медали…
Почти святочная история, не правда ли?
Однако фантастика в нашей жизни столь тесно соседствует с жестокой реальностью, что подчас трудно провести или определить, где пролегает грань между ними. Мы убедились в этом в Берлине, где случилась еще одна необычайная встреча.
Профессор Генце рассказывал о новом методе лечения подробно. Его речь изобиловала многочисленными терминами, названиями лекарств, будто беседовал он не с журналистами, а с коллегами - специалистами по детской гематологии. Однако уже вскоре и нам стало ясно, что Протокол "Берлин-Москва", -это "беспощадный", на грани жизни и смерти, метод лечения злокачественных опухолей. И невозможно предсказать его исход, потому что по сути сначала медики уничтожают клетки детского организма, а потом пытаются их возродить. В общем, чтобы спасти ребенка, сначала его убивают… Преувеличение? Отнюдь!
Мощные токсические препараты вводятся в организм. Ребенок становится беззащитным, малейшая инфекция или ошибка в дозировке лекарств, или отказ в работе одного из органов, -все это приводит к гибели.
- Но иного пути нет, - говорит профессор, - мы идем по краю пропасти. И если четверть века назад очень часто падали в нее, то теперь мы спасаем 85 детей из ста. Молодой врач из России Александр Карачунский нашел несколько неточностей в наших методиках, это помогло усовершенствовать метод лечения, и вот теперь он в Москве, а мы в Берлине используем новый "Протокол" лечения.
Сейчас в Берлине Сашу Карачунского сменил Андрей Тимаков, он из того же НИИ детской гематологии России. А в клинике профессора Гюнтера Генце Андрей стажируется. Частенько к нему приезжает жена Маша. Она педиатр-гематолог, работает в том же институте. Но сегодня вдвоем они знакомят меня с клиникой профессора Генце.
- Современная онкогематология - это прежде всего технология лечения, - говорит Андрей. - Есть "Протоколы", и надо их четко и неукоснительно выполнять. Вот, к примеру, - Андрей протягивает толстую книгу, - "Протокол" для лечения острого лейкоза. Здесь подробно описана схема лечения, его конвейер. "Протокол" рассчитан на 104 недели, каждый этап -день за днем - расписан по часам: врач и сестра не имеют права отклоняться от него…
- И успех гарантирован?
- Есть три группы пациентов, в зависимости от степени риска. Малый риск - выздоравливают, средний - больше половины становятся здоровыми, и, наконец, большой риск - к сожалению, большинство детишек погибнет, но все-таки надежда есть.
- Значит, если у тебя на руках "Протокол", то достаточно выполнять его, и можно надеяться на успех Но ведь это под силу любому врачу?
Андрей едва заметно улыбается, а потом мягко возражает:
- Химиопрепараты убивают злокачественные клетки, но одновременно и здоровые. А потому их нужно обязательно рассчитывать для каждого пациента. А это нелегко. Поверьте, это очень "жесткое" лечение… Раньше пациентов "жалели", только поддерживали их. Это было довольно безопасно для врача: он знал, что ничего не случится ни сегодня, ни завтра. Да и пациент чувствовал себя лучше. А потом - рецидив, и смерть. То был очевидный, как бы запланированный итог лечения… А мы "жестокие", мы рискуем ежедневно, но эта жестокость во имя
спасения.
- Нужна и сопроводительная терапия, - наконец-то вмешивается Маша, которая внимательно прислушивалась к нашей беседе. - Именно она учитывает индивидуальность пациента. Терапия - это по сути выхаживание больного, его спасение. По собственному опыту знаю, что необходим особый подход к каждому ребенку. Ведь в больнице при данном методе лечения он все время на грани гибели, а потому интенсивная терапия просто необходима.
— Ваш учитель — профессор Генце говорил об убийстве во имя спасения. Что вы об этом думаете?
— Известно, что некоторые дети погибнут не от опухоли, а от химиотерапии. Они просто не выдержат столь "жесткого" лечения. Да, может умереть сто детей, но тысяча будет спасена. И, к сожалению, иного выхода нет - ведь в противном случае погибнут все…
— Наша область требует невероятных усилий от врачей, -добавляет Маша. Вот здесь, к примеру, в клинике профессора Гейнце работают два психолога. Они постоянно общаются с детьми и с их родителями. А мне, в Москве приходится часами говорить с мамой того или иного ребенка. Она плачет, а я не знаю, что ей сказать. Я не имею права ее обманывать, должна ей говорить правду, уговаривать ее. Я не лечу ее ребенка, я трачу время на разговоры и, может быть, этим ухудшаю состояние ребенка… Почему я привела этот пример? К сожалению, в нашей медицине слишком много стереотипов, устаревшего, ненужного. И глупостей тоже! Здесь в роддоме пускают отцов, они присутствуют при рождении своего ребенка. Безумие? Напротив! Он вносит в палату свою микрофлору. Она здоровая, а в больнице патогенная. И ребенок выходит из роддома здоровым, он и потом дома, чувствует себя хорошо, потому что отец принес "кусочек" дома в больницу… Сейчас мы с Гейнце пройдем по боксам, познакомимся с больными, но никто вас не будет заставлять надеть белый халат. Зачем? Пусть ребятишки и их родители не чувствуют себя в изоляции от внешнего здорового мира. Он ведь не вредит, а помогает больному вернуться в него…
Андрей и Маша действительно не преувеличивали. В боксах рядом с больными ребятишками сидели их мамы и папы, сестренки и братишки. Без белых халатов. Царила семейная обстановка. И так бывает каждые субботу и воскресенье.
Впрочем, покинем больничные палаты. Выйдем на улицу, заглянем в пивную на соседней улице, посидим часик-другой с
267
268
Тимаковыми. Чтобы просто поговорить о житье-бытье, да и приятно увидеть в Берлине добрые и светлые русские лица.
- Я хочу, чтобы в Москве была клиника, в которой буду работать не хуже, а даже лучше, чем у профессора Гейнце, - сказал Андрей. - И это сделать возможно!
Мы договорились больше не упоминать о медицине. Но этого сделать не удалось.
- Трудная у вас все-таки профессия?
- Невероятно, - охотно согласилась Маша.
- Возможно. Но все-таки наша профессия - лучшая! -улыбнулся Андрей.
Почему нам нравятся эти ребята? Конечно, молодые они, красивые, искренние, доброжелательны друг к другу и к другим. Но ведь этого мало! Значит, есть нечто иное… А возможно, потому они близки и понятны, что не растеряли в суровой нынешней жизни романтики? Ведь им вдвойне тяжело! В клинике хватает боли и горя, к которым привыкнуть невозможно, да и за окнами (не здесь в Берлине, а там в Москве) трудностей хватает. Залетели они за границу ненадолго, а основная жизнь все-таки на Родине… Откуда же их романтизм и преданность своей судьбе?
Андрей считает, что ему всегда везло в жизни. Родом он из крошечного поселка, что на Брянщине. Там он стал единственным парнишкой, что поступил в вуз в Москве, во 2-й медицинский. А потом случился август 91-го, который изменил его судьбу. Был Андрей распределен в ординатуру 4-го главного управления Минздрава. А он не хотел работать в этом элитном медицинском центре, где личность врача зависит не от него, а от отношения к нему сильных мира сего, что там обслуживаются. Не будь августа 91-го Андрею не удалось бы отказаться от "почетного и престижного распределения" — такое просто раньше было невозможным! А теперь его отказ хоть и был принят с недоумением, но, тем не менее… Тут и повстречалась Машенька на дискотеке. Не только увлекла его, но и ввела в "команду профессора Румянцева", где собирались молодые гематологи, которые вместе со своим шефом решили прокладывать новые пути в детской гематологии.
В те дни он и повзрослел. Кстати, он сразу это определил. Он привык мечтать перед сном. Прежде чем заснуть, долго лежал с открытыми глазами. Нет, то были не сновидения, а вполне реальные мечты. Очень красивые, загадочные, а потому прекрасные. И они уносили его далеко-далеко, в ту самую страну грез, где не было ничего плохого, где царила одна радость. И вдруг мечты исчезли. Андрей понял, что юность закончилась, пришла зрелость. Было жаль ушедших грез, но теперь уже надо было работать.
В "команде Румянцева" его оценили, а потому вполне закономерно, что при направлении очередного молодого врача на стажировку в Берлин жребий пал на него.
Отношение к делу? Достаточно сказать, что раньше Андрей не знал немецкого языка. А спустя год говорил на нем свободно, не хуже, чем по-английски. Да и профессор Гейнце, характеризуя своего стажера, заметил: "Такое впечатление, будто в России все молодые врачи талантливы…"
Впрочем, случился у Андрея в Берлине конфуз. У него не было пиджака и "парадных" брюк. За полтора года жизни в Берлине не удосужился купить. А пиджак и брюки нужны были, потому что приехал в Берлин мэр Москвы Юрий Лужков. И по этому поводу давали здесь большой прием, на который Андрей был приглашен. Сам по себе сей факт стал признанием того, что он не напрасно провел тут полтора года - заслужил уважение у немецких коллег, да плюс к этому "оброс" знакомствами среди людей известных и богатых, что для будущей работы в Москве имело немаловажное значение. Он обязан домой вернуться с "хвостами", как любит говаривать профессор Румянцев, то есть обрасти в Германии друзьями, которые будут помогать лечить детей - присылать лекарства, помогать с оборудованием.
Румянцев свое дело хорошо знает, ведь именно он проложил тропу в той области медицины, которая в Советском Союзе считалась "терра-инкогнито", а вернее, недоступной, подобно вершине Эвереста. Но "команда Румянцева" все-таки рискнула подняться на вершину. Берлин стал одним из лагерей, откуда они начали свое восхождение, и теперь Андрей обязан подхватить эстафету.
Пиджак и брюки достать все-таки удалось. Даже несколько штук - друзья выручили. Маша тщательно отобрала темный пиджак и "благословила" мужа на встречу с мэром Москвы.
В фойе была развернута выставка фотографий из НИИ детской гематологии России (Андрей предусмотрительно захватил ее с собой). Руководство Берлина и мэр Москвы ознакомились с выставкой. Андрей за те несколько минут, что ему были выделены, рассказал о своей мечте открыть новое отделение по лечению лейкоза у детей на базе Морозовской больницы. Лужков сориентировался быстро, он заверил, что Тимаков может рассчитывать на помощь городских властей.
…А утром Андрею пришлось вставать рано, еще до рассвета. Уходил в Москву трейлер. В нем выделили место для лекарств, собранных благотворительными организациями Германии для наших больных ребятишек. Вот и пришлось Андрею поработать грузчиком. Кстати сказать, вместе с Еберхартом Рацувайтом, который и собрал эти лекарства.
Его отец погиб в России, под Орлом. Это случилось полвека назад. А сегодня Еберхарт Рацувайт помогает той стране, которую отец хотел завоевать. Почему?
Мы сидим в крошечном офисе Рацувайта в центре Берлина. На входной двери лаконичное слово "Контакты".
- На ваш взгляд, удачное название?
- Точное. Оно одинаково звучит и по-немецки, и по-русски. К тому же очень точно отражает смысл нашей работы. Раньше существовало общество "Германо-советской дружбы". В него были зачислены все, а потому "дружбы" не было. Дружить с целым народом нельзя, можно только с конкретными людьми. Ведь "дружба" - понятие интимное. И когда мы думали, как назвать нашего ребенка, то и придумали "Контакты". Это слово подразумевает не только сотрудничество, дружбу, но и дискуссии. В нашей работе имеет большое значение и кооперация. У нас очень много людей, и они хотят работать в разных областях. Причем не хочется разбазаривать свою энергию, а необходимо концентрировать силы на вполне реальных проектах. В частности, по детской гематологии.
- Как родился этот проект?
- Из-за Чернобыля. Вполне естественно, что мы сразу же решили помогать детям, которые пострадали во время чернобыльской катастрофы. Мы пригласили врачей из Минска, чтобы они поработали в наших клиниках. Начала лечение детей… Однако вскоре поняли, что этот путь неверен.
-Почему?
- Однажды к нам обратились с просьбой помочь одной девушке. Ей было 17 лет, и она была на грани смерти. Мы пригласили ее вместе с мамой, а также группу врачей. Три месяца продолжалась борьба за жизнь этой девочки, но, к сожалению, она умерла. А врачи за это время так и не переняли опыт лечения у наших специалистов. Более того, они даже не выучили немецкий язык… Мы начали думать, как наиболее эффективно использовать те средства, которые собираем - а ведь это добровольные пожертвования. Лечение девочки и пребывание врачей обошлось нам в двести тысяч марок. И мы поняли, что на эти деньги можно гораздо больше лечить детей, но в самой России. Расчет был прост и ясен: нужно послать аппаратуру и лекарства. И обязательно, чтобы контакты с медиками были личными - тогда возникнет глубокое и долгосрочное сотрудничество, и мы будем уверены в эффективности помощи.
Андрей Тимаков - тот человек, которому мы верим! Мы его знаем, четко представляем, куда идет наша помощь. К сожалению, негативных примеров больше. Есть такое общество "Матери и отцы против атомной смерти". В Подмосковье был построен завод по производству детского питания, однако, до сих пор он ничего не производит, так как попал в руки вашей мафии, и вместо детских продуктов, по-моему, занимается спиртными напитками, благо, что там установлено хорошее оборудование… В общем, мы теперь очень внимательно относимся к каждому конкретному проекту.
- Вернемся к детской лейкемии. У вас сомнений нет ?
- Нет. Мы знаем, что в ближайшие годы произойдет скачок лейкозов и ваши медики делают все возможное, чтобы научиться их хорошо лечить. Андрей Тимаков и Александр Карачунский - прекрасные представители вашей медицины. Саша работал в клинике профессора Гейнца. В результате этого сотрудничества появился "Протокол "Берлин-Москва". Для непосвященных скажу, что "Протокол" - это система лечения, продуманная до мельчайших подробностей. Гейнце вместе с Карачунским создали этот "Протокол", лечение менее токсичное, менее тяжелое, чем раньше. Оно осуществляется как в Берлине, так и в Москве, и именно для Отделения, которое возглавляет