Я осторожно принимаю сидячее положение в залитой солнцем спальне. Артефакты болезни разбросаны по всей комнате. Полотенца, махровые салфетки, контейнер «Тапервер», чисто вымытый. Верх от пижамы с соннозавром свешивается с крышки корзины для белья. Там же и красный топ. Пейнтбольная одежда лежит на полу кучей и требует сожжения.
Держу во рту термометр, чтобы подтвердить то, что уже известно: лихорадка прошла.
Теперь на мне голубая майка. Цепляюсь рукой за край матраса, так как моя уязвимость становится все более очевидной. Ощупываю плечо и понимаю: лифчик еще на мне. Благодарю всех возможных богов. Но тем не менее. Джошуа Темплман видел весь мой остальной торс.
Заглядываю в гостиную. Он там, растянулся на диване, одна ступня в носке свешивается с края.
Беру свежую одежду и плетусь в ванную. Вот те на! Тушь не смылась под душем, а вместо этого размазалась по лицу и напоминает хеллоуиновскую маску Элиса Купера. Волосы у меня тоже как у него, я скручиваю их в узел. Переодеваюсь, быстро умываю лицо, полощу рот. В любой момент может раздаться стук в дверь.
Это ощущение хуже, чем похмелье. Хуже, чем проснуться утром после рождественской вечеринки в офисе, где пели караоке нагишом. Прошлой ночью я слишком много говорила. Он знает, как мне одиноко. Он видел все, что у меня есть. Теперь он знает столько, что сознание превосходства будет валить из него ядовитыми облаками. Надо выставить его из квартиры.
Я подхожу к дивану. На нем могут сидеть трое, но Джошуа даже вполовину не умещается. Он вздрагивает и приподнимается прежде, чем я успеваю увидеть его спящим.
– Думаю, теперь со мной все будет в порядке.
Мои журналы сложены в стопки. Туфли на каблуке убраны из-под кофейного столика. Джошуа прибрал в квартире. Он лежит рядом с моим стенным шкафом, где хранятся смурфы, выстроенные в четыре-пять рядов. Подсветка включена, и это яркое доказательство моего слабоумия. Джошуа встает, и комната уменьшается в размерах.
– Спасибо, что пожертвовал ради меня пятничным вечером. Я не стану возражать, если ты захочешь уйти.
– Ты уверена? – Он суетливо прислоняет пальцы тыльной стороной к моему лбу, щекам, шее.
Я чувствую себя явно лучше, потому что, когда он трогает шею, в ответ на это соски у меня выпячиваются. Я складываю на груди руки:
– Да. Теперь все будет хорошо. Пожалуйста, иди домой.
Он смотрит на меня своими темно-синими глазами, лицо серьезное, но я помню, как оно улыбалось. Сейчас это взгляд врача на пациента. Я больше не сто́ю поцелуя в лифте. Ничто лучше не разрушает химию, чем рвота.
– Я могу остаться. Если ты способна перестать дурить. – На его лице – тень сожаления, и я понимаю, чем это вызвано.
Неловкость между нами не односторонняя. Я тоже заглянула в потайные уголки его сердца этой бесконечной ночью, которую мы пережили. За неприглядным фасадом обнаружились доброта и терпимость. Человеческая порядочность. Юмор. А эта улыбка…
В глубине его глаз таятся искры света, а ресницы, кажется, закрутятся вокруг подушечки моего мизинца. Его скулы поместятся в лодочки моих ладоней. А губы… ну, они подойдут мне в любом месте.
– У тебя глаза потемнели от возбуждения, – говорит он, и я ощущаю жар на щеках. – Наверное, тебе лучше, если ты способна так смотреть на меня.
– Меня тошнит. – Я произношу это чопорно и, отворачиваясь, слышу его хрипловатый смешок.
Он уходит в спальню, и я делаю несколько глотков воздуха.
– Ты и правда немного не в себе. – Когда Джошуа возвращается, в руках у него пиджак, и я понимаю, что он всю ночь провел в своей пейнтбольной одежде. И от него даже не пахнет. Где справедливость?
– Мне нужно… – Я впадаю в отчаяние.
Я беру его за локоть, когда он начинает обуваться в прихожей.
– Да-да, я ухожу. Не нужно выставлять меня за дверь. Увидимся на работе, Люсинда. – Он встряхивает баночку с таблетками и передает ее мне. – Возвращайся в постель. Прими еще две в следующий раз, когда проснешься. – Он медлит, на лице написано нежелание уходить. – Ты уверена, что все будет хорошо? – Снова трогает мой лоб, проверяет температуру, хотя она, разумеется, не могла измениться за прошедшие тридцать секунд.
– Не смей дразнить меня этим в понедельник.
Слово «понедельник» продолжает дребезжать между нами, и он убирает руку. Думаю, это наше новое кодовое слово.
– Я притворюсь, что ничего не было, если ты этого хочешь, – сухо отвечает он, и я чувствую, как внутри все сжимается.
В последний раз похожий разговор между нами происходил из-за поцелуя. Он сдержал свое обещание.
Взгляд у него такой, что, наверное, краска может облезть со стены у меня за спиной.
– Знание состава твоей рвоты даст мне преимущество. Какая чушь, Люсинда!
Но вот дверь за ним с грохотом захлопывается, и в квартире наступает тишина, мне хочется набраться храбрости, позвонить и вернуть его. Чтобы сказать спасибо, извиниться, потому что, да, он, как всегда, прав.
Я веду себя совершенно по-дурацки. Чтобы избежать мыслей об этом, я заваливаюсь спать.
Когда я снова открываю глаза, то вижу новую перспективу. Сейчас субботний вечер, и вечернее солнце окрашивает стену у изножья моей кровати в медово-персиковый цвет мерцающей свечи. В цвет его кожи. Моя спальня освещается силой моего прозрения.
Я смотрю в потолок и сознаю ошеломительную правду о самой себе.
Я не испытываю ненависти к Джошуа Темплману.
Сегодня понедельник белой рубашки, шесть тридцать утра. Меня так прополоскало, что можно позвонить и сказаться больной, к тому же Хелен все равно не будет на месте, но мне нужно увидеть Джошуа.
Не сомневайтесь, я подвергла микроскопическому анализу каждый момент его присутствия в моей квартире и понимаю необходимость извиниться за то, что выставила его вот так. Он был ко мне добр и вел себя уважительно. Мы балансировали на грани дружбы, а я разрушила все своим острым языком. Вспоминая, как подслушивала разговор Джоша с Патриком, я ощущаю тошнотворное чувство вины. Это не было предназначено для моих ушей.
Как достойно отблагодарить коллегу, который помогал мне опорожнять желудок? Старые бабушкины книги с руководствами по этикету тут не помогут. Открытка с благодарностью или небольшой тортик к такому случаю не подходят.
Я смотрю на себя в зеркало в ванной. Фестиваль рвоты, на котором я отрывалась все выходные, вытравил краску с моего лица. Глаза припухли и покраснели. Губы бледные и шелушатся. Вид такой, будто меня держали заложницей в шахте.
Кухня сверкает, как новая булавка. Джош рассортировал мою почту и сложил аккуратной стопкой на полке. Я вскрываю ногтем верхний конверт, а другой рукой одновременно макаю в чашку пакетик с травяным чаем. Внутри составленная в дружеском тоне записка с сообщением, что плата за квартиру увеличивается. Я прищуриваюсь, глядя на новые цифры ежемесячного взноса, и от моего вздоха, вероятно, задрожали смурфы на полках. Отчаянное заявление о намерении покинуть «Б и Г» теперь выглядит гораздо более пугающим.
Смогу ли я когда-нибудь отважиться на собеседование в другой компании, где придется объяснять, чем я хороша и почему именно меня должны взять на работу? Пытаюсь собрать воедино все те вещи, которые делаю хорошо, но вспоминается только подкалывание Джошуа. Я инфантильна и непрофессиональна.
Я тяжело опускаюсь на стул и пытаюсь прожевать закинутую в рот горсть сухих хлопьев из коробки. Потом еще глубже погружаюсь в уныние и сомнения в собственных силах.
Захожу в Интернет и начинаю просматривать угнетающе пустой сайт по поиску работы. Испытываю облегчение, когда звонит мобильник и на экране отображается номер Дэнни. Странно. Может, у него лопнула шина:
– Алло?
– Привет. Как ты себя чувствуешь? – Тон у него теплый.
– Жива. Еле-еле.
– Я несколько раз звонил тебе в пятницу вечером, но все время натыкался на Джоша. Ну и мудак!
– Он помогал мне. – Слышу натянутость в собственном голосе и понимаю, что начинаю принимать защитную позу, аж волоски на теле встают дыбом. Что за черт!
Когда меня рвало, он был рядом. Посреди ночи вызвал своего брата. Вымыл посуду. И я почти уверена, следил за мной, пока я спала.
– О прости, я думал, мы его ненавидим. Ты придешь сегодня на работу?
– Да, приду.
– Я внизу, в холле… хм… могу тебя подвезти.
– Правда? Разве у тебя сегодня не первый день свободы?
– Ну да. Но Митчелл написал рекомендательное письмо для меня, и мне нужно его забрать. Так что подвезти тебя – не проблема.
– Я буду внизу через пять минут. – Проверяю, застегнута ли молния на моем сером платье. Накрашенные губы на таком помятом лице – это будет выглядеть глупо.
– Привет! – окликает меня Дэнни, как только я выхожу из лифта. В руках у него пучок белых ромашек. Мои эмоции балансируют на канате между удовольствием и смущением.
Кажется, Дэнни пружинит на канате рядом со мной. Надо быть слепой, чтобы не заметить, как на его лице на долю секунды возникло выражение удрученного изумления. Какой бы потной и неуклюжей я ни казалась в пятницу, все равно выглядела лучше, чем сейчас.
Дэнни смаргивает эту неподконтрольную разуму реакцию и протягивает мне цветы:
– Не лучше ли тебе остаться дома?
– Я выгляжу хуже, чем чувствую себя. Может, мне… – Я делаю жест рукой в сторону лифта и снова смотрю на Дэнни. На нем футболка с концерта «Матчбокс Твенти», высоко на голове – солнцезащитные очки в некрасивой белой оправе.
Мы стоим и неловко глядим друг на друга.
– Ты можешь поставить их на свой рабочий стол в кабинете.
– Ладно, я так и сделаю.
Это не кажется мне хорошей идеей, но я вся в смятении. Если понесу цветы наверх, то придется звать с собой Дэнни. Мы выходим на улицу, и я впервые за несколько дней делаю глоток свежего воздуха.
Надо как-то выпутываться. Дэнни сегодня что-то задумчив. Я прикрываю глаза от солнца. Может, мне тоже принять задумчивый вид? Может, в магазине напротив продаются оливковые ветви?
– Мне нужно кое-что купить. Я сейчас вернусь.
Расплачиваясь за благодарственный подарок для Джошуа и бант на липучке по жутко завышенной цене, я вижу прислонившегося к машине Дэнни. Засовываю подарок в сумку и торопливо перебегаю улицу в обратном направлении.
Мой спутник открывает дверцу своего внедорожника и помогает мне забраться внутрь. Я слежу, как он огибает капот. В повседневной одежде он выглядит моложе. Стройнее. Бледнее. Пока Дэнни пристегивается ремнем и заводит машину, я соображаю, что так и не поблагодарила его по-настоящему за красные розы. Я девушка с дурными манерами.
– Мне понравились розы. – Я смотрю на маленький букетик у себя на коленях.
– Ромашки? – Он встраивается в поток.
– Да, это ромашки. Хороший выбор для того, кто выздоравливает после эпически-рвотных выходных.
Лучше бы я не говорила таких грубостей, но Дэнни смеется:
– Значит, Джош Темплман. Какая у него роль?
– Дьявол послал на землю своего единственного сына. – Странно, я чувствую стыд.
– Он все время говорил таким покровительственным тоном, как старший брат. – Дэнни прощупывает почву, и мне это ясно.
Я не подаю виду.
– Правда?
– О да. Но не волнуйся. Я скажу ему, что намерения у меня самые достойные. – Он бросает на меня взгляд и криво усмехается, а во мне эхом отзывается растущее чувство глубокого разочарования. Искра желания флиртовать гаснет в груди.
Неужели я для Джошуа как младшая сестричка? Уже не в первый раз парень говорит мне такое. Застарелый стыд возникает вновь. Он поцеловал меня в лифте, и это противоречит братско-сестринской теории. Но повторить этого не пытался, так что, может, она и верна. Вспоминаю, как сказала Джошуа, что целоваться в лифте было здорово, и морщусь.
– Он не сказал о твоем звонке. Спасибо, что ты справлялся обо мне.
– Я и не думал, что он передаст тебе мои сообщения. Но это не важно. Я хочу сходить с тобой куда-нибудь еще раз. На этот раз поужинать. Тебя явно нужно хорошенько подкормить.
Нельзя не оценить его упорство, учитывая странность моего поведения и сегодняшний внешний вид. Пусть меня обворожил Джошуа, но это еще не означает, что надо отказываться. Смотрю на Дэнни. Если бы я бросила в огонь разорванный листок с написанным на нем желанием, Мэри Поппинс доставила бы именно такого парня.
– Поужинать – это иногда бывает неплохо.
Дэнни паркуется в зоне, где можно оставлять машину только на двадцать минут, я записываю его посетителем. Когда двери лифта открываются, я запоздало соображаю, что Дэнни проводил меня до десятого этажа.
– Спасибо.
Он выходит вместе со мной и заставляет остановиться.
– Не напрягайся сегодня.
Дэнни поправляет воротник моего пальто, задевая костяшками пальцев шею. Я упорно противлюсь искушению взглянуть налево. Джошуа может сидеть на своем месте и наблюдать за этой сценой, а может, он еще не пришел. Напряжение, вызываемое неизвестностью, мучительно.
– Ужин? Как насчет того, чтобы перекусить вместе сегодня вечером? Не повредит?
– Конечно, – соглашаюсь я, только бы он ушел.
Дэнни немного манерным жестом отдает мне ромашки, я выдавливаю из себя улыбку. Медленно, как на шарнирах, разворачиваюсь.
Раньше этот момент стал бы настоящим триумфом. Я грезила им наяву. Но когда я вижу Джошуа, который сидит за своим столом и резко стучит по столу стопкой бумаг, подравнивая края, мне хочется отмотать время назад.
Мы играем в новую игру. Правила мне пока неизвестны, но я уже знаю, что совершила неверный первый ход. Кладу ромашки на край своего стола и снимаю с плеч пальто.
– Привет, дружище, – говорит Дэнни Джошу, который развалился в кресле. Поза властного босса, она у него отработана превосходно.
– Ты здесь больше не работаешь. – Джош далек от того, чтобы проявлять любезность.
– Я подвез Люси и подумал, что стоит зайти и поинтересоваться, не в обиде ли ты на меня.
– Что ты имеешь в виду? – Взгляд Джоша режет словно бритва.
– Ну, я знаю, ты покровительствуешь Люси. Но я ведь ничем тебя не задел, верно?
Я барахтаюсь, как рыба на песке, под их коллективным взглядом.
– Ну да, конечно.
Чтобы бросать вызов человеку габаритов Джошуа, надо обладать немалым запасом смелости, и у Дэнни он, очевидно, имеется. Потому что он не отступается:
– То есть у тебя явно были какие-то проблемы. В пятницу ты разговаривал по телефону, как настоящий мудила.
– Она заблевала себе весь топ. У меня хватало проблем и без того, чтобы быть ее секретарем.
– Ты говорил типа как старший брат. Нам нужно это обсудить.
– Потише! – шиплю я, так как дверь в кабинет мистера Бексли открыта.
– Ну что ж, нет парней, достойных моей сестренки. – Голос Джошуа напитан сарказмом, но я все равно падаю духом.
Ужаснейшее утро!
– И ты прав. Я здесь больше не работаю, а потому могу свободно встречаться с Люси, если захочу. – Дэнни смотрит мимо меня на мой стол и приподнимает брови. – Ну-ну. Ты сам знаешь. Романтику никто не отменял.
Джошуа сердито сводит брови и закусывает ноготь большого пальца.
– Убирайся, пока я тебя отсюда не вышвырнул.
Дэнни целует меня в щеку, и я почти уверена: он сыграл на публику. Это был милый жест в его роли.
– Я позвоню тебе сегодня попозже насчет ужина, Люси. А с тобой нам, вероятно, придется еще поговорить, Джош.
– Пока, приятель, – произносит Джошуа фальшиво-дружелюбным тоном.
Мы оба смотрим, как Дэнни заходит в лифт.
Мистер Бексли ревет как бык в своем кабинете, и только тут я замечаю красную розу на своей клавиатуре.
– Ох!
Я полная и совершенная идиотка.
– Она была здесь, когда я пришел.
Я провела с Джошуа в одной комнате не менее тысячи часов и могу точно сказать: в его голосе звучит кристально чистая ложь. Роза прекрасна в своем бархатисто-красном совершенстве. В сравнении с ней ромашки выглядят как пучок сорняков, выдранных из канавы.
– Они были от тебя? Почему ты не сказал?
Снова раздается рев мистера Бексли, более раздраженный. Джош продолжает игнорировать его и пронзает меня взглядом:
– Лучше бы с тобой остался Дэнни. Не я.
– Он… Мы просто… Это… Я не знаю. Он милый. – Замешательство олимпийского уровня.
– Да-да. Милый. Необходимейшее качество в мужчине.
– В самую точку. Ты был мил со мной в выходные. Ты был мил, когда послал мне розы. Но теперь снова превращаешься в полного недоумка. – Последние слова я прошипела, как гусыня.
– Доктор Джош, – встревает мистер Бексли из дверного проема, – зайдите в мой кабинет, если вы готовы уделить мне минуточку внимания. А вы, мисс Хаттон, следите за языком. – Он досадливо фыркает.
– Простите, босс. Я сейчас, – произносит Джошуа сквозь сжатые зубы.
Мы оба разгорячились, еще пара секунд – и мы кинемся душить друг друга. Джошуа пролетает мимо моего стола и сметает с него розу.
– Да что с тобой! – Я хватаю цветок, и шип царапает мне ладонь.
– Я послал тебе эти дурацкие розы, потому что ты выглядела сильно расстроенной после нашей ссоры. Вот почему я не делаю для людей приятные вещи.
– Ау! – Я смотрю на свою ладонь. На ней формируется жгучая красная линия. Пытаюсь остановить кровь. – Ты поцарапал меня! – Я ловлю его за манжету и смертельной хваткой сжимаю запястье. – Спасибо вам, сиделка Джошуа, вы были необыкновенно добры. И спасибо вашему прекрасному брату-доктору.
Джош что-то вспоминает:
– Из-за тебя мне теперь придется идти на его свадьбу. А ведь я почти отделался от этого. Это твоя вина.
– Моя вина?
– Если бы ты не заболела, я бы не встретился с Патриком.
– Это какая-то бессмыслица. Я не просила тебя звать его.
Джошуа изучает кровавую полоску, которую я оставила на его манжете, с выражением крайнего и полнейшего отвращения. Он вкладывает в мою ладонь бумажную салфетку.
– Просто восхитительно, – говорит он, бросая сломанную розу в мусорную корзину. – Продезинфицируй рану. – Джош исчезает в кабинете мистера Бексли.
Я открываю папку с входящими письмами и вижу, что наши собеседования назначены на следующий четверг. Живот слегка вспучивается. Вспоминаю о квартплате. Смотрю на пустующий стол напротив.
Потом я поднимаю коврик для мыши, где спрятала маленькую карточку от флориста, приложенную к букету роз. Я украдкой поглядывала на нее на прошлой неделе, когда Джошуа не видел.
Сейчас смотрю на нее и удивляюсь: как можно было подумать, что розы прислал Дэнни? Это же почерк Джошуа, но тогда я не обратила внимания на наклон и скученность букв.
Ты всегда прекрасна.
На столе лежит одинокий красный лепесток, я надавливаю на него подушечкой большого пальца, поднимаю и выдыхаю аромат, уголком глаза видя ромашки. Ладонь зудит и щиплет. Джош абсолютно прав. Я поранилась из-за собственной неловкости.
Сижу и вдыхаю запах роз и клубники, пока не прихожу в себя – теперь точно не расплачусь.