– Пожалуйста, проведи для меня ускоренный ознакомительный курс. Кто ключевые игроки в твоем семействе? Есть ли какие-нибудь запретные темы для разговоров? Я не хочу спросить твоего дядю, где его жена, и выяснить, что она была убита. – Я роюсь в своей сумке.
– Ну, до того как прошлым вечером я перетащил в отель на своем горбу сорок пять цветочных композиций, потому что портье не мог найти гребаную тележку, я не видел свою мать несколько месяцев. Она звонит мне почти каждое воскресенье и держит в курсе того, что происходит у соседей и друзей, до которых мне нет никакого дела. Она была хирургом, в основном занималась сердцем и трансплантациями. Любительница маленьких детей и праведников. Ты ей наверняка понравишься. Она будет тебя обожать.
Вдруг замечаю, что прижала руки к сердцу. Я хочу, чтобы она меня полюбила. Ох, вот было бы здорово!
– Она скажет, что не хочет расставаться с тобой никогда. Ну ладно. Мой отец – мясник. – (Я вздрагиваю.) – Это подходящее прозвище для хирурга. Когда увидишь его, сама поймешь почему. Он в основном делал срочные операции доставленным «скорой помощью». Дома за завтраком я чего только не слышал. «Какой-то идиот проткнул себе кием горло». Автомобильные аварии, драки, неудачные убийства. Он вечно возился с пьяными, которые ободрали себе кожу при падении, или с женщинами, у которых синяки под глазами и поломаны ребра. Что бы ни случалось, он брался и исправлял все.
– Тяжелая работа.
– Мама тоже была хирургом, но мясником – никогда. Она беспокоилась о пациенте, который лежал у нее на столе. Мой отец… имел дело с мясом.
Джош сидит на подоконнике, на минуту потерявшись в своих мыслях, а я ищу одежду в сумке и даю ему возможность побыть наедине с собой. Иду краситься в ванную.
Проходит несколько минут. Я выглядываю через щелочку в двери. Отражение в зеркале, стоящем на комоде, показывает мне Джоша без рубашки, картинка славная, к тому же он расстегивает молнию чехла с моим платьем. Берет вешалку двумя пальцами, оценивающе склоняет набок голову. Потом трет ладонью лицо.
Думаю, я сделала ошибку, выбрав голубое платье.
Побег в маленький бутик рядом с работой в обеденный перерыв в четверг казался мне в тот момент хорошей идеей, но лучше бы я надела что-нибудь из своего гардероба. А теперь поздно. Джош раскладывает гладильную доску и накрывает ее рубашкой.
Я ногой отодвигаю в сторону дверь:
– Ну и ну! В какой спортзал ты ходишь? Во все?
– В тот, что на нижнем этаже здания компании «Макбридж», полквартала от работы.
Мне приходится сглотнуть целый рот слюны.
– Ты уверен, что мы должны идти на свадьбу твоего брата?
Никогда еще я не видела столько его обнаженного тела, пышущего здоровьем, медово-золотистого, безупречного. Красивые линии ключиц и бедер впечатляют. Между ними – цепочка переходящих друг в друга мышц, за каждой проглядывает четко обозначенная цель стремлений и клеточка, помеченная галочкой. На плоских квадратных мышцах груди закругленные края. Кожа на животе натянута, под ней – набор мышц, которыми я любуюсь во время финалов чемпионата по плаванию.
Джош гладит рубашку, и все его мышцы играют. Бицепсы и низ живота прорезаны венами, это так по-мужски. Эти вены бегут по мышцам и будто передают вам гордые слова их обладателя: «Я заработал это». На его бедрах – горные кряжи мускулов, сбегающие к мошонке, скрытой под трусами.
Сколько решимости и самопожертвования требуется для того, чтобы просто поддерживать все это в приличном виде, уму непостижимо. В этом весь Джош.
– Почему ты так выглядишь? – спрашиваю я, задыхаясь, будто у меня сейчас случится сердечный приступ.
– Скучища.
– Мне вовсе не скучно. Может, останемся здесь, я найду что-нибудь в мини-баре и намажу тебя?
– Ого, это ты так от одного взгляда возбудилась или еще от чего? – Он машет в мою сторону утюгом. – Иди докрашивайся.
– Для парня с такой внешностью ты ужасно застенчивый.
Джош некоторое время молчит, водит утюгом по воротнику. Я вижу, как ему нелегко стоять передо мной без рубашки.
– Почему ты стесняешься?
– Раньше я встречался с такими девушками… – Он замолкает.
Руки у меня скрещены на груди, из ушей едва не валит пар со свистом.
– С какими девушками?
– Они все… в какой-то момент давали понять, что моя личность не…
– Не – что?
– Просто я не такой замечательный, чтобы быть со мной.
Даже утюг шипит от возмущения.
– Кто-то хотел тебя только из-за твоего тела? Тебе так и сказали?
– Ага. – Джош по новой проглаживает манжету. – Это должно льстить, верно? Поначалу я полагал, что так и есть, но то же самое повторялось раз за разом. И вообще, вовсе не приятно постоянно слышать, что ты непригодный для серьезных отношений материал. – Джош склоняется над рубашкой и проверяет, нет ли следов от утюга.
Наконец-то я понимаю смысл кода, заключенного в модельках машин. Пожалуйста, пойми меня. Настоящего.
– Знаешь, что я думаю, по-честному? Ты все равно был бы восхитителен, даже если бы выглядел как мистер Бексли.
– Так ли ты в этом убеждена, Печенька?
Джош тихо улыбается и продолжает гладить рубашку. Меня потряхивает от необходимости объяснить ему то, что я сама еще не до конца понимаю. Точно знаю одно: мне больно думать о его пренебрежительном отношении к столь важной части самого себя. Я решаю меньше смотреть на него как на объект страсти и отворачиваюсь, пока он надевает рубашку. Она голубая, как яйцо малиновки.
– Мне нравится эта рубашка. Она, гм, очень подходит к тому, что я собираюсь надеть. – Глядя на платье, я морщусь. Подхожу к своей сумке и роюсь в ней – ищу помаду.
– Можно посмотреть? – Джош, не затянув до конца галстук, берет у меня из руки тюбик и читает надпись на донышке. – «Огнемет». Лучше не придумаешь.
– Ты хочешь, чтобы я приглушила ее? – Я копаюсь в косметичке в поисках чего-нибудь подходящего.
– Мне жутко нравится этот твой красный цвет. – Он целует меня в губы, пока я не начала их красить. Потом следит за тем, как я наношу помаду, размазываю ее, водя губой по губе, снова подкрашиваю. К тому моменту, как процедура заканчивается, у Джоша такой вид, будто он что-то пережил. – С трудом могу вынести, когда ты это делаешь, – выдавливает он из себя.
– Волосы поднять или распустить?
Джошу как будто больно. Он собирает мои локоны в руку и говорит:
– Поднять. – Потом дает им упасть и снова набирает полные пригоршни, будто это снег. – Распустить.
– То есть половину поднять, половину распустить. Перестань метаться, ты заставляешь меня нервничать. Почему бы тебе не пойти вниз и не опрокинуть стаканчик в баре? Принять внутрь куража в жидком виде. До церкви я нас довезу.
– Спускайся вниз минут через пятнадцать, ладно?
Джош уходит, и номер наполняется тишиной, как воздушный шарик. Я сажусь на кровать и смотрю на себя. Волосы рассыпаны по плечам, рот – маленькое красное сердечко. Вид у меня полубезумный. Я скидываю пижаму, надеваю утягивающее белье, чтобы сгладить все неровности тела, пристегиваю чулки и смотрю на свое платье.
Я собиралась купить что-нибудь приглушенно-синее, что можно будет надеть еще раз, но, увидев голубое платье цвета яйца малиновки, поняла: именно оно мне и нужно. Оттенка, лучше подходящего к цвету стен спальни Джоша, не найти, сколько ни старайся.
Продавщица убедила меня, что платье мне очень идет, но Джош потирал ладонью лицо так, будто понял, что имеет дело с полной психопаткой. Это отрицать невозможно. Я практически одеваю себя в цвет его спальни. Совершив несколько конвульсивных движений, я застегиваю молнию.
Пользоваться лифтом я не стала. Решила спуститься по спиральной лестнице. Будет ли у меня еще такая возможность? Жизнь стала казаться мне одним большим шансом превратить каждый мелкий штрих в воспоминание. Я спускаюсь вниз по спирали к сидящему у бара прекрасному мужчине в костюме и бледно-голубой рубашке.
Он поднимает глаза, и, взглянув в них, я вдруг ощущаю такую робость, что едва могу переставлять ноги. «Психопатка, психопатка», – шепчу самой себе, вставая перед ним и кладя локоть на стойку.
– Как ты? – спрашиваю я с трудом, но Джош не отвечает, только смотрит на меня. – Знаю, выгляжу психичкой, которая оделась в цвет стен твоей спальни.
Я застенчиво одергиваю платье. Оно в ретростиле, как для выпускного вечера, вырез глубокий, заужено в талии. Улавливаю запахи ланча, который подают в ресторане отеля, и мой живот жалобно подвывает.
Джош качает головой, мол, я идиотка.
– Ты прекрасна. Ты всегда прекрасна.
Удовольствие от этих трех слов теплом разливается в груди, и тут я вспоминаю о манерах.
– Спасибо за розы. Я ведь тебя так и не поблагодарила? Мне они понравились. Еще никто никогда не присылал мне цветов.
– Красные, как твоя помада. «Огнемет». Я никогда не чувствовал себя таким куском дерьма, как тогда.
– Я простила тебя, помнишь? – Я делаю шаг вперед и встаю между его коленями, беру в руку стакан. Принюхиваюсь. – Вау, чистый кул-эйд[8].
– Мне это нужно. – Он осушает стакан не моргнув глазом. – Я тоже никогда не получал цветов.
– Все эти глупые женщины понятия не имеют, как правильно обращаться с мужчинами.
Я все еще возбуждена недавними откровениями Джоша. Конечно, сорок процентов времени он упрямый, расчетливый, неуступчивый осел, но шестьдесят процентов – полон юмора, обходителен и раним.
Кажется, я сама наглоталась кул-эйда[9].
– Готова?
– Пошли.
Мы ждем, пока не пригонят машину. Я смотрю на небо:
– Говорят, дождь в день свадьбы – это к удаче. – После нескольких минут, проведенных за рулем, я кладу ладонь на подскакивающее колено Джоша. – Пожалуйста, успокойся. Я не понимаю, что тут такого.
Он не отвечает.
Маленькая церковь расположена в десяти минутах езды от отеля. На парковке – стая холодных с виду женщин в платьях пастельных тонов. Обхватив себя руками за плечи, они пытаюсь приструнить своих мужчин и детей.
Я тоже вот-вот съежусь от холода, но Джош сгребает меня в охапку и сразу заводит внутрь, бросив на ходу: «Привет, поговорим позже» – нескольким родственникам, которые удивленно здороваются с ним, после чего мельком оглядывают меня.
– Ты грубишь. – Я улыбаюсь всем, мимо кого мы проходим, и пытаюсь держаться своей линии.
Джош поглаживает пальцем тыльную сторону моего запястья. Он вздыхает, командует:
– В первый ряд, – и тянет меня вдоль прохода.
Я маленькое облачко в воздушном потоке, который тянется вслед за истребителем. Органистка берет несколько пробных аккордов. Выражение лица Джоша, вероятно, заставляет ее нажать на клавиши и извлечь из инструмента звук, каким предупреждают об опасности блуждающие в тумане корабли. Мы подходим к передней скамье. Джош сжимает мою руку как в тисках.
– Привет, – произносит он таким скучающим тоном, что, думаю, вполне может получить «Оскар». – Вот и мы.
– Джош! – Его мать – предположительно, это она – вскакивает, чтобы обнять сына.
Джош оставляет мою руку, и я вижу, как он заключает мать в объятия. Надо отдать должное Джошу. Хотя он и колюч, как опунция, но этим объятиям отдается полностью и от души.
– Привет, – говорит он, целуя мать в щеку. – Ты хорошо выглядишь.
– Чуть не опоздал, – отпускает замечание сидящий на скамье мужчина, но, кажется, Джош намеренно пропускает это мимо ушей.
Мать Джоша – миниатюрная женщина со светлыми волосами и ямочками на щеках. Мне всегда хотелось иметь такие. Ее светло-серые глаза туманятся, когда она откидывает назад голову, чтобы посмотреть на своего высокого красавца-сына.
– О! Да! – Она лучится от удовольствия, получив комплимент, и смотрит на меня. – А это?..
– Да. Это Люси Хаттон. Люси, это моя мама, доктор Элейн Темплман.
– Рада познакомиться с вами, доктор Темплман.
Я не успеваю и глазом моргнуть, как она привлекает меня к себе, чтобы обнять.
– Элейн, прошу тебя, называй меня так. Наконец-то здесь Люси! – восклицает она, потом отстраняется и изучает меня. – Джош, она хороша!
– Очень хороша.
– Ну, я тебя теперь никуда не отпущу, – произносит она мне, и я не могу удержаться от дурацкой улыбки.
Джош подмигивает мне: «Ну вот видишь». Он с ошалелым видом вытирает ладони о брюки. Наверное, у него церквофобия.
– Я бы держала ее у себя в кармане. Какая куколка! Давай-ка садись здесь впереди вместе с нами. Это отец Джоша. Энтони, погляди-ка на эту крошку. Энтони, это Люси.
Он нацеливает на меня свои устрашающие глаза-лазеры. Не перестаю удивляться чудесам генетики.
– Приятно познакомиться, – отвечаю я на его взгляд.
Мы смотрим друг на друга. Наверное, мне надо попытаться очаровать его. Это старый рефлекс. Я беру паузу. Изучаю его. Но решаю не следовать первому порыву.
– Привет, Джошуа, – говорит мистер Темплман, перенаправляя свои лазеры на сына. – Давно не виделись.
– Привет, – отвечает Джош и дергает меня за запястье, чтобы я села между ним и его матерью. Буфер. Делаю мысленную пометку: надо будет потом высказать ему все по этому поводу.
Элейн становится между коленями Энтони и приглаживает его волосы. Красота приручила это животное. Потом она садится, и я поворачиваюсь к ней:
– Вы, наверное, очень волнуетесь. Я однажды видела Патрика, к сожалению в не слишком приятной ситуации.
– О да, Патрик упоминал об этом во время одного из наших воскресных телефонных разговоров. Он сказал, ты плохо себя чувствовала. Пищевое отравление.
– Думаю, это был вирус, – говорит Джош, беря меня за руку и гладя ее, словно впавший в транс колдун. – И вообще, зачем он обсуждал ее болезнь с другими людьми?
Мать смотрит на него, потом на наши соединенные руки и улыбается.
– Ну, что бы это ни было, – встреваю я в разговор матери с сыном, – а я была совершенно разбита. Патрик, наверное, вообще не узнает меня сегодня. Надеюсь. Я очень благодарна вашим сыновьям за то, что помогли мне справиться с этой напастью.
Элейн смотрит на Энтони. Я невольно подвела Джоша слишком близко к слону в гостиной, которого все сознательно обходят стороной, будто не замечая отсутствия у него на груди стетоскопа.
– Цветы очень красивые. – Я показываю на букеты розовых лилий, которые стоят у каждого ряда скамей.
Элейн понижает голос до шепота:
– Спасибо, что пришла с ним. Для него это нелегко. – Она бросает на Джоша встревоженный взгляд.
Как мать жениха, Элейн вскорости просит прощения и отправляется приветствовать родителей Минди, а потом помогает нескольким пугающе пожилым людям занять предназначенные для них места. Церковь постепенно заполняется, раздается смех и радостные возгласы удивления, отмечающие встречи давно не видевшихся друзей и родственников.
Честно говоря, я не понимаю, что такого тяжелого в этой ситуации. Все выглядит достойно. Ничего не упущено. Энтони кивает гостям. Элейн целует и обнимает каждого, с кем говорит.
Только я как одинокая книга, застрявшая на полке между двумя книгодержателями, каждый из которых погружен в свои мысли. Энтони явно не любитель праздных разговоров.
Я позволяю отцу с сыном молча сидеть на полированной деревянной скамье, держу Джоша за руку и про себя размышляю: какой тут от меня толк? Наконец Джош ловит мой взгляд.
– Спасибо, что ты здесь, – говорит он мне на ухо. – Так уже легче.
Я раздумываю над этим, пока Элейн не садится на свое место. Звучит музыка.
Патрик стоит у алтаря, бросая косые взгляды на брата, а меня оглядывая мельком, будто оценивая, полностью ли я поправилась. Он улыбается родителям и шумно выдыхает.
Появляется Минди, в широком бледно-розовом, как маршмэллоу, платье. Оно слишком экстравагантно, но она выглядит такой счастливой, когда идет по проходу, одновременно улыбаясь и плача, будто потеряла рассудок, что мне ее наряд начинает нравиться.
Минди встает перед Патриком, и теперь мне хорошо ее видно.
Елки-палки. Эта женщина сногсшибательна. Не подкачай, Патрик!
Свадьбы для меня всегда заканчиваются тем, что я начинаю вести себя странно. Когда друзья молодоженов стали читать специально к этому дню написанные стихи, я расчувствовалась. Когда жених и невеста произносили обеты, я стала задыхаться, взяла у Элейн бумажный носовой платок и промокнула уголки глаз. Затаив дыхание, я следила, как молодые обменивались кольцами, и вздохнула с облегчением, когда золотые обручи, легко скользнув по пальцам, оказались на своих местах.
А когда произнесли магические слова: «Теперь жених может поцеловать невесту», я испустила счастливый вздох, словно увидела надпись «КОНЕЦ», развернувшуюся поверх этого прекрасного, застывшего во времени кинокадра.
Я смотрю на Элейн, мы обе издаем одинаковые радостные смешки и начинаем аплодировать. Мужчины по обе стороны от нас снисходительно вздыхают.
Молодые идут по проходу с новехонькими кольцами на руках, все гости встают, начинают поздравлять героев дня и выражать свои восторги. Звуки старинного органа почти тонут в этом шуме. В первый раз замечаю несколько многозначительных взглядов, брошенных на Джоша. К чему бы это?
– Они идут фотографироваться, – говорит мне Элейн, вежливо махая кому-то рукой. – Мы все сейчас отправимся в отель, немного выпьем, потом будет ранний обед и речи. В какой-то момент мы заберем Джоша ненадолго, чтобы сделать пару семейных фотографий.
– Звучит неплохо. Верно, Джош? – Я сжимаю его руку.
Последние несколько минут он был слегка рассеян. Вздрогнув, приходит в себя.
– Конечно. Пошли.
Я бросаю взгляд через плечо на его родителей. Надеюсь, он скорее радостный, чем тревожный, а Джош тем временем берет меня под руку и выметается из церкви.
– Помедленнее, Джош. Погоди… Мои туфли… – Я едва поспеваю за ним.
Он заползает на пассажирское сиденье и со стоном выдыхает.
Я с трудом даю задний ход. Все одновременно покидают парковку.
– Ты хочешь сразу вернуться? Или предпочитаешь немного покататься по округе?
– Лучше покататься. По пути домой. Выезжай на шоссе.
– Я независимый наблюдатель. Уверяю тебя, все прошло отлично.
– Полагаю, ты права, – невесело отзывается Джош.
– Пардон? Ты не мог бы повторить это еще раз, чтобы я записала на диктофон? Поставлю в качестве оповещения, когда приходят эсэмэски. «Люси Хаттон, ты права».
Я дразню его, чтобы вывести из состояния уныния. Джош смотрит на меня:
– Могу записать текст для голосовой почты, если хочешь. Вы позвонили Люси Хаттон. Она сейчас занята – обливается слезами на свадьбе какого-то незнакомого парня и не может ответить на ваш звонок, оставьте сообщение.
– Заткнись! Наверное, я смотрю слишком много фильмов. Это было так романтично!
– Ты милашка.
– Джошуа Темплман думает, что я милашка. Он точно отмороженный.
Мы ухмыляемся, глядя друг на друга.
– У тебя, наверное, были причины пустить слезу. Мечтаешь о собственной свадьбе?
Я смотрю на него, готовая дать отпор:
– Нет. Разумеется, нет. Придумаешь же. Кроме того, мой жених – невидимка, помнишь?
– Но почему тогда свадьба чужого человека вызвала у тебя слезы?
– Наверное, бракосочетание – это один из последних старинных обрядов, сохраненных цивилизацией. Каждый хочет иметь кого-нибудь, кто будет любить его настолько, что согласится носить золотое кольцо. Ну, понимаешь, чтобы показать другим – его сердце занято.
– Не уверен, что в наши дни это имеет значение.
Я задумываюсь, как объяснить свои чувства.
– Это абсолютно примитивно. Он носит мое кольцо. Он мой. И никогда не будет твоим.
Медленная процессия машин приводит нас обратно к отелю. Я передаю ключи служителю парковки, и Джош пытается увести меня в сторону от входа в здание.
– Джош. Нет. Пойдем.
– Поднимемся в номер. – Он упирается – не сдвинуть. Весит тонну.
– Ты ведешь себя глупо. Объясни, что с тобой происходит.
– Глупо, – бормочет он. – Ничего не происходит.
– Ну, тогда мы войдем внутрь. – Я крепко беру его за руку и провожу через двери, которые открывают для нас.
Набираю в грудь столько воздуха, сколько туда помещается, и вхожу в зал, наполовину заполненный Темплманами.
Кул-эйд – популярный в США растворимый безалкогольный напиток.
Выражение «выпить кул-эйда» означает слепо верить во что-то; оно вошло в употребление после массового самоубийства членов тоталитарной секты Храм народов (Peoples Temple) в Джонстауне в 1978 году. Тогда погибли 918 человек; они выпили цианид, растворенный в кул-эйде.