Мы входим в квартиру Джоша, и он ставит мою сумку, собранную на одну ночь, в своей спальне, как будто я возвращаюсь домой. Иду в ванную, а когда выхожу, Джош готовит мне чай с сосредоточенностью настоящего ученого.
Бросает взгляд на мое лицо:
– О нет! Не говори ничего.
Сердце едва не выскакивает из груди, я хватаюсь за край стойки. Он знает. Этот человек читает мысли. Мои глаза – два влюбленных сердечка.
– Ты совершенно вне себя, – ровным голосом ставит диагноз Джош.
Я не способна ни на что другое, кроме как смущенно скосить глаза и беззвучно пошевелить губами. Смотрю на входную дверь. Просочиться мимо Джоша не удастся – он успеет меня перехватить.
– Никаких шансов. Иди на диван, – отчитывает он меня. – Давай. Двигай.
Я скидываю туфли и сворачиваюсь клубком на его диване, обнимая ленточную подушку.
Веду сама с собой беззвучную беседу.
Ты его любишь. Ты его любишь. Всегда любила. Больше, чем ненавидела. Каждый день смотрела на этого мужчину, изучила цвета всех его рубашек, каждое выражение лица, до мельчайших нюансов.
Каждая игра, в которую ты играла, подводила к тому, чтобы завязать отношения с ним. Поговорить. Почувствовать на себе его взгляд. Заставить его тебя заметить.
– Какая я идиотка! – Я вздыхаю.
Открываю глаза и едва не вскрикиваю. Джош стоит надо мной с кружкой и тарелкой.
– Я просто не могу смириться с закидоном в такой крайней степени, – говорит он и дает мне сэндвич. Ставит кружку на кофейный столик. На минутку исчезает, потом возвращается с моим серым флисовым пледом.
Джош как будто понимает, что я испытала некий шок. Он подтыкает под меня плед со всех сторон, приносит мне еще одну подушку. Кто знает, что написано на моем лице. Я избегала смотреть на себя в ванной.
Зубы начинают стучать, и я тянусь к сэндвичу, очень аппетитному с виду. Никаких дешевых изысков. Ровно разрезан по диагонали, именно такие я люблю.
Я жую, как бурундук, используя свои маленькие цепкие ручки, чтобы отрывать корку от хлеба. Глаза у меня становятся яркими и подвижными, как у куклы, а щеки раздуваются.
– Ты не сказала ни слова с того момента, как проснулась. Ты выглядишь пришибленно. Руки дрожат. Пониженный сахар? Плохой сон приснился? Укачало в машине? – Джош ставит свою тарелку с нетронутым сэндвичем. – Ты устала? У тебя болит живот? – Джош потирает мои ноги сквозь плед. Когда он снова начинает говорить, то делает это так тихо, что я едва его слышу. – Ты поняла, какую ошибку совершила, проведя это время со мной.
– Нет, – бормочу я с набитым ртом и закрываю глаза.
Тревожная складка на лбу Джоша убивает меня.
– Нет?
Чувствую себя ужасно. Разрушаю волшебный пузырь радостной энергии, в котором мы находились по пути домой.
– Сегодня воскресенье, – отвечаю я после долгого обдумывания.
– Завтра понедельник, – откликается Джош.
Мы оба отхлебываем из чашек. Игра в гляделки началась, я переполнена вопросами, которые до смерти хочется задать, но не представляю, как к этому подступиться.
– Правда или желание? – говорит Джош. Он всегда находит правильные слова.
– Желание.
– Трусиха. Ладно. Тогда съешь целую баночку острой горчицы из моего холодильника.
– Я надеялась на что-нибудь сексуальное.
– Я дам тебе ложечку.
– Правда.
– Почему ты так странно себя ведешь? – Джош откусывает кусок сэндвича.
Я вздыхаю так глубоко, что возникает боль в легких.
– Я была не готова к этому, и у меня появляются пугающие чувства и мысли.
Джош пристально смотрит на меня, пытаясь заметить малейшие признаки лжи. Ничего не находит. Ответ мой крайне сжат, но правдив.
– Правда или желание?
– Правда, – не моргая, отвечает он.
В окна проникает вечерний свет, и я вижу кобальтовый ободок вокруг радужки его глаз. Приходится на миг закрыть глаза, пока не схлынет боль от такой красоты.
– Что за отметки ты делаешь в ежедневнике? – Мне запало в голову, что в прошлый раз он не ответил, сомневаюсь, сделает ли это сейчас.
Джош улыбается и смотрит в тарелку:
– Так, мальчишество.
– Меньшего я от тебя и не ожидала.
– Я записывал, одета ты в платье или в юбку. «П» или «Ю». Ставил значки, когда мы ругаемся и если замечал, что ты улыбаешься кому-то другому. А еще – когда мне хотелось тебя поцеловать. Точки – это просто мои перерывы на обед.
– Ох… Но зачем? – В животе у меня трепет.
Джош размышляет, как ответить.
– Когда так мало получаешь от кого-то, берешь все, что можешь.
– И давно ты этим занимаешься?
– Со второго дня в «Б и Г». Первый день прошел как в тумане. Я собирался собрать статистику. Прости. Когда говоришь об этом вслух, звучит безумно.
– Хотела бы я додуматься до такого, если от этого становится легче. Я не менее безумна.
– Ты взломала код рубашек очень быстро.
– Почему ты носишь их в определенной последовательности?
– Хотел посмотреть, заметишь ли ты. И когда ты заметила, тебя это взбесило.
– Я всегда замечала.
– Да, знаю. – Джош улыбается, и я улыбаюсь тоже. Чувствую, как он берет в руки мою ступню и начинает ее массировать.
– Эти рубашки, отмечавшие дни недели, странным образом меня успокаивали. – Я откидываюсь на спину и смотрю в потолок. – Вне зависимости от происходящего я знала, что, когда войду, увижу белую. Потом бело-серую. Кремовую. Бледно-желтую. Горчичную. Светло-голубую. Голубую, как спальня. Голубино-серую. Темно-синюю. Черную. – Я загибаю пальцы.
– Ты забыла, бедная старая горчица не на том месте. В любом случае скоро ты уже не будешь видеть мои глупые рубашки. Мистер Бексли сказал, что к пятнице отборочная комиссия уже примет решение.
– Но ведь пройдет всего один день после собеседований. – Я-то думала, на размышления уйдет неделя или две. Значит, в следующую пятницу я или буду праздновать победу, или окажусь безработной? – Мне тошно.
– Он сказал, что если за пять минут во время интервью не формируется решение, кто нужный кандидат, значит они сами идиоты.
– Лучше бы он не пытался давить на комиссию. Нам нужно, чтобы решение было честным. Ух! Я не представляю, как смогу отчитываться перед мистером Бексли сама, без тебя в качестве буфера. Говорю тебе, Джош, у этого мужика глаза – рентгеновские лучи.
– Мне хочется ослепить его кислотой.
– Ты держишь в ящике стола склянку с кислотой?
– Тебе это должно быть известно. Ты ведь совала нос в мой стол и в ежедневник.
В словах Джоша звучит упрек, но его взгляд остается дружелюбным. Он гладит мне большим пальцем свод стопы, и от этого я урчу.
– Ты уволишься, если я получу работу? – тихо спрашивает Джош.
– Да. Прости, но мне придется уйти. Сперва я говорила это из гордости. Но теперь ясно, что это единственный возможный вариант. Но знай, если решат, что ты лучше подходишь для этой работы, я уйду с радостью. Я буду радоваться за тебя, Джош, клянусь! Мне, как никому другому, известно, насколько упорно ты трудился ради нее. – Я немного выгибаю спину и вздыхаю. – Ты был бы моим боссом. Это было бы чертовски заманчиво – целоваться с главным исполнительным при каждом удобном случае, но нас обязательно поймали бы.
– А если ее получишь ты?
– Я не могу рассчитывать на твой уход, но быть твоим боссом я не смогу. Буду давать тебе какие-нибудь несусветные задания, и у Джанет случится удар.
– А если бы я стал твоим боссом, я бы так тебя уработал. До изнеможения.
– Ммм… Мне бы всю ночь снились грязные сны.
– Ты сказала моим родителям, что я, вероятно, скоро стану главным операционным управляющим. Ты действительно так думала или просто прибавила это к списку похвал в мой адрес? Ничего страшного, если последнее – правда.
– Если бы я была в приемной комиссии, то тщательно рассмотрела бы наши резюме, и ты, вероятно, покорил бы меня. Ты так хорош на своем месте. Я всегда восхищалась тем, как ты работаешь. – Я потираю руками грудь, чтобы облегчить боль.
– Не обязательно. Дело ведь не только в резюме. Еще будут собеседования. Ты очаровательна. Нет на свете человека, который не проникся бы к тебе симпатией в первый миг знакомства.
– И это говоришь мне ты? Я видела тебя в деле, когда ты к чему-то стремишься. Ты как политик тысяча девятьсот пятидесятых. Мягче мягкого.
Джош смеется:
– Но ты любишь «Б и Г». А меня там все ненавидят. Это твое преимущество передо мной. Плюс твое высокосекретное оружие, на которое Дэнни тратит свои выходные.
– Да. – Я быстро отвожу взгляд.
– Это связано с электронными книгами, я не идиот, – говорит Джош.
– Почему бы тебе хоть раз не побыть им? Всего раз я хотела держать что-то от тебя в секрете.
– Ты и сейчас что-то держишь от меня в секрете. Мы не добрались до истинной причины твоих странностей.
– И не доберемся. – Я с головой накрываюсь пледом.
– Очень по-взрослому, – комментирует Джош и берется за другую мою ступню, сдавливает пальцы, выписывает кружочки своим большим. – Ты не можешь долго хранить от меня секреты. Я тебя слишком хорошо знаю. Так что все у тебя выпытаю.
– Ну что ж, очевидно, я совершенно открытая электронная книга. – Я издаю стон в темноте. – Мистер Бексли рассказал тебе о моем проекте по оцифровке? Пожалуйста, не поддевай меня тут, Джош. Прошу. Вся моя презентация основана на этом.
– Ты серьезно думаешь, что я на такое способен?
– Нет. Ну, может быть.
Я ожидаю хлесткого ответа. Джош ничего не говорит, но продолжает массировать мне ступню.
Я откидываю плед с лица:
– Почему ты не улыбнулся мне, когда мы в первый раз встретились, и не сказал: «Приятно познакомиться»? Мы могли бы все это время быть друзьями. – Звучит трагично. Я столько потеряла, и времени больше нет.
– Мы никогда не могли стать друзьями.
Я пытаюсь отодвинуть ногу, но Джош ее не отпускает.
– Значит, вот в чем соль. – Он сдавливает свод стопы.
– Я всегда хотела быть в хороших отношениях с тобой. Но ты не ответил улыбкой на улыбку. И с тех пор был все время на шаг впереди.
– Я не мог. Если бы я позволил себе улыбнуться в ответ и подружиться с тобой, я, наверное, влюбился бы в тебя.
Он использует во фразе только прошедшее время, и это убивает скачущую внутри меня радость. Потому что он не мог в прошлом, не может и сейчас. Я пытаюсь избавиться от этих мыслей.
– Ты сказал мне после поцелуя в лифте: «Мы никогда не будем друзьями».
– В тот момент я злился. Отвозил тебя к Дэнни, а ты выглядела чертовски соблазнительно.
– Бедняга Дэнни! Он такой милый. Тебе придется извиниться перед ним за то, что ты оборвал наш телефонный разговор. Он ничего плохого мне не сделал, а чем ему отплатила я – два никудышных свидания и потраченный неизвестно на что субботний день.
– Он получил твой поцелуй. – При этих словах у Джоша такой вид, будто он хочет разнести к чертям всю планету. – И свой фриланс он выполняет не так чтобы от одной доброты сердца.
– При других обстоятельствах он был бы отличным бойфрендом.
Джош смотрит на меня страшными темными глазами серийного убийцы:
– При других обстоятельствах.
– Ну, я прихожу к заключению, что ты собираешься сковать меня цепью в подвале и держать в сексуальном рабстве.
Этот разговор – как туго натянутый канат. Один неверный шаг – и все откроется. Джош узнает о моей любви, тогда я покачнусь и упаду. А внизу страховочной сетки нет.
– У меня нет никакого подвала.
– К несчастью для меня.
– Я куплю дом с подвалом.
– О’кей. Можно я пойду с тобой выбирать дом?
Несмотря на гнетущее чувство, которое по капле вливается в кровь, я улыбаюсь. Мне нравится энергия, возникающая, когда мы вот так добродушно пикируемся. Это огромное удовольствие, особенно если знаешь, что у Джоша всегда наготове достойный ответ. Никогда у меня не было знакомых, от разговора с которыми невозможно оторваться, так же как от поцелуя.
– Правда или желание, – произносит Джош после небольшой паузы.
– Сейчас не моя очередь.
– Нет, твоя.
– Правда. – У меня нет выбора. Он снова потребует, чтобы я ела горчицу.
– Ты доверяешь мне?
– Я не знаю. Хотела бы. Правда или желание?
Джош моргает:
– Правда. С этого момента все будет правдой.
– Ты жил когда-нибудь здесь с девушкой?
– Нет. Я никогда ни с кем не жил. Почему ты спрашиваешь?
– Твоя спальня немного девчачья.
Джош улыбается сам себе:
– Ты иногда такая глупая.
– Спасибо. Эй, не пойти ли мне домой? Мне завтра нечего надеть.
– Ты не поверишь, но у меня есть стиральная машина и сушилка.
– Как современно. – Я иду в спальню и становлюсь на колени перед сумкой. – Надеюсь, Хелен не заметит, что я в том же наряде.
– Я бы сказал, что единственный человек в «Б и Г», который обращает внимание на такие мелочи в тебе, – тот же самый, кто выстирает этот загульный наряд.
Я сижу на пятках и осматриваю спальню. Подаренного мной смурфа Джош поселил у кровати. Тут же и белые розы, сильно раскрывшиеся, с опадающими лепестками. Вазы у него нет, так что цветы поставлены в высокую кружку. Я закрываю глаза. И некоторое время не могу пошевелиться.
Я так люблю его, это чувство пронизывает меня насквозь, словно вдетая в иглу нить. Она пробивает во мне дырки. Тянется внутри. Пришивает ко мне любовь. Мне никогда не удастся отпороть от себя это чувство. Цвет любви определенно голубой – цвет яйца малиновки.
На пороге комнаты появляются ноги Джоша, я беру грязную одежду и прижимаю ее к груди.
– Не смотри на мое белье.
– Это было бы грубо, – соглашается Джош. – Я закрою глаза.
Сажусь на его кровать. Глажу рукой покрывало, играю с шелковым уголком, где указана плотность плетения – число нитей в квадратном дюйме ткани. Тычу кулаком в подушку. Здесь он спит. Живет. И будет все это делать без меня. Джош застает меня сидящей с подпертым руками подбородком.
– Печенька, – говорит он, и я понимаю, что он искренне сочувствует.
Это необыкновенно странное ощущение. Мне нужно довериться ему. И он единственный человек, которому доверять не следует, но я едва не лопаюсь от желания поделиться с ним секретом своей любви. От всего этого мне больно.
– Поговори со мной. Я хочу понять, почему ты грустишь. Давай я попробую разобраться.
– Я боюсь тебя. – Боюсь, что он раскроет мой последний и самый большой секрет.
Джош, кажется, не обижен.
– Я тебя тоже боюсь.
Наши губы соприкасаются, как в первый раз. Теперь, когда по мне тянется эта бледно-голубая нить любви, напряжение слишком велико. Я пытаюсь отодвинуться назад, но Джош мягко укладывает меня на спину.
– Будь храброй, – говорит он. – Давай, Люси.
Мы снова сливаемся в поцелуе, и я полнюсь его дыханием вперемешку с невысказанными словами. Ощущаю собственную дрожь, а Джош пробует на вкус мои страхи.
– Ах! – произносит он. – Кажется, я начинаю понимать, в чем проблема.
– Нет, не начинаешь. – Я отворачиваю лицо.
За окном садится солнце, завершая этот беспокойный день. Свет просачивается в комнату сквозь тонкие, как пленка, перламутровые шторы. Время останавливается, картинка замирает. Проставляю штампом дату и отправляю на полку в сводчатое хранилище памяти.
Джош целует меня так, будто давно все знает. Прекрасно понимает меня. Я поднимаю руку и хочу оттолкнуть его, а он сплетает свои пальцы с моими. Я кусаю его, а он улыбается мне прямо в губы. Я сгибаю ногу в колене, чтобы упереться в матрас и отползти в сторону, а он хватает мою ногу снизу.
– Ты прекрасна, когда боишься, – говорит мне Джош.
Пока он подбирается губами к моему уху, я не могу говорить. Он вздыхает. Мир еще немного сужается. Когда Джош целует точку под моим ухом, где бьется пульс, я понимаю: он думает обо всех тех маленьких чудесах, которые происходят внутри моего тела, и на глаза наворачивается первая слеза. Она сползает по щеке к шее.
– Мы сейчас куда-то доберемся, – говорит мне Джош, слизывая слезинку.
Я запускаю руки ему в волосы и прижимаю его к себе, а он тем временем штампует на моей шее поцелуи. От каждого я все глубже погружаюсь в любовь. Когда Джош проводит рукой по моему боку, я морщусь.
– Дай-ка доктор Джош посмотрит, – говорит он и одним движением снимает с меня свитер и футболку. Уверенной рукой проводит по шее, затем поверх лифчика, между грудей, по животу. Свет ярко разливается по комнате. Джош осматривает меня и видит каждый сосуд и каждый пастельного оттенка синяк. Его ресницы, веером прикрывающие глаза, так совершенны, что у меня снова выступают слезы.
Я так люблю его, что не могу больше держать это в себе. Внутри все вибрирует. Из меня фонтаном сыплются искры. Джош начинает говорить, поглаживая пальцами мою синюшную кожу, и от этого становится еще труднее не раскрываться.
– Прости, что ты так часто набивала синяки из-за меня. Нужно было защищать тебя от самого себя. Я долго существовал в одном режиме по умолчанию. Вроде как: лучшая защита – нападение. Ты оказалась принимающей стороной и оставалась на том конце дни, недели, месяцы, и ты справилась, как никто другой. – Я пытаюсь заговорить, но Джош качает головой и продолжает: – Каждый день, каждую минуту я просто сидел там и смотрел на тебя. То, как я вел себя с тобой, было величайшей ошибкой в моей жизни.
– Ничего страшного, – удается вымолвить мне. – Ничего страшного.
– Нет. Не знаю, как ты уживалась со мной. Прости меня. – Он прикладывается губами к синяку у меня на ребрах.
– Я прощаю тебя. Ты забыл, что и я тоже вела себя с тобой как стерва.
– Но этого не случилось бы, если бы я просто улыбнулся в ответ.
– Я хотела бы, чтобы ты это сделал. – Голос мой предательски ломается.
С тем же успехом я могла бы сказать: «Я хотела бы, чтобы ты меня полюбил». Я задерживаю дыхание. С таким безумно изобретательным умом Джош наверняка мигом сопоставит факты. Я ворочаюсь на постели, но он легко забирается поверх меня и укладывает мою голову на свою подушку.
– Это ничего не меняет. Я полюбил тебя, как только увидел.
Я будто падаю с кровати. Он обхватывает меня одной рукой за талию. Я дергаюсь, словно попавшая в капкан дичь.
– Ты полюбил… Что? Меня?
– Люсинду Элизабет Хаттон. Ее, и только ее.
– Меня?
– Люси, наследницу династии владельцев «Скай даймонд строуберис».
– Меня.
– Ты можешь показать мне удостоверение личности, чтобы я проверил? – Глаза его сияют, а на губах играет улыбка, которую я люблю больше всего.
– Но и я люблю тебя, – говорю я так, будто сама себе не верю.
Джош смеется:
– Я знаю.
– Откуда ты всегда все знаешь? – Я ударяю по постели ногой.
– Я догадался всего несколько минут назад. Твое сердце так колотилось.
– Я не могу ничего скрыть от тебя. Это самое ужасное. – Пытаюсь уткнуться лицом в подушку.
– И не нужно ничего скрывать. – Он берет меня за подбородок и целует.
– Ты страшный. Ты причинишь мне боль.
– Пожалуй, я и вправду немного страшный. Но никогда больше не причиню тебе боли. А любой, кто на это осмелится, узнает, что такое страх.
– Ты меня ненавидишь.
– Никогда такого не было. Ни секунды. Я всегда любил тебя.
– Докажи. Это невозможно. – Я довольна, что втянула его в спор, победить в котором нельзя. Джош перекатывается на бок и кладет голову на руку. Сердце у меня тяжело бьется.
– Какой мой любимый цвет?
– Это просто. Голубой.
– Какой именно голубой?
– Голубой, как спальня! – Я показываю на стену. – Стены. Твоя рубашка. Мое платье. Цвет «Тиффани».
Джош сажает меня, потянув за руки, потом идет к краю кровати. Открывает дверцу гардероба, и я вижу все его рубашки, висящие в цветовой последовательности.
– Джош, ты придурок! – Я начинаю хохотать и тыкать пальцем в ту сторону, но он хватает меня за лодыжки и подтаскивает к краю кровати.
В большом зеркале гардероба я вижу себя наконец-то сидящей в его спальне цвета яйца малиновки. Стены ее голубые, как мои глаза. Долго же до меня доходит.
– Но это самый приятный голубой цвет на свете!
– Знаю. Боже мой, Люсинда! Я думал, что получу от ворот поворот, как только ты увидишь эту комнату.
Он садится на кровать рядом со мной, согнув ногу в колене и поставив ее на постель. Я приваливаюсь к нему и чувствую себя уютно, словно в колыбели.
– Как можно не распознать цвет собственных глаз? Мне этого никогда не понять.
– Кажется, я не распознала не только это. Эй, Джош?
– Да, Печенька.
– Ты меня любишь? – Вижу в зеркале, что он улыбается, его веселит замешательство и удивление, сквозящие в моем тоне.
– С того момента, как увидел. Когда ты мне улыбнулась, меня охватило ощущение, будто я падаю спиной вниз со скалы. Это чувство никогда не прекращалось. Я пытался утянуть тебя вниз вместе с собой. Самым худшим, наиболее злонамеренным и социально незрелым из возможных способов.
– Мы так ужасно вели себя друг с другом. – Я чувствую, как Джош морщится, и его рука начинает меня поглаживать. – Ну то есть я думаю, сможем ли мы начать сначала.
– Время для новой игры. «Начни сначала».
Я улыбаюсь. Глаза яркие, сияющие, полные надежды и уверенности в том, что это новое слияние станет самым восхитительным, страстным и манящим приключением в моей жизни.
– Приятно познакомиться. Я Люси Хаттон.
– Джошуа Темплман. Пожалуйста, называй меня Джошем.
Я вижу ослепительную вспышку его ответной улыбки и теперь уже плачу по-настоящему. Слезы текут по шее.
– Джош.
– Небесные звуки изливаются из твоих уст.
– Джош, прошу тебя. Мы коллеги всего минуту, а ты уже флиртуешь. Дай я повешу пальто.
Он расстегивает мой бюстгальтер:
– Позволь мне.
– Спасибо.
Мы играем в гляделки через зеркало. Глаза Джоша начинают темнеть. Он наполняет ладони моей белой плотью.
– Я выросла на клубничной ферме. Мама называет в честь меня новые сорта.
– Я люблю клубнику. Я так тоскую по любви, что ем ее постоянно. Можно я буду называть тебя Печенькой? Это будет верным знаком моей любви.
– Ты любишь меня? Мы ведь познакомились минуту назад.
– Люблю. Прости, но я делаю все очень быстро. Надеюсь, это прозвучит не слишком прямолинейно, но у тебя необыкновенные глаза, Люси. Я умираю, когда ты моргаешь.
– Ты мне льстишь. А знаешь что? Я тоже тебя люблю. Очень. Каждый раз, как твои темно-синие глаза пронзают меня, я чувствую нечто вроде слабого удара током. – Я протягиваю руки, чтобы снять с него футболку. Джош помогает мне и стаскивает ее. – С момента нашей встречи – пусть она произошла всего несколько минут назад – мне было интересно, что у тебя под рубашкой. Боже мой, твое тело. Но я хочу тебя из-за твоего ума и сердца. А не из-за этой впечатляющей маскировки.
Джош смотрит в потолок:
– Думаю, в эти выходные я перекрашу стены в спальне. Вероятно, все то время, пока буду заниматься этим, меня не покинет раздражение. И я с удовольствием распрощаюсь навсегда со своей девушкой, высокой скучной блондинкой, которую зовут Минди Тейлис. Она не ты, и это угнетает меня. Я сплю один в этой комнате цвета глаз Люси и беззаветно храню обет целомудрия. Этот факт становится только романтичнее оттого, что я сообщаю тебе о нем.
Джош укладывает меня под одеяло и сам уютно пристраивается рядом. Моя голова лежит на его руке, он целует меня в шею. Я дрожу.
– Неплохо спланировано. Дело должно окупиться сполна. Беззаветно, да? Теперь, прошу тебя, скажи, какова цель игры «Начни сначала»?
– Та же, что и у других игр. Для тебя – любить меня.
– Моя цель была – заставить тебя улыбнуться. Как глупо!
– По дороге домой я каждый день смеялся до колик, если тебе от этого станет легче.
– Полагаю, так и было. Но ты выиграл. Придется мне запомнить раз и навсегда: ты победил во всех играх. – Губы мои наверняка надулись. Джош переворачивает меня на живот и начинает целовать спину.
– Теперь, когда тебе известно все, ты мне доверяешь?
Мгновение нас заливает волнами тепла, моя кожа подрагивает от жажды прикосновения его губ.
– Да. И если ты получишь работу, я буду рада за тебя.
– Я уже уволился. Последний рабочий день у меня был в пятницу. Джанет оформила все документы. Я сейчас в отпуске.
– Какого черта?! – выпаливаю я.
– Мне не нужно то, что отнимет тебя у меня. Ничто не стоит этого.
– Но у меня не будет возможности соперничать с тобой. – Я не знаю, плакать или смеяться.
– У тебя будут другие соперники во время собеседований. Судя по тому, что я слышал, один из них – достойный претендент. Независимая комиссия может решить, что ты абсолютно некомпетентна.
Я стукаю его локтем, и он хохочет.
– Но ты же всегда будешь помнить, что мог получить повышение. И во время ссор станешь приводить этот аргумент.
– Я нашел решение. Настолько макиавеллиевское, что даже ты посчитаешь его прекрасным. При нем сохраняется этот глупый дух соперничества, который нас подпитывает.
– Боюсь спросить какое.
– Я новый финансовый глава отделения «Сандерсон принт» – главного соперника «Б и Г».
– Джош… Что? Нет!
– Я знаю! У меня выдающийся злокозненный ум! – Он целует меня сзади в шею, я отползаю в сторону и переворачиваюсь.
– Как тебе это удалось? – Я чувствую слабость.
– Они давно уже обхаживали меня, уговаривая прийти поговорить. Ну я пришел и сказал, что хочу разобраться с их совершенно провальной финансовой ситуацией, пока они не закрылись. Они согласились. Больше всех удивился я сам, но виду не подал.
– Ты поэтому брал выходной?
– Да. И еще мне нужно было купить тебе модельку. Они тянули целую вечность с формальным предложением. Вот почему мне не нужна была помощь в том, чтобы победить тебя. Я вообще не хотел этого.
Я глажу рукой его плечо, великолепный изгиб руки:
– Вот, значит, как.
– Мне пришлось сделать несколько заявлений о конфликте интересов.
– Например?
Джош прищуривается, вспоминая:
– Я признался, что состою в любовных отношениях с будущим главным операционным директором «Б и Г».
Не могу представить, как он сообщает об этом сухо и спокойно.
– Это невозможно. Как они к этому отнеслись?
– Мой новый босс, кажется, считает, что это мило. Романтика не чужда никому. Мне пришлось подписать обязательство о неразглашении. Если я расскажу тебе что-нибудь, то на меня подадут в суд. К счастью, имея дело с тобой, я умею следить за выражениями лица, как игрок в покер.
– Ох, бог мой, мистер Бексли, наверное, разозлился? Он-то не романтик.
– Взбесился. Он едва не вызвал службу безопасности. К счастью, вошла Хелен и разрядила обстановку. Как только я объяснил им причины ухода, они проявили понимание. Хелен сказала, что она всегда это знала.
– Причины.
– У меня оставались всего одни выходные, чтобы заставить тебя полюбить меня.
Я в ужасе открываю рот.
– Ты им не сказал об этом?
– Нет. Видела бы ты лицо Джанет.
– Это игра по-крупному, Джош. Тебе это с рук не сойдет.
– К счастью, расчет оправдался.
Джош прикасается губами к моей коже и вздыхает, как будто я – это сон, от которого ему не хочется пробуждаться. Он вдыхает меня в себя, как наркоман.
– Ты уверен, что не станешь упрекать меня когда-нибудь? Ты ведь отказался от большого и важного шанса, Джош.
– Я буду целыми днями погребен под ворохом цифр. И смогу продолжить крестовый поход во спасение издательских домов от финансового краха.
– Пожалуйста, попытайся на этот раз не заставлять людей плакать. Пора тебе стать таким, какой ты есть на самом деле. Ты ведь мистер Милый Парень.
– Не могу гарантировать. Честно говоря, для «Сандерсон» мой жуткий образ подходит больше. Но самое прекрасное в этом то, что каждый вечер я буду возвращаться домой, к тебе, на свой диван. Невозможно было бы найти лучший выход, сколько ни пытайся.
– Каждый вечер? Ну, на длинных выходных меня не будет. Я уезжаю на неделю на «Скай даймонд». Не думаю, что ты в эти дни будешь очень занят.
– Возьми меня с собой, – вставляет Джош в промежутки между поцелуями. – Дорогу я знаю. Составил маршрут поездки. Перелеты и аренду машин. Я подлижусь к твоему отцу. Знаю, что сказать ему.
– Я не могу поехать с тобой туда.
– Мне нужно там побывать, чтобы начать все сначала. Чтобы я знал о тебе все.
– Ты точно любишь клубнику?
– Я люблю тебя, Люси Хаттон. Так сильно, что ты даже не представляешь. Прошу, будь моей лучшей подругой.
Я так глупо влюблена, что пытаюсь произнести это громко вслух:
– Я влюблена в Джошуа Темплмана.
Его ответ – шепот в ухо.
– Наконец-то.
Я отстраняюсь:
– Мне придется сменить пароль на компьютере.
– Да? И на что же?
– IloveJosh.
– 4eva, – отзывается он. – Навсегда.
– Ты взломал мой пароль?
Джош перекатывает меня на спину и улыбается с озорным видом.
Ничего другого мне не остается. Когда на меня, словно белый флаг, ложится простыня Джоша, «Игра в ненависть» прекращается. Это главное. Это чудо. И это навсегда.
– Да, верно. Навсегда. В какую игру нам сыграть теперь? – Я смотрю на Джоша, и мы играем в гляделки, пока в его глазах не вспыхивает искра воспоминания.
– Игра «Или что-нибудь еще» меня очень интригует. Можешь показать мне, как это работает?
Джош набрасывает на нас одеяло, отделяя от всего мира. Он смеется. Мой любимый звук в мире.
Потом наступает тишина. Его губы прикасаются к моей коже.
Пусть начнутся настоящие игры.