- Обещали выговор снять.
- Правда?
- А почему же нет, раз он неправильный. Но это все равно ничего не меняет. Все думают, что мы с Романом два волка около одной телки. А это не так! Я за жену глотку грызть ему не собирался и не собираюсь. Я взял его за грудки потому, что он трус и бюрократ, нечистоплотный человек и рыльце у него давно в пушку. Такие мутят воду так, что пить потом не хочется из нашего родника!
- Ой как ты его ненавидишь! - Глафира была убеждена, что в Мартьяне бушует необузданная мужская ревность, оскорбленное самолюбие. Именно это отдаляло и отталкивало ее от Мартьяна. Она прожила с мужем очень короткое время и знала только мгновенно озарившую и быстро, словно сон, промелькнувшую любовь, грусть разлуки и ожидания, а вместо этого потом пришла похоронная, как и в годы войны на отца. О ревности Глаша знала только по книгам. Она даже не представляла себе, что может еще раз испытать те же-чувства к другому мужчине, какие она испытывала к Николаю, ласковому белокурому, синеглазому парню. А ведь вначале ей нравился и Мартьян, когда они, два друга, за одним столом, по-братски справили две свадьбы и вскоре уехали за границу дослуживать свой срок. Ведь оставался-то только один-единственный год...
- Ты не прав, Мартьян, не прав. Спиглазов сейчас много делает. Добился фондов на сборные дома. С утра до ночи по кошарам да по отделениям носится, - возразила Глаша.
- Знаю я его все поездки... Знаю, Глаша! Он сейчас все прекратил, даже тайные свидания... Кожу наращивает потолще, чтобы где-нибудь не прокололи. Трусишка!
- Он не трус, ты это зря, - защищала Глаша Спиглазова, зная, что и деверь Михаил Соколов относится к нему положительно.
- Эх, Глафира! Думаешь, все такие чистые, как ты? Он меня боится, а Варвара от этого еще хуже бесится. Ведь кто ее директором сельмага устроил? Он. В члены правления райпотребсоюза провел, в депутаты Совета. К ней же теперь подступиться нельзя. А что я для нее? Комбайнер, штурвальный. От меня керосином разит, а от него духами "Москва". У него друзья министры, члены правительства, а у меня Николай Иваныч Байсургенов, чабан! Я понимаю, что жена Спиглазова Раенька, эта несостоявшаяся певица, конечно, так себе, степной кузнечик, порхает с кустика на кустик, крылышки и губки подкрашивает и влюбляется во всех приезжающих уполномоченных... Я понимаю, такой мотылек кому хочешь опротиветь может. А он мужик здоровый и по-своему даже не глупый. Ему именно такая деловая подружка нужна, баба вроде Варвары. Ну и, как говорится, бог с ними! Разойдемся, и каждый начнет жизнь по-новому. Детей у нас нет, никто здесь не пострадает. А Раечка подцепит какого-нибудь уполномоченного... Так нет, он трусит, до смерти боится, что партбилет может потерять. Тогда надо за штурвал садиться, а он не привык да и не умеет.
- Ты очень злой, Мартьян. Такое говоришь! - грустно покачала головой Глаша.
- Правду говорю! Пусть он меня не опасается. Я решил уехать. Жалко, конечно. Прожил здесь лучшее время молодости, научился чему-то. Что-то сделал хорошее. Недавно еще одну штучку смастерил, да не докончил немножко. Бросать жалко. А в другом месте знаю, что не доделаю...
- Ах, Мартьянушка! Золотая у тебя голова. - Глаша неожиданно протянула руку и ласково потрепала его волосы. Быстро отдернув руку, прибавила: - А выпил-то сегодня зачем?
Мартьян опустил плечи и съежился. Не ответив на ее вопрос, проговорил с грустью:
- Золотые головы бывают только у идолов, а я человек, Глаша.
- В том-то и загвоздочка, Мартьян, - понимающе сказала она и задумалась. Ей было тоже грустно и жаль его.
- В чем загвоздочка? - осторожно спросил он.
- В нашей жизни, Мартьян. От каждой царапинки душа болит.
Задумчиво помолчав, спросила:
- Ты все сказал?
- Все, что есть, тут, - Мартьян постучал себя по груди. - Все, что накопилось, сразу не выскажешь...
- Значит, уедешь? - словно не слушая его, проговорила она.
Мартьян ждал затаенно. Вдруг она скажет желанные слова, единственные: "Я тоже с тобой!" Но она не произнесла этих слов, вместо них добавила:
- Раз уж решил, то на счастливую дорожку много слов говорить не надо.
- Счастливые дорожки бывают только в сказках. А я напрямки иду, через бурелом. Не только душу поцарапал, но и сердце.
- Мне жаль тебя, Мартьян. - Глаша участливо, с нежностью посмотрела на него, но он этого не заметил, а только почувствовал одну, унижающую его самолюбие жалость. В таком возбужденном состоянии он не понимал ни ее, ни себя. Ответил со скрытой обидой:
- И на том спасибо. А я жалею об одном, что не меня тогда в Пеште стукнула пуля, а Колю...
- Перестань, Мартьян! - выкрикнула она тоскливо.
Но ему уже трудно было сдержаться.
- Лежал бы сейчас, ни тоски тебе, ни заботушки. И жалеть некому...
- Замолчи, ради бога!
- Нет уж, выговорюсь напоследок. Как сейчас, помню веселое застолье. Вы молодые, муж и жена, счастливые. Каюсь, позавидовал ему тогда, а теперь его смерти завидую. Вот оно как получается. Он понял все, да и ты тоже. Решили и меня тогда счастливым сделать, Варю сосватали. А мы как чуяли, что в бой пойдем. Отпуск короткий, быстро сладились. Все произошло, как по боевому расчету... Я рассказал ей про свою погибшую семью, про детский дом. Она пожалела меня, уступила. А выходит, рано пожалела. Жизнь за жалость расплаты требует. А платить-то нечем... Так что жалеть меня не надо.
Мартьян достал папиросы и закурил. Огонек спички осветил его бледное, взволнованное лицо.
Глаша низко опустила голову и молчала. Не спеша вынула из сумочки забелевший в руке платочек, вытерла им горячий лоб, спросила тихо:
- Скажи, что ты от меня хочешь?
- Думаю, что не стоит говорить.
- А ты скажи!
- Хочешь знать правду?
- Смотря какую. Говори, говори! - комкая в руках платочек, Глаша потупилась.
- Скажу одно: нельзя же все время, годами, только жалеть друг друга и по головке гладить. А мы только и делаем, что сочувствуем самим себе. Ты мне, а я тебе. Невыносимо это, как-то даже странно, Глаша, словно сердца наши высохли и сжались в маленькие комочки. Природу нельзя законсервировать. Это противоестественно. Жизнь всегда ищет и требует обновления, - торжественно и немного напыщенно заключил Мартьян.
- Что-то ты очень замысловато слова жуешь, - с откровенной насмешкой сказала она. - Нельзя ли попроще...
Глафира отлично понимала, куда он клонит, но не хотела признаться в этом. Такой разговор возникал между ними не раз, только несколько в иной форме. Выпивши, Мартьян бывал резковат и более откровенен. Сейчас он старался быть сдержанным.
- Проще? Можно и проще. Семья, вот в чем вопрос. Надо ведь не только комбайны водить, но и детей родить. Например, Варвара об этом и слышать не хочет. Ей красивую фигуру жалко. Мало ли таких! Я знаю, ты не такая. С тобой случилась беда. Я все понимаю. Со мной тоже жизнь поступила не очень ласково, но я борюсь и буду крепко сражаться, чтобы хоть людям легче жилось.
- Да, ты настоящий борец, Мартьян. Чего-то ищешь, чего-то хочешь, ждешь... За это и уважаю тебя. Но ты знаешь хорошо, что я не борец, ни с кем я не боролась, кроме своего горя.
- Ты выдержала. Пора и о другом подумать.
- Я думаю. Ой, сколько еще думаю!
- Вот и хорошо. Пора снимать траур. В вечном трауре ходят только одни монашки, а ты женщина русская, сильная.
- Может быть, - загадочно проговорила Глафира. - Ты всерьез решил уезжать?
- Могу и не уехать... - Мартьян с волнением ждал ее ответа и дождался.
- Нет, тебе надо уехать, - твердо сказала она и, повернувшись, быстрыми шагами пошла назад.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ