- Зачем, Варвара Корнеевна, вы заставляете мамашу столько работать? как-то спросил Агафон. - Она уже в годах...
- А кто ее заставляет? Я, что ли? - удивилась Варя. - Она всю свою жизнь так...
- А зачем столько животины иметь? Ведь на нее столько нужно, извините, чертоломить!
- Мы привыкли... - уткнувшись в тарелку, сказала Варвара.
- Да она одна все делает, - возразил Агафон.
- Ну это неправда, - вспыхнула Варвара. - Мы тоже помогаем - и огород обрабатываем, и сад. А раз есть сад, то корову обязательно надо держать, для удобрения навоз нужен.
- Предположим, что так. А овцы, козы, хряк, бычок, телка? - перебирал Агафон.
- Вы меня простите, Агафон Андриянович, но вы сами сейчас едите яичницу с салом от нашего хряка. Мартьян с Федей тоже каждое утро отрезают по шмотку, да еще по три вареных яйца, по соленому огурчику, а еще обед... Скажете, можно в чайной столоваться? Бросьте! Вы там хоть раз обедали?
Агафон заходил туда единственный раз, и ему там не очень понравилось. Сейчас он признался в этом, но все же стал возражать, ссылаясь на то, что общими усилиями можно добиться, чтобы чайная была образцовой.
- Пробовали... Меня все равно от такой пищи тошнит, - брезгливо проговорила Варвара. - Эту проблему надо еще решать. У нас сотни нерешенных проблем. Повара, подавальщицы, самообслуживание, качество продуктов.
- Все это можно самим решить, - твердо проговорил Агафон. Он забыл, что эту же проблему поваров даже в доме отдыха отец решает десятилетиями и никак не может решить.
Слушая Агафона, Варвара смотрела на него смеющимися глазами и сыто, снисходительно улыбалась.
- Знаете что, Агафон Андриянович, - вытирая салфеткой яркие, чувственные губы, начала она. - Перестаньте меня агитировать. Ей-богу, я много слышу такого от моего муженька. У него столько всяких проблем, сколько на макушке волос... Вы лучше поухаживайте за какой-нибудь девушкой. У нас здесь столько интересных женщин. А вы, я смотрю, живете монахом, даже удивительно! Имейте в виду, это тоже проблема.
- Пытался однажды... - сорвалось у Агафона.
- Что пытались, Агафон Андриянович? - живо и заинтересованно спросила Варвара.
Агафон сразу посуровел и подозрительно долго молчал, рассеянно ковыряя вилкой остатки яичницы.
Варвара поняла, что парень пережил, видимо, глубокий душевный конфликт и принадлежит к малознакомому ей типу людей, то слишком откровенных, то чересчур замкнутых. "Уж не в меня ли влюбился? - подумала она весело. - Каждый день встречаемся за столом, шутим. А он все пытает меня про разные дела и спит за тоненькой перегородкой, слышно даже, как шуршит ночью книжными листами и частенько по ночам вздыхает".
- Заикнулись и сникли!.. Не хотите отвечать - не надо. Наверное, обожглись на молочке, теперь на сметану дуете, - грубовато добавила она.
Агафону необходимо было что-то ответить и перевести разговор в шутку. Поднимаясь из-за стола, он сказал:
- Было... Вы угадали. Учуяли и то, что говорить не хочу. Потому как больше учен на книжках, чем на практике...
- Практика - дело наживное... - усмехнулась она. - Не дуйтесь, как бычок на горячее пойло, и не берите пример с моего хромоножки... Он ищет необыкновенную любовь... А где она? Где она, эта красивая любовь? повторила она.
- Не знаю, - пугаясь ее вызывающего взгляда, ответил Агафон.
- Не знаешь? Тогда как-нибудь, темной ноченькой, постучи мне в стенку... А я приду тепленькая и покажу тебе, какая она есть, любовь... Тоже мне, нашел проблему!.. - шепнула ему Варвара. Она вскочила, сорвала с себя белый передник, скомкав его в смуглых руках, захохотала и, не взглянув на ошеломленного жильца и покачивая бедрами, вышла из столовой.
С этого дня их совместные завтраки кончились. Он стал сторониться молодой хозяйки, даже думал переменить квартиру, но с жильем в поселке было по-прежнему плохо.
Несколько дней Агафон тревожно чего-то ждал, беспокойно прислушивался к каждому стуку и только тогда успокоился, когда смастерил и крепко прибил к двери своей боковушки внутренний крючок.
Как-то Мартьян сам зашел к Агафону в боковушку, присел на кушетку и начал сдержанно расспрашивать о делах конторы. Своей личной жизни он никогда не касался, только по-прежнему высмеивал тещу, критиковал порядки и руководство совхоза, склоняя Спиглазова во всех падежах. Вечерами, как узнал Агафон, Мартьян иногда заходил к Соколовым и засиживался там допоздна. Теперь, с наступлением теплых дней, он снова оборудовал себе кабинет в чердачной горенке, поставил там письменный стол и кровать, готовясь к экзаменам по заочному факультету механизации при Сельскохозяйственной академии. Учился он там уже два года, и, кажется, довольно успешно.
Агафон рассказал ему о своем столкновении со Спиглазовым, но о том, что несколько дней назад отправил в редакцию статью, не заикнулся ни словом, стыдясь того, что не очень-то лестно намекнул там и на некую даму...
- Это хорошо, что ты подсунул ему свою докладную, - выслушав Агафона, сказал Мартьян. - Но имей в виду, этот демагог злопамятен и обязательно начнет тебя ущемлять. До того как переехать сюда, он был управляющим конторой Сельхозснаб, завалил там дело и попал к нам главным инженером. Диплома я его не видел, но знаю, что в технике он мало смыслит. Обворожил Молодцова чем-то и ждет, когда добряк Иван Михайлович уйдет на пенсию. В прошлом году я покритиковал Спиглазова на партийном собрании за какие-то дела, и он мне вскоре это припомнил. Командировали меня с комбайном на уборку целинных земель Алтая. Приказ министерства был такой, что мы должны поработать там и оставить им комбайны. Спиглазов тогда, также временно, замещал директора. Вызывает меня и говорит, чтобы я взял не свой агрегат, а комбайн Борисова. Был у нас такой механизатор, за два срока расхлестал вдрызг новую, совершенно новую машину. Даже на второй год она не столько работала, сколько стояла на ремонте. Я, конечно, возмутился и от этой рухляди отказался.
"Ты же его все равно там оставишь", - заявил он. А я ему говорю, что это обман государства, очковтирательство. Привезти туда "гроб" и загорать с ним. Причем по паспорту машина новая, в утиль ее не спишешь, значит, целинники замену получат не скоро. Наш же совхоз взамен оставленного там агрегата получает новенький, но и мой еще работал тогда замечательно. Я его берег, как свое сердце. На зиму пригонял домой под окна, закрывал разными тряпками и заваливал снопами соломы. Ты поезжай по другим хозяйствам и посмотри, как хранится наша техника! Под снегом, дождем. Металл коробится, деформируется, а весной начинаешь приступать к ремонту, глядишь, некоторые самые важные части отвинчены и украдены. Попадаются всякие нечестные люди. Ну и сцепились мы с ним. Он приказывает, а я ни в какую. А вечером я взял да позвонил на квартиру секретарю райкома партии. Нашего Романа вздули. Но пакость он мне все-таки устроил.
- Какую же? - настороженно спросил Агафон, начиная предполагать, что вот сейчас Мартьян поделится своими сокровенными делами.
- Просто сыграл со мной скверную штуку... Он тогда лично, по заданию райкома, должен был вовремя обеспечить погрузку машин в эшелон. Мы в это время были где-то на слете. Погрузка происходила без нас. Ехали что-то очень долго. Надоело. Все уже по работе соскучились. Приезжаем, начинаем разгружаться. Вижу, комбайн мой здесь, а соломокопнителя нет. Мне целинники говорят: "Ты что, милый, на курорт сюда приехал?" Срамота! Пришлось копаться в старой рухляди и собирать соломокопнитель. Конечно, нашлись и еще такие спиглазовы, прислали столько разного барахла, что на станции образовалось кладбище машин. Местничество заедает, а отсюда такие позорные для нас факты.
- А напомнил ему потом о копнителе? - спросил Агафон.
- Ясное дело! На партийном собрании. Он выступил и заявил, что в спешке произошла ошибка. Тем дело и кончилось.
Перед Агафоном все больше и шире раскрывались люди совхоза, жившие здесь, в горах, где зимой люто бушуют метели, замазывают кручеными вихрями снега глубокие долины и овраги. А летом, наверное, беспощадно палит солнце, горячие лучи которого охлаждает прохладный горный ветер. Агафону казалось, что здесь и любят и ревнуют как-то по-иному... Ему очень хотелось знать, что же думает об этом Мартьян, но тот, как будто нарочно, ускользал от такого разговора.
День был так хорош и ясен, что они распахнули застекленную дверь настежь и вышли на веранду.
Мимо ограды неторопливо прошла Глаша Соколова в легком кремовом плаще и в цветной, по-весеннему яркой косынке. Она была естественно проста и по-девичьи легка и миловидна. Укоротив шаг, Глаша повернула голову и помахала им рукой.
Агафон, наблюдая за Мартьяном, видел, как он отвернулся, быстро смял окурок и тут же достал новую папироску.
- Все-таки бросать надо, - когда Глаша скрылась за углом, проговорил Мартьян, глубоко, со свистом затягиваясь дымом табака.
- Курить, что ли? - спросил Агафон.
- Нет. Места эти...
Мартьян низко опустил голову и решительно встряхнул густыми, хорошо ухоженными волосами.
- Черт его знает! - добавил он с сердцем. - Как будто цепями здесь прикован... Ведь знаю, что не уживусь тут, а все-таки торчу.
- В чем дело, Мартьян Савельевич? - не вытерпел Агафон.
- Комплекс, - загадочно ответил Мартьян и сразу же перевел разговор на совхозные дела и творящиеся в них беспорядки.
Он долго говорил и о других совхозах Урала, хвалил новые, целинные, зерновые и молочные, бранил животноводческие. А про свой личный "комплекс" отделался юморком: рассказал лишь о жене Спиглазова, примерно повторив то, что говорил накануне Глаше.
Агафон понял, что этим метким юмором он маскирует свое волнение, а на душе-то, видимо, кошки скребли.
К концу их разговора на веранду вбежал Федя, помахивая зажатой в руке газетой, громко и растерянно крикнул:
- Ну и пропесочили!
- Что такое? - повернувшись к нему, спросил Мартьян.