Существует точка зрения, что германский генеральный штаб возник в XVII столетии. Великий курфюрст Фридрих-Вильгельм, создавший в то время бранденбургско-прусскую армию, положил начало и той организации, которая потом стала называться службой генерального штаба. Утверждают, как, например, В. Гёрлиц, что именно тогда, по примеру шведской армии, был организован генерал-квартирмейстерский штаб. Первым бранденбургским генерал-квартирмейстером называют вступившего в должность в 1657 г. некоего Герхарда Белликума.
Но "генерал-квартирмейстерской службой", т. е. вождением колонн, составлением маршрутов и разбивкой лагерей, во всех армиях так или иначе занимались давно, пожалуй, с незапамятных времен. Когда мы говорим о германском генеральном штабе, то имеем в виду высший и важнейший руководящий военный центр, ставший со временем первостепенным фактором политики господствующих классов Германии. В таком смысле создание генерального штаба следует, видимо, отнести к периоду наполеоновских войн.
Вероятно, первыми зародышевыми клетками стали баварское "Секретное военное бюро" 1803 г. и реорганизованный в этом же году по плану генерала Массенбаха прусский генерал-квартирмейстерский штаб, в задачу которого входила разработка военных планов в мирное время, регулярное проведение учебных поездок и рекогносцировок. Вскоре поражение Пруссии под Йеной и Ауэрштедтом доказало непригодность начинавшего складываться высшего органа военного руководства. Последовала серия реформ. Вслед за введением в 1813 г. всеобщей воинской повинности произошла реорганизация системы управления армией. В 1817 г. 2-й департамент военного министерства Пруссии стал официально называться генеральным штабом. В нем несли службу 17 офицеров. Каждый армейский корпус получил трех офицеров генерального штаба, каждая дивизия - одного. Так начала складываться каста генштабистов.
Еще в период расцвета прусского абсолютизма, во времена Фридриха II, милитаризм стал неким "государством в государстве". Именно тогда прусский милитаризм выработал ставшие устойчивыми традиции полного подчинения и повиновения единоличной власти, жестокости, высокомерия и агрессивности.
Создание в последней трети XIX в. германского рейха под гегемонией Пруссии и ее успешные войны 1864-1871 гг. стали решающим периодом процесса формирования современного германского милитаризма.
Национальное объединение Германии, завершенное в результате франко-прусской войны под эгидой Пруссии, необычайно возвысило роль военного элемента во вновь созданной империи, которая сразу же оказалась под главенством агрессивных милитаристских сил. Появление в центре Европы новой мощной державы, которая уже сумела доказать свою воинственность, не только полностью изменило соотношение сил в Европе, но и дало толчок развитию милитаризма в европейских международных отношениях.
Рост противоречий и напряженности в Европе в связи с возникновением объединенной "по-бисмаркски" Германии, которая вела политику "железа и крови" и очень скоро предъявила свои территориальные претензии, постепенно превращал европейский континент в систему вооружавшихся друг против друга лагерей.
Нужно ли говорить, что в таких условиях только что созданная Германская империя обеспечила генеральному штабу положение исключительности. Прусский дух стал господствовать не только в армии. Он все больше и больше вплетался во всю общественно-политическую жизнь страны. На рубеже двух столетий генеральный штаб отшлифовался как центр управления войной, превратился в руководящий военный орган империалистической экспансионистской и колониальной политики. Высшая военщина классово и политически объединилась с быстрорастущей монополистической буржуазией и стала ее орудием в подготовке агрессивных войн.
В условиях вильгельмовского рейха милитаризм "обогатился" реакционной идеологией пангерманизма, пренебрежением к другим народам и тем сверхнационализмом, который вскоре проложил путь нацизму. Милитаристы были главными союзниками монополий в подготовке и развязывании первой мировой войны, во время которой германский империализм предпринял свою первую попытку переделить мир.
Сразу после войны 1914-1918 гг. генеральный штаб по условиям Версальского договора официально был распущен. Но фактически он продолжал существовать, став одним из центров контрреволюции и организатором тайного перевооружения Германии. За годы Веймарской республики генеральный штаб научился маневрировать в условиях буржуазно-демократического режима. Приспосабливаясь к нему, он вместе с тем сохранил свою сущность, свои позиции "государства в государстве", свои кадры. Некоторые западногерманские исследователи стремятся утвердить взгляд, будто высшие руководители армии сотрудничали с Гитлером лишь в узкой военной области: при своей "традиционной аполитичности" они не разглядели преступной сущности нацизма. В последующем мы еще не раз будем возвращаться к этому вопросу. Здесь априори выскажем лишь ту мысль, что подобные взгляды искажают факты действительной истории. Наиболее реакционная часть германского генералитета представляла собой одну из ведущих сил, создавших Гитлера как политическую фигуру и вручивших ему затем диктаторскую власть.
Чтобы по достоинству оценить тезис о так называемой аполитичности германского военного руководства в те годы, когда решалось будущее Германии, необходимо хотя бы вкратце рассмотреть вопрос о политической сущности корпорации, которую мы здесь условно называем германским военным руководством. Для этого необходимо увидеть направленность ее социально-политических действий в тот исторический период, когда в России победила Великая Октябрьская социалистическая революция, а Германия после поражения в мировой войне проходила через революцию и острые классовые битвы 20-х годов. Именно в этот период германский империализм определил новые социальные задачи, выработал политическую программу, которая затем стимулировала его активность вплоть до середины 40-х годов.
На первом и втором этапах общего кризиса капитализма германский империализм с помощью милитаризма, представляемого прежде всего высшим военным руководством, выступал как ударная сила против социализма, рабочего движения и национально-освободительной борьбы народов. Эта социальная функция германского милитаризма сложилась вполне отчетливо именно в 20-е годы.
Сразу после окончания первой мировой войны кайзеровские генералы использовали антикоммунизм, контрреволюционные настроения буржуазии и ее партий для быстрого усиления влияния в государстве и сохранения себя как главной опоры реакционной политики господствующих классов. Милитаристы еще в период германской революции 1918 г. пошли на союз с правительством правых социал-демократов, которое проводило контрреволюционную политику борьбы с рабочим движением.
Используя ненависть к Советскому Союзу господствующих кругов Германии, Франции, Англии, США, германская военщина с начала 20-х годов стала рекламировать себя как "единственную силу, способную остановить нашествие большевиков" на Европу и "спасти Запад". Она стремилась доказать своим бывшим противникам, что только сильная в военном отношении Германия может создать антисоветский "защитный вал". Уже в те годы генералитет начинает спекулировать на "советской угрозе", чтобы под этим флагом развивать собственную военную мощь. Еще 18 декабря 1918 г. немецкий "военный атташе в северных странах" писал из Стокгольма в генеральный штаб: "Нам очень важно разбить самим русскую Красную Армию в Прибалтийских провинциях, не то наши восточные провинции будут находиться под непосредственной угрозой, и оттуда большевистский яд распространится дальше по Германии".
Еще более откровенно говорилось на этот счет в меморандуме министра рейхсвера Геслера, направленном им в апреле 1920 г. министерству иностранных дел для передачи странам Антанты: "Если эти массы (Геслер имел в виду народы Советского Союза. - Д. П.) придут в движение, то они... навалятся на немецкие границы... Если этот вал на подступах к Германии не встретит оборонительного вала, то их поток захватит и Германию, а затем зальет всю Европу... Союзные правительства, однако, против этой опасности своими границами не очень эффективно защищены, их может защитить восточная граница Германии и немецкий рейх, который сумеет отразить большевизм"{5}. Предельно ясно. Именно в надежде, что Германия их "защитит", западные державы в последующие годы разрешили ей вооружиться, а затем поощрили германскую реакцию на развязывание новой войны.
Уже в начале 20-х годов ее цели шли гораздо дальше "обороны против большевизма". Наиболее агрессивные круги военщины, несмотря на поражение, вовсе не забывали давнюю идею "завоевания восточного пространства", изложенную, в частности, еще в 1915 г. в меморандуме представителей монополий и генералитета: "Пограничным валом и основой для обеспечения роста нашей народности является земля, которую должна нам дать Россия. Земля, которая даст нам здоровых крестьян, - этот источник народной силы и государственности... Перенесение нашей восточной границы на ту или иную глубину будет зависеть от военного положения, в частности определять ее должна будет стратегическая точка зрения"{6}.
Министр рейхсвера Гренер в докладе "о военно-политическом положении германского рейха в конце 1928 г.", нарочито преуменьшая военные силы Германии, требовал интенсивных вооружений. "Если наши границы действительно прочны, то они стали прочными благодаря тому, что государство снова взяло в свои руки и развило средства мощи, прежде всего рейхсвер... И если мы не хотим, чтобы великие державы бесцеремонно обходили наши многосторонние интересы, которые везде распространяются за пределами границ (курс. наш. - Д. П.), мы должны создать себе возможность защищать свои интересы силой"{7}. Антисоветская пропаганда с главным тезисом: "только сильная Германия может спасти Европу" - способствовала после поражения в первой мировой войне восстановлению германского милитаризма при широкой помощи Запада, она помогла превратить в 20-х годах германский рейхсвер в орудие войны прежде всего против Советского Союза.
Военная элита, вожди крупного финансового капитала, промышленных корпораций, высшая бюрократия сразу же после окончания первой мировой войны ни на час не сомневались в необходимости как можно скорее превратить армию в основу будущей армии реванша и агрессии. Такое предназначение рейхсвера определяло и роль выступавшего до поры до времени замаскированно генерального штаба - главного руководящего и планирующего центра немецкого милитаризма. Генерал Гренер в письме к палачу революции Носке от 24 августа 1919 г. характеризовал эту роль генштаба следующим образом: "Не будет слишком много сказано, когда я заявлю, что если нас до настоящею времени не коснулся большевизм, то это заслуга офицеров генерального штаба"{8}. И действительно, в офицерский корпус республики, ограниченный 4000 человек, были назначены только отборные с точки зрения своей политической консервативности офицеры генерального штаба кайзеровской армии. Процесс создания и развития рейхсвера в 20-х годах был одновременно процессом его фашизации, все более тесного сближения и объединения его с гитлеризмом, нацистской партией.
До экономического кризиса 1929 г. руководящим группам германского финансового капитала еще не нужна была открытая фашистская диктатура. Они соглашались до поры до времени с парламентаризмом, но заблаговременно готовили резерв, состоявший из блока фашистских организаций и милитаризма, на случай, если веймарская система не сможет обеспечить господство крупного капитала и подавить революционные выступления рабочего класса. И "резерв" комплектовался достаточно успешно.
II
В начале 20-х годов рейхсвер был наиболее крепкой не только военной, но и политической организацией Германии. Созданная в 1919 г. неким Антоном Дрекслером "Германская рабочая партия", исповедовавшая крайне националистические взгляды "во имя спасения Германии", так и осталась бы жалкой компанией, философствующей в пивных, если бы к ней не примкнула реакционная военщина, искавшая для себя в те годы форму выражения политических идей. Она и дала возможность группе Дрекслера превратиться в нацистскую партию. Полуфашистским военным отрядам Эрхардта, штурмовым группам генерала Эппа, добровольцам "Оберланда" и сторонникам капитана Рема - всем, кто старался потопить в крови германскую революцию, наконец, генералам и Гитлеру импонировали националистические рассуждения "рабочей партии", столь непохожие на "добропорядочную" идеологию буржуазных политических лидеров.
Когда члены военных союзов начали вступать в эту "партию", она поднялась из глубин безвестности. За счет военных она расширилась с 64 человек при своем возникновении до 3 тыс. "отборных" членов в 1920 г. И если вскоре партия превратилась в крупную политическую силу послевоенной Германии, то это произошло в большой степени потому, что того хотели рейхсвер и военные союзы. "Рабочая партия" стала на первых порах именно партией милитаристов. Можно в известном смысле согласиться с германским историком Гейденом, утверждающим, что национал-социализм как политическое оружие "является детищем мюнхенского рейхсвера"{9}.
При своем появлении Гитлер и гитлеризм были вскормлены на почве германского милитаризма. Гитлер, на первом этапе своей "деятельности", - это творение реакционной военщины. Доброволец, потом ефрейтор 16-го баварского резервного полка во время мировой войны, следователь-провокатор во 2-м пехотном полку в Мюнхене, слушатель "военно-политических курсов" рейхсвера, а затем "военный лектор-пропагандист" в одном из мюнхенских полков, он был замечен генералами рейхсвера, выдвинут ими и превращен в "трибуна" и "вождя". Гитлер со всеми его качествами политического демагога был нужен руководящим военным кругам как политическая фигура, выражавшая их контрреволюционные идеалы.
Генералы рейхсвера стали одновременно и "толкачами", и "щитом" Гитлера. Когда правительство Баварии в январе 1923 г. запретило Гитлеру произвести в Мюнхене смотр штурмовых отрядов, а это грозило авторитету будущего фюрера, уже стоявшего во главе "движения", отмены приказа добился не кто иной, как командующий округом генерал Лоссов. Гитлер встретился с генералом Сектом создателем рейхсвера, с признанным вождем германской военщины генералом Людендорфом, беседовал с ними о судьбах Германии и наметил общую линию борьбы за ее "возрождение". На смотре боевых союзов в "немецкий день" 2 сентября 1923 г. Гитлер и Людендорф стояли на почетном месте рядом, и вскоре лидеры фашиствующих контрреволюционных боевых отрядов провозгласили: политическое руководство союзами они "передают господину Адольфу Гитлеру"{10}.
Гитлер и Людендорф совместно готовили осенью 1923 г. "поход на Берлин" из Баварии, чтобы свергнуть республику; они шли рядом в "исторической" демонстрации 9 ноября 1923 г. у Фельдгернхалле в Мюнхене, когда полиция сорвала их попытку государственного переворота. Генералы делали все, чтобы возвеличить "человека из народа", который, как они надеялись, сможет завоевать массы для установления военной диктатуры.
Германский милитаризм вскармливал гитлеровскую партию "духовно". Попытки доказать, будто нацисты внушали, да и то малоуспешно, свои взгляды генералитету уже после прихода к власти или наивны, если они утверждаются неосведомленными, или лживы, если в них упражняются знающие суть дела. К сожалению, в западной исторической литературе сплошь и рядом встречается второе. Военная верхушка была пропитана националистической философией, мистической верой в "сверхчеловека", культом силы значительно раньше, чем ефрейтор Гитлер, будущий фюрер третьего рейха, услыхал обо всем этом на сборищах националистических групп и воспринял философию милитаризма как духовное откровение. Генерал-фельдмаршал Рундштедт заявил на Нюрнбергском процессе: "Национал-социалистские идеи были идеями, заимствованными от старых прусских времен, и были давно нам известны и без национал-социалистов"{11}.
Кайзеровская армия, ее генеральный штаб, окостеневшие в своих традициях, стали аккумулятором идеологии агрессии, берущей начало в расовых доктринах, в "пангерманизме", в реакционной философии конца прошлого века. Поражение обострило в армии злобные чувства к новым социальным веяниям, питало идеи мести "предателям в тылу" и реванша. В Германии, где после 1918 г. были разорваны многие связи, армия представляла собой наиболее сплоченный, дисциплинированный организм, противостоявший революции и принесший с собой из начала века идеи насилия и крайнего шовинизма. И в начале 20-х годов, когда армия, сохранив постоянное ядро, разделилась на тысячи ячеек, густо покрывших страну, формально обособленных, но внутренне спаянных единством традиций, она стала активным пропагандистом этих взглядов. В разгуле контрреволюции пышно расцветал фашизм.
Уже в начале 20-х годов наиболее реакционные круги промышленников и юнкерства разрабатывали планы не только борьбы с рабочим движением внутри страны, но и внешнеполитической экспансии. 16 января 1923 г., после вступления французской армии в Рур, в Берлин на Бендлерштрассе, где располагалось министерство рейхсвера, приехали магнаты индустрии Гуго Стиннес, Фриц Тиссен и Пауль Ройш. Их принял генерал Сект. Совместно с главой рейхсвера они разрабатывали военные планы на случай углубления конфликтов с Францией и внутри страны. Промышленники хотели непосредственно влиять на военную стратегию. 30 января к Секту снова пришел Стиннес, один из самых могущественных королей Рура, "империя" которого включала более 150 фирм, а интересы распространялись на Австрию, Швецию, Данию, Италию, Испанию, Бразилию. Он потребовал, чтобы рейхсвер в ближайшее время захватил восточную Верхнюю Силезию и северобогемскую индустриальную область - иными словами, начал войну с Польшей и Чехословакией. Требование диктовалось экспансионистской индустриальной программой Стиннеса, стремившегося протянуть щупальца своего треста на новые районы мира, особенно в соседние с Германией государства{12}. Сект неодобрительно отнесся к планам угольного и стального магната, который слишком торопился и не учитывал обстановки. Но планы Стиннеса не были забыты. Позже требования магнатов стали одним из элементов подготовки агрессии против Польши.
Рост революционного движения в Германии приводил наиболее реакционные круги промышленников и милитаристов еще до 1929 г. к мысли об установлении военно-фашистской диктатуры. На пост диктатора крупные промышленники прочили тесно связанного с ними генерала Людендорфа (Стиннес был его советником еще в первой мировой войне), признанного главу реакционной военщины. В феврале 1923 г. в Ванзее встретились Людендорф, Стиннес и Сект. В ходе переговоров было достигнуто соглашение о передаче Сектом руководства рейхсвером Людендорфу в случае, если возникнет ситуация, способствующая переходу к диктатуре. Подобную ситуацию правые усмотрели в период экономического и политического кризиса осенью 1923 г. Боязнь революции заставила монополистов обратить пристальное внимание на Гитлера, Людендорфа и их группу, наиболее пригодную для осуществления государственного переворота. И сразу потекли деньги. Нюрнбергские промышленники дали будущим путчистам 20 тыс. долларов, Тиссен 100 тыс. золотых марок.
Вскоре появился детальный план наступления из Баварии - центра фашистских организаций - на Берлин. В столице исполненные надежды милитаристы всех оттенков должны были припереть к стенке демократию. Совершить переворот не удалось из-за активного сопротивления трудящихся и отсутствия единства среди промышленников, часть которых считала, что время свержения республики еще не наступило. Но союз монополий, милитаризма и фашизма окреп. В середине и второй половине 20-х годов гитлеровцы стремятся не только теснее сблизиться с военной верхушкой, но и проникнуть в толщу армейской среды. Они ведут агитацию в казармах, создают в воинских частях фашистские группы, пользуясь при этом попустительством командования.
Новый этап процесса слияния фашизма и милитаризма под эгидой промышленного и финансового капитала наступил в 1929 г. Он был связан с обстановкой начавшегося мирового экономического кризиса. В Германии кризис принял особенно острый, глубокий характер. Он обрушился всей своей силой на плечи трудящихся{13}. Произошел поворот в политике руководящих кругов германского капитала. "Если раньше они рассматривали фашистское движение как свой резерв, то сейчас они все более склонялись к мысли привести этот резерв в действие"{14}.
Германская реакция делает открытую ставку на фашистскую диктатуру и на установление террористического господства нацистской партии. Используя шовинистическую пропаганду, изображая Версальский договор единственной причиной всех бедствий, гитлеровцы укрепили свои позиции среди крестьян, мелкой буржуазии и отсталых рабочих, развертывали террор против демократических сил.
Германский империализм искал выход из кризиса в перестройке экономики на военные рельсы для развязывания в ближайшем будущем войны за передел мира. Военной политикой и войной магнаты промышленного и финансового капитала надеялись разрешить острые внутренние противоречия, которые со все большей силой выходили наружу. Отто Винцер пишет: "Необычайно тяжелые последствия мирового экономического кризиса укрепили решимость господствующих сил германского монополистического капитала избавиться от последних ограничений и запретов Версальской системы и второй раз попытаться силой оружия установить свое безраздельное господство в Европе и во всем мире"{15}.
Все эти обстоятельства привели начиная с 1929 г. к быстрому повышению удельного веса национал-социалистской партии во внутриполитической жизни страны, к резкому усилению позиций милитаризма и еще более тесному контакту фашистских и милитаристских сил. Нацисты получили могущественную помощь: экономическую (монополии), военную (милитаристы). Активом партии выступают магнаты промышленного капитала, такие, как Кирдорф, Тиссен. Вступительный взнос последнего составил 300 тыс. марок. Концерн "ИГ Фарбениндустри" дал гитлеровцам 400 тыс. марок. Во время встречи Гитлера в Дюссельдорфе 27 января 1932 г. с 300 крупнейшими промышленниками Рура, они приняли постановление о регулярных отчислениях в кассу нацистской партии по 50 пфеннигов с каждой проданной тонны угля. Монополисты Рура с 1930 г. по начало 1933 г. перевели в кассу гитлеровской партии до 600 тыс. марок{16}. Ряд денежных взносов сделал в 1931-1932 гг. концерн Сименса. В 1931 г. о своей поддержке нацистов заявил Крупп{17}. В начале 1933 г. крупнейшие рурские промышленники дали Гитлеру 3 млн. марок, что помогло нацистам еще больше окрепнуть и утвердить свою власть{18}. Помощь гитлеровской партии шла из-за рубежа - в ней приняли участие Рокфеллер, Морган, Ламонт и др. "В критический момент Гитлер получил столь мощную поддержку, о которой он не смел и мечтать. Крупнейшие промышленники и финансисты Германии, во главе с руководителями "ИГ Фарбениндустри", сплотились и оказали Гитлеру полную поддержку"{19}.
С другой стороны, к фашистскому движению теперь уже открыто примыкает рейхсвер. Гитлер обещал генералам восстановление массовой армии на основе воинской повинности. Милитаристы хорошо помнили слова Гитлера: "Каждая попытка разложить рейхсвер кажется мне преступлением и безрассудством... Идея вооружения стоит во главе движения"{20}. Политика национал-социализма, которая предусматривала реванш как само собой разумеющееся условие дальнейшего развития Германии, безоговорочно принималась в конце 20-х и начале 30-х годов подавляющим большинством генералов рейхсвера. 28 октября 1931 г. состоялась беседа министра рейхсвера Шлейхера с Гитлером: Шлейхер признал необходимость "предоставить свободу национал-социалистскому влиянию на государственные дела"{21}. Из фондов рейхсвера гитлеровская партия получила 15 млн. марок.
Конечно, среди старых офицеров кайзеровской формации имелась прослойка, хотя и принимавшая фашизм, но с осторожностью подходившая к его пропаганде, к стремительным действиям, привыкшая к более "солидной" и "устойчивой" власти. Сочувствуя нацистской программе, эти офицеры несколько позже других открыто примкнули к фашизму. Если большинство - такие, как генерал Бломберг или полковник Рейхенау, - уже в конце 20-х годов стали активными приверженцами гитлеризма, то другие, например начальник войскового управления Гаммерштейн-Экуорд, генералы Лееб, Витцлебен, Бек, далеко не во всем соглашались с нацистскими методами.
Они думали при союзе с гитлеровцами все же сохранить видимость политической самостоятельности рейхсвера. Делалось это с единственной целью удержать свою авторитарную власть в армии, попытаться сохранить независимое влияние рейхсвера на политическую жизнь государства, не подчиняясь целиком новой политической силе. Но их "старомодные" высказывания были всего лишь игрой в самостоятельность, в то время как внутренне они тяготели к нацизму, который бурно проникал в армию. Его успехи в период кризиса гипнотизировали генералов, в том числе и "колеблющихся". Генералы пришли к выводу, что они могут вести свою игру только против социал-демократии. Исследователь истории рейхсвера Шюддекопф пишет: "Как сейсмограф слушало руководство рейхсвера настроения справа... Стремления левых партий он (рейхсвер. - Д. П.) категорически отклонял, устремления правых он одобрял... Он был единодушен с правыми в том, чтобы отвергнуть республику, парламентскую демократию, международную готовность к взаимопониманию, отклонить стремление к разоружению. Даже при поверхностном соприкосновении с НСДАП (сокращенное название нацистской партии. - Д. П.) она должна была казаться рейхсверу привлекательной, так как обнаруживала прямо-таки убедительнейшее понимание "национальных нужд" армии и столь же решительный отказ от "государства ноябрьских дней", как это чувствовало большинство офицеров"{22}.
Не существовало ни одной реакционной политической концепции, будь то ненависть к социализму и марксизму, шовинизм и тяготение к авторитарной власти, в которой не совпадали бы взгляды большинства военных и фашистских политиканов. Ведь не случайно Адольф Гитлер адресовал в 1932 г. свое одно из очень немногих столь пространных личных писем не кому-нибудь, а именно Рейхенау, тогда полковнику, начальнику штаба 1-го дивизионного округа в Кенигсберге. Будущий фюрер писал будущему фельдмаршалу об угрозе распространения в Германии идеологии марксизма: "Победа этого мировоззрения в Германии приведет к последствиям, которые трудно предвидеть... Немецкий народ сейчас имеет так же мало иммунитета против коммунизма, как в 1917 г. или в 1918 г. он не имел иммунитета против революции". Каким должно быть в таком случае отношение Германии к Советскому Союзу? Никаких переговоров и соглашений, никакого сотрудничества!! "Если же мы когда-нибудь, сохрани бог, должны будем спасаться при помощи Советского Союза, тогда это тем более будет означать установление красного флага в Германии". Беда германского народа в том, что он сейчас более чем наполовину пацифичен, значительная его часть "враждебно настроена к вооружениям и обороне". Виной этому - коммунисты, ибо "марксизм, который был в 1914 г. теоретической идеей, сегодня практически завоевал гигантскую часть мира". Будущий фюрер запугивал рейхсвер тем, чего он сам больше всего боялся и что ненавидел, - пролетарской революцией, марксизмом, стараясь привлечь к себе армию общностью мировоззрения, единством оценок в определении "главного врага".
В заключение письма Гитлер следующим образом формулировал "немецкие задачи на будущее": "1. Преодоление марксизма и его последствий до их полного искоренения. Установление нового добровольного духовного единства народа. 2. Общее психологическое, нравственное и моральное вооружение нации на основе этого нового единства мировоззрения. 3. Техническое вооружение. 4. Организационное объединение народной силы для обороны государства. 5. Достижение честного признания введенного нового положения всем остальным миром"{23}. Такова была программа Гитлера для армии, которой реакционные круги рейхсвера сочувствовали. За туманом нацистской фразеологии явно определялись ведущие замыслы: сделать Германию фашистской, уничтожить коммунистическое и рабочее движение, начать политику неограниченных вооружений, развязать войну за гегемонию германского империализма.
С помощью нацистов реакционная военщина надеялась свергнуть Веймарскую республику, к которой относилась, по словам генерала Секта, "с ненавистью в сердце и с проклятием на языке". Ведь генералы так любили повторять слова своего ушедшего кайзера: "Там, где марширует гвардия, не может быть демократии"{24}.
Контрреволюционные силы, во главе которых стояли милитаристы, промышленники и воротилы крупного капитала, увидели в Гитлере "сильную личность" и нужные качества: яростную, фанатичную целеустремленность, направленную на одну цель - установление контрреволюционной диктатуры, образ мышления террориста и вместе с тем демагога, способного увлечь за собой толпы недовольных мещан.
В исследовании В. Т. Фомина об агрессии Германии в Европе до 1939 г. приводятся многие факты активного участия ряда военных в подготовке нацистской диктатуры. Автор приходит к выводу: офицеры и генералы вермахта "рассматривали фашистскую идеологию как составную часть агрессивных планов германского империализма и приняли активное участие в фашизации рейхсвера и психологической подготовке войны"{25}.
Фриц Видеман - бывший начальник ефрейтора Гитлера в первую мировую войну (он был адъютант полка, где служил будущий фюрер), а в 1934 г. личный адъютант Гитлера - пишет: "Партия была организована на военных основах. СА и СС также получили военную структуру. Гитлер был типом немца-военного. Его высшая цель как рейхсканцлера, говорил он мне в рождество 1933 г., - увеличение германских вооруженных сил"{26}.
Вермахт не был простым слугой фашистского режима, исполнителем присяги, данной Гитлеру. Связь между германским милитаризмом, генеральным штабом, с одной стороны, и германским фашизмом - с другой, значительно сложнее. Идеи, организация, методы и планы германской военной касты сродни и старше нацистской партии, которая в 20-е годы и в начале 30-х годов восприняла милитаристскую идеологию, прямо копировала организационную структуру армии и многие ее традиции. В духовной сфере германский милитаризм переплетался с фашизмом. Когда германский генеральный штаб пришел к Гитлеру, то уже обладал качествами, необходимыми фашизму для новой попытки установления мирового господства. Гитлеровский режим и милитаризм все крепче связывались друг с другом.
Гитлер прекрасно знал: все, за малым исключением, генералы пойдут за ним, если поверят, что он сможет привести их к победе в будущей войне. Еще в годы Веймарской республики военные мечтали о временах, когда снова появится "прекрасная, блестящая армия" и они поведут ее в бой. Гитлер говорил военным: "Когда мы станем у руля, тогда рейхсвер снова превратится в большую, старую, великолепную армию"{27}. Наступал их час.
III
"Все, что я делаю, направлено против России". Эти слова, сказанные Гитлером незадолго перед началом второй мировой войны комиссару Лиги наций Буркхардту, вполне могут служить эпиграфом к характеристике всей внешнеполитической агрессивной программы германского фашизма.
Если заняться изучением хотя бы основных материалов, где нацисты излагали концепции своей внешней политики, от "Майн кампф" и выступлений гитлеровских главарей до секретных докладов, записок, стенограмм совещаний, переписки дипломатов, промышленников, военных, то обнаружится такая мозаика агрессивных расчетов, что в общем-то нелегко составить представление, что же и когда они считали главным и что второстепенным, где блефовали и занимались пропагандой и где выдвигали свои фундаментальные требования. Фашистские заправилы, в зависимости от конъюнктуры, говорили и писали сегодня об одном, завтра о другом, а послезавтра противоречили сказанному вчера и позавчера.
Однако если попытаться классифицировать эту программу по ее внутренней "иерархии целей", то станет совершенно ясным, что в центре всей нацистской внешнеполитической концепции и военной стратегии от начала и до конца существования германского фашизма находились планы завоевания Советского Союза. Они имели две связанные друг с другом стороны: политико-идеологическую и экономическую.