Ушаков шел и слышал, как под ногами шуршала высохшая трава. Из села доносилась тихая девичья песня. Еще не стемнело как следует, а молодежь, наверное, на бревнах у старосты собралась. В Алексеевке спокон веков так ведется: кто строится, у того на бревнах и гулянье собирается. Песни, пляски, игры - чего только не затевают!.. К молодым не приходят тягостные мысли, как к старикам. На уме у них другое. У них все впереди, а то, что впереди, обычно манит добрыми надеждами... "Дай Бог, чтобы им жилось лучше, чем их отцам и дедам", - думал Ушаков, прислушиваясь к доносившейся песне.
Когда Ушаков вернулся домой, в столовой горели свечи, на столе стоял самовар.
- Где пропадал, батюшка? - поднялся навстречу Федор, встревоженный его долгим отсутствием. - Я уже собирался людей посылать, тебя искать.
- Где Федор Иванович?
- У себя сидит. Ужинать не стал, чаю ему туда отнесли. А ты как, батюшка, ужинать будешь?
- Не хочется, пойду лучше спать, - сказал Ушаков и направился к себе.
Утром в столовой завтракали без гостя. Федор поднимался будить его, но не добудился. Федор Иванович встал перед самым обедом. Умылся, выпил квасу и пошел в кабинет к дядюшке, не забыв прихватить с собой папку с рукописью.
- Спать, что ли, к нам пожаловал? - с притворной строгостью пожурил его Ушаков. - У нас так не принято. У нас с петухами встают.
- Всю ночь, дядюшка, над вашей рукописью сидел, оттого и завтрак проспал, - отвечал Федор Иванович, кладя папку на стол.
На лице Ушакова шутливость сменилась выражением обеспокоенности:
- Что скажешь?
- Без лести, дядюшка, скажу: добрые записки получились. С интересом читал.
- Я про конец спрашиваю: к месту там всякие рассуждения или выбросить?
- Не знаю, дядюшка. На вашем месте я бы оставил. Рассуждения ваши островов касаются, а не России. Хотя, - добавил Федор Иванович, теряя уверенность, - недруги ваши могут по-всякому повернуть...
- То-то и оно, что могут. - Ушаков тяжело вздохнул. - Придется, видно, послушаться Филарета, переделать конец.
Внизу ударил колокол: Федор звал на обед.
Спускаясь по лестнице, Ушаков спросил племянника:
- Чем сегодня займемся?
- Хотелось бы в монастырь сходить, праху деда Федора поклониться.
- Что ж, в монастырь так в монастырь, - согласился Ушаков. Пообедаем да и двинемся пешочком.
6
В монастырь шли знакомой лесной дорогой, шли не спеша, разговаривая между собой. Ушаков вспоминал, как две недели тому назад он следовал по этой же дороге с толпою крестьян. В тот день все стремились в монастырь с надеждой услышать решение царя о даровании крестьянам полной воли. Шли в монастырь веселыми, а возвращались понурыми. Объявленный манифест обманул их надежды.
- Трудно приходится крестьянам? - интересовался Федор Иванович.
- Среди дворян слишком много самодуров, - отвечал Ушаков. Наказывают крестьян своих нещадно, помыкают ими словно скотиной. Я знаю одного, который до смерти двоих запорол.
- И что же ему за это?
- А ничего, по решению суда пять лет отсидел в Санаксарском монастыре, отмолил грехи и снова в деревню свою вернулся, чтобы новыми грехами себя покрывать. Другой помещик, которого я тоже хорошо знаю, продолжал Ушаков, - мужиков до смерти не доводит, понимает, что смерть крестьянина в убыток оборачивается, но дыхнуть им свободно не дает. По десять шкур готов содрать с крестьян своих этот помещик.
- Но его же можно остановить!
- Я пытался. Только он тех крестьян, что ко мне обращались за заступничеством, еще злее наказывать стал.
Выйдя на монастырскую поляну, путники, как обычно делали все прихожане, перекрестились на стоявшую у дороги часовню и направились к главным воротам. Навстречу им маленькими группками и в одиночку шли богомольцы, приходившие на службу. У ворот стоял большой тарантас, впряженный в пару лоснившихся от сытости лошадей. В то время как кучер в синем кафтане держал под уздцы лошадей, чтобы стояли спокойно, несколько монахов суетливо поправляли на тарантасе сиденье, счищали с подножки и колес засохшую грязь.
- Уж не архиерея ли сей экипаж? - предположил Федор Иванович.
Едва успел он это сказать, как в воротах показалась густая толпа, во главе которой шли бок о бок игумен Филарет и осанистый господин, в котором Ушаков сразу узнал аксельского помещика Титова. Да, это был тот самый Титов, о котором только что рассказывал племяннику. Но позвольте, как же так? Игумен держался с Титовым так, словно тот был выше его саном. Лицо его источало выражение угодливости... И эта толпа монашеской братии, чинно вышедшая на проводы... Полно, да не сон ли это?
Изумление Ушакова было столь велико, что, увидев сцену проводов помещика-самодура, он невольно остановился. Ноги отказывались идти. Он стоял и смотрел, как игумен заискивающе улыбался Титову в ответ на какие-то его слова, на то, как монахи, бережно поддерживая Титова за руки, усадили его на тарантас и как тот, довольный, ухмыляющийся, сделал кучеру знак, чтобы садился на козлы и ехал. Непонятно... Что сделалось с игуменом? Чем этот помещик-крепостник покорил настоятеля "обители справедливости"?..
Когда тарантас с Титовым отъехал, игумен сказал что-то на ухо монаху, стоявшему рядом. Тот побежал навстречу Ушакову и его племяннику, но прежде чем успел добежать, Ушаков круто повернулся и быстро зашагал в обратную сторону, сказав племяннику, чтобы оставался в монастыре один.
Ушаков спешил, словно малейшая задержка могла повлиять на принятое им решение. Он шел не оглядываясь. Не шел, а бежал, обуреваемый обидой, досадой, ненавистью к игумену Филарету. Боже мой!.. И он до сего дня верил этому человеку! Искал в нем друга, считал честнейшим человеком! Какое заблуждение!..
Буря улеглась в нем, когда он уже был в лесу, на полпути к дому. Чтобы дать сердцу успокоиться, сел на бугорок и долго сидел так, уставший, опустошенный, сидел уже без мыслей в голове, - не хотелось думать, хотелось только ткнуться лицом в пожухлую траву и зареветь по-бабьи.
Он просидел с час, потом поднялся с трудом и пошел дальше.
Когда Федор Иванович вернулся из монастыря, Ушаков был уже у себя в комнате. У него разболелась голова, и ему пришлось лечь.
- Был на могиле? - спросил он племянника.
- Вместе с отцом Филаретом. Кстати, игумен очень опечалился, когда узнал о вашем неожиданном возвращении.
Ушаков нахмурился, потянул на себя одеяло, всем своим видом показывая, что ему неприятно упоминание имени игумена.
- Знаешь ли, кто был тот человек, которого провожали монахи с игуменом во главе?
- Мне говорили, какой-то помещик, пожертвовавший монастырю пятьдесят рублей.
- Это был тот самый деспот, о котором рассказывал тебе дорогой.
* * *
Федор Иванович прожил в Алексеевке одну неделю. Все эти дни он пропадал с мужиками на Мокше или с ружьем ходил по лесам с тщетной надеждой убить медведя, а вечером после ужина поднимался к дяде и вел с ним продолжительные беседы.
Однажды он никуда не пошел - ни в лес, ни на Мокшу, с полдня просидел в своей комнате, а потом зашел к дяде и объявил, что надумал оставить службу во флоте и поселиться в деревне.
Ушаков, выслушав его, нахмурился:
- Откуда взялось такое желание?
- Я уже говорил, неинтересно стало служить. Флотским нет прежнего почтения. Да и справедливости никакой...