Евгений Онегин - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 2

Глава первая

И жить торопится, и чувствовать спешит.

Князь Вяземский[2]

I

«Мой дядя самых честных правил,Когда не в шутку занемог,Он уважать себя заставилИ лучше выдумать не мог.Его пример другим наука;Но, боже мой, какая скукаС больным сидеть и день и ночь,Не отходя ни шагу прочь!Какое низкое коварствоПолуживого забавлять,Ему подушки поправлять,Печально подносить лекарство,Вздыхать и думать про себя:Когда же черт возьмет тебя!»

II

Так думал молодой повеса,Летя в пыли на почтовых,Всевышней волею ЗевесаНаследник всех своих родных. —Друзья Людмилы и Руслана!С героем моего романаБез предисловий, сей же часПозвольте познакомить вас:Онегин, добрый мой приятель,Родился на брегах Невы,Где, может быть, родились выИли блистали, мой читатель;Там некогда гулял и я:Но вреден север для меня.[3]

III

Служив отлично-благородно,Долгами жил его отец,Давал три бала ежегодноИ промотался наконец.Судьба Евгения хранила:Сперва Madame за ним ходила,Потом Monsieur ее сменил;Ребенок был резов, но мил.Monsieur l’Abbé, француз убогой,Чтоб не измучилось дитя,Учил его всему шутя,Не докучал моралью строгой,Слегка за шалости бранилИ в Летний сад гулять водил.

IV

Когда же юности мятежнойПришла Евгению пора,Пора надежд и грусти нежной,Monsieur прогнали со двора.Вот мой Онегин на свободе;Острижен по последней моде;Как dandy[4] лондонский одет —И наконец увидел свет.Он по-французски совершенноМог изъясняться и писал;Легко мазурку танцевалИ кланялся непринужденно;Чего ж вам больше? Свет решил,Что он умен и очень мил.

V

Мы все учились понемногуЧему-нибудь и как-нибудь,Так воспитаньем, слава богу,У нас немудрено блеснуть.Онегин был, по мненью многих(Судей решительных и строгих),Ученый малый, но педант.[5]Имел он счастливый талантБез принужденья в разговореКоснуться до всего слегка,С ученым видом знатокаХранить молчанье в важном спореИ возбуждать улыбку дамОгнем нежданных эпиграмм.

VI

Латынь из моды вышла ныне:Так, если правду вам сказать,Он знал довольно по-латыни,Чтоб эпиграфы разбирать,Потолковать об Ювенале,В конце письма поставить vale,[6]Да помнил, хоть не без греха,Из Энеиды два стиха.Он рыться не имел охотыВ хронологической пылиБытописания земли;Но дней минувших анекдоты,От Ромула до наших дней,Хранил он в памяти своей.

VII

Высокой страсти не имеяДля звуков жизни не щадить,Не мог он ямба от хорея,Как мы ни бились, отличить.Бранил Гомера, Феокрита;Зато читал Адама СмитаИ был глубокий эконом,То есть умел судить о том,Как государство богатеет,И чем живет, и почемуНе нужно золота ему,Когда простой продукт имеет.Отец понять его не могИ земли отдавал в залог.

VIII

Всего, что знал еще Евгений,Пересказать мне недосуг;Но в чем он истинный был гений,Что знал он тверже всех наук,Что было для него измладаИ труд, и мука, и отрада,Что занимало целый деньЕго тоскующую лень, —Была наука страсти нежной,Которую воспел Назон,За что страдальцем кончил онСвой век блестящий и мятежныйВ Молдавии, в глуши степей,Вдали Италии своей.

IX

………………………………………………………………………………………………………………

X

Как рано мог он лицемерить,Таить надежду, ревновать,Разуверять, заставить верить,Казаться мрачным, изнывать,Являться гордым и послушным,Внимательным иль равнодушным!Как томно был он молчалив,Как пламенно красноречив,В сердечных письмах как небрежен!Одним дыша, одно любя,Как он умел забыть себя!Как взор его был быстр и нежен,Стыдлив и дерзок, а поройБлистал послушною слезой!

XI

Как он умел казаться новым,Шутя невинность изумлять,Пугать отчаяньем готовым,Приятной лестью забавлять,Ловить минуту умиленья,Невинных лет предубежденьяУмом и страстью побеждать,Невольной ласки ожидать,Молить и требовать признанья,Подслушать сердца первый звук,Преследовать любовь и вдругДобиться тайного свиданья…И после ей наединеДавать уроки в тишине!

XII

Как рано мог уж он тревожитьСердца кокеток записных!Когда ж хотелось уничтожитьЕму соперников своих,Как он язвительно злословил!Какие сети им готовил!Но вы, блаженные мужья,С ним оставались вы друзья:Его ласкал супруг лукавый,Фобласа давний ученик,И недоверчивый старик,И рогоносец величавый,Всегда довольный сам собой,Своим обедом и женой.

XIII. XIV

………………………………………………………………………………………………………………

XV

Бывало, он еще в постеле:К нему записочки несут.Что? Приглашенья? В самом деле,Три дома на вечер зовут:Там будет бал, там детский праздник.Куда ж поскачет мой проказник?С кого начнет он? Всё равно:Везде поспеть немудрено.Покамест в утреннем уборе,Надев широкий боливар,[7]Онегин едет на бульвар,И там гуляет на просторе,Пока недремлющий брегетНе прозвонит ему обед.

XVI

Уж темно: в санки он садится.«Пади, пади!» – раздался крик;Морозной пылью серебритсяЕго бобровый воротник.К Talon[8] помчался: он уверен,Что там уж ждет его Каверин.Вошел: и пробка в потолок,Вина кометы брызнул ток;Пред ним roast-beef[9] окровавленныйИ трюфли, роскошь юных лет,Французской кухни лучший цвет,И Страсбурга пирог нетленныйМеж сыром лимбургским живымИ ананасом золотым.

XVII

Еще бокалов жажда проситЗалить горячий жир котлет,Но звон брегета им доносит,Что новый начался балет.Театра злой законодатель,Непостоянный обожательОчаровательных актрис,Почетный гражданин кулис,Онегин полетел к театру,Где каждый, вольностью дыша,Готов охлопать entrechat,[10]Обшикать Федру, Клеопатру,Моину вызвать (для того,Чтоб только слышали его).

XVIII

Волшебный край! там в стары годы,Сатиры смелый властелин,Блистал Фонвизин, друг свободы,И переимчивый Княжнин;Там Озеров невольны даниНародных слез, рукоплесканийС младой Семеновой делил;Там наш Катенин воскресилКорнеля гений величавый;Там вывел колкий ШаховскойСвоих комедий шумный рой,Там и Дидло[11] венчался славой,Там, там под сению кулисМладые дни мои неслись.

XIX

Мои богини! что вы? где вы?Внемлите мой печальный глас:Всё те же ль вы? другие ль девы,Сменив, не заменили вас?Услышу ль вновь я ваши хоры?Узрю ли русской ТерпсихорыДушой исполненный полет?Иль взор унылый не найдетЗнакомых лиц на сцене скучной,И, устремив на чуждый светРазочарованный лорнет,Веселья зритель равнодушный,Безмолвно буду я зеватьИ о былом воспоминать?

XX

Театр уж полон; ложи блещут;Партер и кресла, всё кипит;В райке нетерпеливо плещут,И, взвившись, занавес шумит.Блистательна, полувоздушна,Смычку волшебному послушна,Толпою нимф окружена,Стоит Истомина; она,Одной ногой касаясь пола,Другою медленно кружит,И вдруг прыжок, и вдруг летит,Летит, как пух от уст Эола;То стан совьет, то разовьет,И быстрой ножкой ножку бьет.

XXI

Всё хлопает. Онегин входит,Идет меж кресел по ногам,Двойной лорнет скосясь наводитНа ложи незнакомых дам;Все ярусы окинул взором,Всё видел: лицами, уборомУжасно недоволен он;С мужчинами со всех сторонРаскланялся, потом на сценуВ большом рассеянье взглянул,Отворотился – и зевнул,И молвил: «Всех пора на смену;Балеты долго я терпел,Но и Дидло мне надоел».

XXII

Еще амуры, черти, змеиНа сцене скачут и шумят;Еще усталые лакеиНа шубах у подъезда спят;Еще не перестали топать,Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;Еще снаружи и внутриВезде блистают фонари;Еще, прозябнув, бьются кони,Наскуча упряжью своей,И кучера, вокруг огней,Бранят господ и бьют в ладони:А уж Онегин вышел вон;Домой одеться едет он.

XXIII

Изображу ль в картине вернойУединенный кабинет,Где мод воспитанник примерныйОдет, раздет и вновь одет?Всё, чем для прихоти обильнойТоргует Лондон щепетильныйИ по Балтическим волнамЗа лес и сало возит нам,Всё, что в Париже вкус голодный,Полезный промысел избрав,Изобретает для забав,Для роскоши, для неги модной, —Всё украшало кабинетФилософа в осьмнадцать лет.

XXIV

Янтарь на трубках Цареграда,Фарфор и бронза на столе,И, чувств изнеженных отрада,Духи в граненом хрустале;Гребенки, пилочки стальные,Прямые ножницы, кривые,И щетки тридцати родовИ для ногтей, и для зубов.Руссо (замечу мимоходом)Не мог понять, как важный ГримСмел чистить ногти перед ним,Красноречивым сумасбродом.[12]Защитник вольности и правВ сем случае совсем неправ.

XXV

Быть можно дельным человекомИ думать о красе ногтей:К чему бесплодно спорить с веком?Обычай деспот меж людей.Второй Чадаев, мой Евгений,Боясь ревнивых осуждений,В своей одежде был педантИ то, что мы назвали франт.Он три часа по крайней мереПред зеркалами проводилИ из уборной выходилПодобный ветреной Венере,Когда, надев мужской наряд,Богиня едет в маскарад.

XXVI

В последнем вкусе туалетомЗаняв ваш любопытный взгляд,Я мог бы пред ученым светомЗдесь описать его наряд;Конечно б, это было смело,Описывать мое же дело:Но панталоны, фрак, жилет,Всех этих слов на русском нет;А вижу я, винюсь пред вами,Что уж и так мой бедный слогПестреть гораздо б меньше могИноплеменными словами,Хоть и заглядывал я встарьВ Академический Словарь.

XXVII

У нас теперь не то в предмете:Мы лучше поспешим на бал,Куда стремглав в ямской каретеУж мой Онегин поскакал.Перед померкшими домамиВдоль сонной улицы рядамиДвойные фонари каретВеселый изливают светИ радуги на снег наводят;Усеян плошками кругом,Блестит великолепный дом;По цельным окнам тени ходят,Мелькают профили головИ дам и модных чудаков.

XXVIII

Вот наш герой подъехал к сеням;Швейцара мимо он стрелойВзлетел по мраморным ступеням,Расправил волоса рукой,Вошел. Полна народу зала;Музыка уж греметь устала;Толпа мазуркой занята;Кругом и шум и теснота;Бренчат кавалергарда шпоры;Летают ножки милых дам;По их пленительным следамЛетают пламенные взоры,И ревом скрыпок заглушенРевнивый шепот модных жен.

XXIX

Во дни веселий и желанийЯ был от балов без ума:Верней нет места для признанийИ для вручения письма.О вы, почтенные супруги!Вам предложу свои услуги;Прошу мою заметить речь:Я вас хочу предостеречь.Вы также, маменьки, построжеЗа дочерьми смотрите вслед:Держите прямо свой лорнет!Не то… не то, избави Боже!Я это потому пишу,Что уж давно я не грешу.

XXX

Увы, на разные забавыЯ много жизни погубил!Но если б не страдали нравы,Я балы б до сих пор любил.Люблю я бешеную младость,И тесноту, и блеск, и радость,И дам обдуманный наряд;Люблю их ножки; только врядНайдете вы в России целойТри пары стройных женских ног.Ах! долго я забыть не могДве ножки… Грустный, охладелый,Я всё их помню, и во снеОни тревожат сердце мне.

XXXI

Когда ж и где, в какой пустыне,Безумец, их забудешь ты?Ах, ножки, ножки! где вы ныне?Где мнете вешние цветы?Взлелеяны в восточной неге,На северном, печальном снегеВы не оставили следов:Любили мягких вы ковровРоскошное прикосновенье.Давно ль для вас я забывалИ жажду славы и похвал,И край отцов, и заточенье?Исчезло счастье юных лет,Как на лугах ваш легкий след.

XXXII

Дианы грудь, ланиты[13] ФлорыПрелестны, милые друзья!Однако ножка ТерпсихорыПрелестней чем-то для меня.Она, пророчествуя взглядуНеоцененную награду,Влечет условною красойЖеланий своевольный рой.Люблю ее, мой друг Эльвина,Под длинной скатертью столов,Весной на мураве лугов,Зимой на чугуне камина,На зеркальном паркете зал,У моря на граните скал.

XXXIII

Я помню море пред грозою:Как я завидовал волнам,Бегущим бурной чередоюС любовью лечь к ее ногам!Как я желал тогда с волнамиКоснуться милых ног устами!Нет, никогда средь пылких днейКипящей младости моейЯ не желал с таким мученьемЛобзать уста младых Армид,Иль розы пламенных ланит,Иль перси, полные томленьем;Нет, никогда порыв страстейТак не терзал души моей!

XXXIV

Мне памятно другое время!В заветных иногда мечтахДержу я счастливое стремя…И ножку чувствую в руках;Опять кипит воображенье,Опять ее прикосновеньеЗажгло в увядшем сердце кровь,Опять тоска, опять любовь!..Но полно прославлять надменныхБолтливой лирою своей;Они не стоят ни страстей,Ни песен, ими вдохновенных:Слова и взор волшебниц сихОбманчивы… как ножки их.

XXXV

Что ж мой Онегин? ПолусонныйВ постелю с бала едет он:А Петербург неугомонныйУж барабаном пробужден.Встает купец, идет разносчик,На биржу тянется извозчик,С кувшином охтенка спешит,Под ней снег утренний хрустит.Проснулся утра шум приятный.Открыты ставни; трубный дымСтолбом восходит голубым,И хлебник, немец аккуратный,В бумажном колпаке, не разУж отворял свой васисдас.[14]

XXXVI

Но, шумом бала утомленный,И утро в полночь обратя,Спокойно спит в тени блаженнойЗабав и роскоши дитя.Проснется зá полдень, и сноваДо утра жизнь его готова,Однообразна и пестра,И завтра то же, что вчера.Но был ли счастлив мой Евгений,Свободный, в цвете лучших лет,Среди блистательных побед,Среди вседневных наслаждений?Вотще ли был он средь пировНеосторожен и здоров?

XXXVII

Нет: рано чувства в нем остыли;Ему наскучил света шум;Красавицы не долго былиПредмет его привычных дум;Измены утомить успели;Друзья и дружба надоели,Затем, что не всегда же могBeef-steaks и страсбургский пирогШампанской обливать бутылкойИ сыпать острые слова,Когда болела голова;И хоть он был повеса пылкой,Но разлюбил он наконецИ брань, и саблю, и свинец.

XXXVIII

Недуг, которого причинуДавно бы отыскать пора,Подобный английскому сплину,Короче: русская хандраИм овладела понемногу;Он застрелиться, слава Богу,Попробовать не захотел,Но к жизни вовсе охладел.Как Child-Harold, угрюмый, томныйВ гостиных появлялся он;Ни сплетни света, ни бостон,Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,Ничто не трогало его,Не замечал он ничего.

XXXIX. XL. XLI

………………………………………………………………………………………………………………

XLII

Причудницы большого света!Всех прежде вас оставил он;И правда то, что в наши летаДовольно скучен высший тон;Хоть, может быть, иная дамаТолкует Сея и Бентама,Но вообще их разговорНесносный, хоть невинный вздор;К тому ж они так непорочны,Так величавы, так умны,Так благочестия полны,Так осмотрительны, так точны,Так неприступны для мужчин,Что вид их уж рождает сплин.[15]

XLIII

И вы, красотки молодые,Которых позднею поройУносят дрожки удалыеПо петербургской мостовой,И вас покинул мой Евгений.Отступник бурных наслаждений,Онегин дома заперся,Зевая, за перо взялся,Хотел писать – но труд упорныйЕму был тошен; ничегоНе вышло из пера его,И не попал он в цех задорныйЛюдей, о коих не сужу,Затем, что к ним принадлежу.

XLIV

И снова, преданный безделью,Томясь душевной пустотой,Уселся он – с похвальной цельюСебе присвоить ум чужой;Отрядом книг уставил полку,Читал, читал, а всё без толку:Там скука, там обман иль бред;В том совести, в том смысла нет;На всех различные вериги;И устарела старина,И старым бредит новизна.Как женщин, он оставил книги,И полку, с пыльной их семьей,Задернул траурной тафтой.

XLV

Условий света свергнув бремя,Как он, отстав от суеты,С ним подружился я в то время.Мне нравились его черты,Мечтам невольная преданность,Неподражательная странностьИ резкий, охлажденный ум.Я был озлоблен, он угрюм;Страстей игру мы знали оба;Томила жизнь обоих нас;В обоих сердца жар угас;Обоих ожидала злобаСлепой Фортуны и людейНа самом утре наших дней.

XLVI

Кто жил и мыслил, тот не можетВ душе не презирать людей;Кто чувствовал, того тревожитПризрак невозвратимых дней:Тому уж нет очарований,Того змия воспоминаний,Того раскаянье грызет.Всё это часто придаетБольшую прелесть разговору.Сперва Онегина языкМеня смущал; но я привыкК его язвительному спору,И к шутке, с желчью пополам,И злости мрачных эпиграмм.

XLVII

Как часто летнею порою,Когда прозрачно и светлоНочное небо над Невою[16]И вод веселое стеклоНе отражает лик Дианы,Воспомня прежних лет романы,Воспомня прежнюю любовь,Чувствительны, беспечны вновь,Дыханьем ночи благосклоннойБезмолвно упивались мы!Как в лес зеленый из тюрьмыПеренесен колодник сонный,Так уносились мы мечтойК началу жизни молодой.

XLVIII

С душою, полной сожалений,И опершися на гранит,Стоял задумчиво Евгений,Как описал себя пиит.[17]Всё было тихо; лишь ночныеПерекликались часовые;Да дрожек отдаленный стукС Мильонной[18] раздавался вдруг;Лишь лодка, веслами махая,Плыла по дремлющей реке:И нас пленяли вдалекеРожок и песня удалая…Но слаще, средь ночных забав,Напев Торкватовых октав![19]

XLIX

Адриатические волны,О Брента! нет, увижу васИ, вдохновенья снова полный,Услышу ваш волшебный глас!Он свят для внуков Аполлона;По гордой лире Альбиона[20]Он мне знаком, он мне родной.Ночей Италии златойЯ негой наслажусь на волеС венецианкою младой,То говорливой, то немой,Плывя в таинственной гондоле;С ней обретут уста моиЯзык Петрарки и любви.

L

Придет ли час моей свободы?Пора, пора! – взываю к ней;Брожу над морем,[21] жду погоды,Маню ветрила кораблей.Под ризой бурь, с волнами споря,По вольному распутью моряКогда ж начну я вольный бег?Пора покинуть скучный брегМне неприязненной стихии,И средь полуденных зыбей,Под небом Африки моей,[22]Вздыхать о сумрачной России,Где я страдал, где я любил,Где сердце я похоронил.

LI

Онегин был готов со мноюУвидеть чуждые страны;Но скоро были мы судьбоюНа долгий срок разведены.Отец его тогда скончался.Перед Онегиным собралсяЗаимодавцев жадный полк.У каждого свой ум и толк:Евгений, тяжбы ненавидя,Довольный жребием своим,Наследство предоставил им,Большой потери в том не видяИль предузнав издалекаКончину дяди старика.

LII

Вдруг получил он в самом делеОт управителя доклад,Что дядя при смерти в постелеИ с ним проститься был бы рад.Прочтя печальное посланье,Евгений тотчас на свиданьеСтремглав по почте поскакалИ уж заранее зевал,Приготовляясь, денег ради,На вздохи, скуку и обман(И тем я начал мой роман);Но, прилетев в деревню дяди,Его нашел уж на столе,Как дань, готовую земле.

LIII

Нашел он полон двор услуги;К покойнику со всех сторонСъезжались недруги и други,Охотники до похорон.Покойника похоронили.Попы и гости ели, пилиИ после важно разошлись,Как будто делом занялись.Вот наш Онегин – сельский житель,Заводов, вод, лесов, земельХозяин полный, а досельПорядка враг и расточитель,И очень рад, что прежний путьПеременил на что-нибудь.

LIV

Два дня ему казались новыУединенные поля,Прохлада сумрачной дубровы,Журчанье тихого ручья;На третий роща, холм и полеЕго не занимали боле;Потом уж наводили сон;Потом увидел ясно он,Что и в деревне скука та же,Хоть нет ни улиц, ни дворцов,Ни карт, ни балов, ни стихов.Хандра ждала его на страже,И бегала за ним она,Как тень иль верная жена.

LV

Я был рожден для жизни мирной,Для деревенской тишины:В глуши звучнее голос лирный,Живее творческие сны.Досугам посвятясь невинным,Брожу над озером пустынным,И far niente[23] мой закон.Я каждым утром пробужденДля сладкой неги и свободы:Читаю мало, долго сплю,Летучей славы не ловлю.Не так ли я в былые годыПровел в бездействии, в тениМои счастливейшие дни?

LVI

Цветы, любовь, деревня, праздность,Поля! я предан вам душой.Всегда я рад заметить разностьМежду Онегиным и мной,Чтобы насмешливый читательИли какой-нибудь издательЗамысловатой клеветы,Сличая здесь мои черты,Не повторял потом безбожно,Что намарал я свой портрет,Как Байрон, гордости поэт,Как будто нам уж невозможноПисать поэмы о другом,Как только о себе самом.

LVII

Замечу кстати: все поэты —Любви мечтательной друзья.Бывало, милые предметыМне снились, и душа мояИх образ тайный сохранила;Их после муза оживила:Так я, беспечен, воспевалИ деву гор, мой идеал,И пленниц берегов Салгира.[24]Теперь от вас, мои друзья,Вопрос нередко слышу я:«О ком твоя вздыхает лира?Кому, в толпе ревнивых дев,Ты посвятил ее напев?

LVIII

Чей взор, волнуя вдохновенье,Умильной лаской наградилТвое задумчивое пенье?Кого твой стих боготворил?»И, други, никого, ей-богу!Любви безумную тревогуЯ безотрадно испытал.Блажен, кто с нею сочеталГорячку рифм: он тем удвоилПоэзии священный бред,Петрарке шествуя вослед,А муки сердца успокоил,Поймал и славу между тем;Но я, любя, был глуп и нем.

LIX

Прошла любовь, явилась муза,И прояснился темный ум.Свободен, вновь ищу союзаВолшебных звуков, чувств и дум;Пишу, и сердце не тоскует,Перо, забывшись, не рисуетБлиз неоконченных стиховНи женских ножек, ни голов;Погасший пепел уж не вспыхнет,Я всё грущу; но слез уж нет,И скоро, скоро бури следВ душе моей совсем утихнет:Тогда-то я начну писатьПоэму песен в двадцать пять.

LX

Я думал уж о форме планаИ как героя назову;Покамест моего романаЯ кончил первую главу;Пересмотрел всё это строго;Противоречий очень много,Но их исправить не хочу;Цензуре долг свой заплачуИ журналистам на съеденьеПлоды трудов моих отдам;Иди же к невским берегам,Новорожденное творенье,И заслужи мне славы дань:Кривые толки, шум и брань!

  1. Эпиграф взят из стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег».

  2. Писано в Бесарабии.

  3. Dandy, франт.

  4. Педант– здесь: «человек, выставляющий напоказ свои знания, свою ученость, с апломбом, судящий обо всем». (Словарь языка А. С. Пушкина.)

  5. Vale– будь здоров (лат.).

  6. Шляпа а la Bolivar.

  7. Известный ресторатор.

  8. Roast-beef (ростбиф) – мясное блюдо английской кухни.

  9. entrechat (антраша) – фигура в балете (фр.).

  10. Черта охлажденного чувства, достойная Чальд-Гарольда. Балеты г. Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной. Один из наших романтических писателей находил в них гораздо более поэзии, нежели во всей французской литературе.

  11. Tout le monde sut qu’il mettait du blanc; et moi, qui n’en croyais rien, je commenзai de le croire, non seulement par l’embellissement de son teint et pour avoir trouvé des tasses de blanc sur sa toilette, mais sur ce qu’entrant un matin dans sa chambre, je le trouvai brossant ses ongles avec une petite vergette faite exprиs, ouvrage qu’il continua fiиrement devant moi. Je jugeai qu’un homme qui passe deux heures tous les matins а brosser ses ongles, peut bien passer quelques instants а remplir de blanc les creux de sa peau.Confessions J. J. RousseauВсе знали, что он употребляет белила; и я, совершенно этому не веривший, начал догадываться о том не только по улучшению цвета его лица или потому, что находил баночки из-под белил на его туалете, но потому, что, зайдя однажды утром к нему в комнату, я застал его за чисткой ногтей при помощи специальной щеточки; это занятие он гордо продолжал в моем присутствии. Я решил, что человек, который каждое утро проводит два часа за чисткой ногтей, может потратить несколько минут, чтобы замазать белилами недостатки кожи.(«Исповедь» Ж.-Ж. Руссо) (фр.).Грим опередил свой век: ныне во всей просвещенной Европе чистят ногти особенной щеточкой.

  12. Ланиты – щеки (устар.).

  13. Васисдас – игра слов: во французском языке – форточка, в немецком – вопрос «вас ист дас?» – «что это?», употреблявшийся у русских для обозначения немцев. Торговля в небольших лавочках велась через окно. То есть хлебник-немец успел продать не одну булку.

  14. Вся сия ироническая строфа не что иное, как тонкая похвала прекрасным нашим соотечественницам. Так Буало, под видом укоризны, хвалит Лудовика XIV. Наши дамы соединяют просвещение с любезностию и строгую чистоту нравов с этою восточною прелестию, столь пленившей г-жу Сталь (см. Dix années d’exil / «Десять лет изгнания» (фр.)).

  15. Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича:Вот ночь; но меркнут златистые полосы облак.Без звезд и без месяца вся озаряется дальность.На взморье далеком сребристые видны ветрилаЧуть видных судов, как по синему небу плывущих.Сияньем бессумрачным небо ночное сияет,И пурпур заката сливается с златом востока:Как будто денница за вечером следом выводитРумяное утро. – Была то година златая.Как летние дни похищают владычество ночи;Как взор иноземца на северном небе пленяетСиянье волшебное тени и сладкого света,Каким никогда не украшено небо полудня;Та ясность, подобная прелестям северной девы,Которой глаза голубые и алые щекиЕдва оттеняются русыми локон волнами.Тогда над Невой и над пышным Петрополем видятБез сумрака вечер и быстрые ночи без тени;Тогда Филомела полночные песни лишь кончитИ песни заводит, приветствуя день восходящий.Но поздно; повеяла свежесть на невские тундры;Роса опустилась; ………………………Вот полночь: шумевшая вечером тысячью весел,Нева не колыхнет; разъехались гости градские;Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, все тихо;Лишь изредка гул от мостов пробежит над водою;Лишь крик протяженный из дальней промчитсядеревни,Где в ночь окликается ратная стража со стражей.Все спит. ………………………

  16. Въявь богиню благосклоннуЗрит восторженный пиит,Что проводит ночь бессону,Опершися на гранит.(Муравьев. Богине Невы)

  17. Мильонная – название улицы в Санкт-Петербурге.

  18. Торкватовые октавы – стихи итальянского поэта эпохи Возрождения Торквато Тассо (1544–1595).

  19. Гордой лирой Альбиона А. С. Пушкин называет творчество английского поэта Байрона.

  20. Писано в Одессе.

  21. См. первое издание Евгения Онегина.

  22. Far niente – безделие (ит.).

  23. Салгир – река в Крыму.