таком костюме?».
А теперь вообразите, что вы демонстрируете свое скудное одеяние целой толпе, сидя-
щей в зале, – мужчинам и женщинам, старикам и молодым людям, – и все они, оглядев
120
Д. Гилберт. «Спотыкаясь о счастье»
вас, одновременно качают головами. Вы, конечно, испытаете неприятные чувства. Очень
неприятные. Унижение, обиду и стыд. Вы поспешите уйти – с горящими щеками, со слезами
на глазах и комком в горле. Быть единодушно отвергнутым многими и разными людьми –
переживание не из легких, поскольку оно вполне однозначно, и психологической иммун-
ной системе затруднительно создать такое видение ситуации, которое будет и позитивным,
и заслуживающим доверия. В своем провале легко обвинить пристрастность одного экс-
перта, но не пристрастность целой комиссии. Такие выводы, как «94 человека моргнули
одновременно и поэтому не разглядели моих достоинств», уж точно доверия не заслужи-
вают. Сходным образом добровольцам было легче объяснить отказ антипатией к ним экс-
перта, чем антипатией всей комиссии, почему более неприятные чувства и испытывали те,
кого отвергла последняя.
Сейчас, когда вы сидите на своем уютном диване и читаете о результатах исследо-
вания, это может казаться вам совершенно очевидным. Но позвольте заметить, что совер-
шенно очевидным все это становится лишь тогда, когда кто-то возьмет на себя труд вам
все объяснить. Иначе почему добровольцы были не в состоянии предсказать, что это слу-
чится, несколькими минутами ранее? Почему они не поняли, что, обвиняя эксперта, будут
чувствовать себя лучше, чем обвиняя комиссию? А потому, что когда их попросили пред-
сказать свою эмоциональную реакцию на отказ, они представили ее себе как острый укол.
И все. Они не представляли себе, каким образом их мозг попытается смягчить эту боль. И
поскольку они не знали, что обвинение тех, кто причинил страдание, сможет это страдание
облегчить, им и в голову не пришло, что одного человека обвинить гораздо легче, чем группу.
Эти данные подтверждаются и другими исследованиями. Например, люди предполагают,
что будут испытывать равное горе, произойдет ли трагедия из-за чьей-то халатности или
по воле слепого случая, но на самом деле испытывают большее горе, если это был слепой
случай и винить в трагедии некого[249].
Мы ничего не знаем о своей психологической иммунной системе и по этой при-
чине неправильно предсказываем обстоятельства, при которых обвиним других или себя[250].
Вспомните конец фильма «Касабланка», сцену с Хамфри Богартом и Ингрид Бергман. Ильза
Лунд (Бергман) пытается решить, остаться ли ей в Касабланке с человеком, которого она
любит, или улететь с мужем. Рик Блейн (Богарт) поворачивается к ней и говорит: «В глубине
души мы оба знаем, что ты принадлежишь Виктору. Ты – часть его жизни, то, что держит
его на плаву. Если ты не улетишь сейчас с ним в этом самолете, ты об этом пожалеешь. Воз-
можно, не сегодня. И не завтра. Но скоро – и на всю оставшуюся жизнь»62.
Эта небольшая мелодраматичная сцена – одна из самых незабываемых в истории кине-
матографа. И не потому, что она особенно хорошо сыграна или особенно хорошо снята, но
потому, что многим из нас случалось стоять на такой же взлетно-посадочной полосе. Самый
важный выбор – жениться, завести детей, купить дом, получить какую-то профессию, уехать
за границу – часто определяется тем, как мы представляем себе будущее сожаление («Зря я
не хотел ребенка!»). Сожаление – это эмоция, которую мы испытываем, когда виним себя в
несчастливом исходе, который можно было бы предотвратить, поступи мы в прошлом иначе.
И поскольку эта эмоция решительно неприятна, в настоящем мы часто пытаемся поступать
так, чтобы ее предотвратить[251]. В действительности многие из нас разрабатывают теории
относительно того, в каких случаях и почему люди испытывают сожаление, и эти теории
позволяют нам избежать переживания. Например, мы полагаем, что испытаем больше сожа-