мы делаем правильный вывод, что в прошлом больше ездили на велосипедах, чем на яках.
Логика рассуждения была бы непогрешимой – если бы не то обстоятельство, что частота
нашего переживания – не единственный определяющий фактор легкости, с какой мы его
вспоминаем. На самом деле к числу самых запоминающихся относятся редкие или необыч-
ные переживания, почему многие американцы и знают точно, где они находились утром 11
сентября 2001 г., но не утром 10 сентября[278]. Редкие переживания всплывают в памяти с
особой готовностью, и это заставляет нас порой делать странноватые выводы. Например, за
мою взрослую жизнь у меня сложилось отчетливое впечатление, что в магазинах я обычно
выбираю очередь, движущуюся медленнее всех остальных. И что стоит мне только перейти в
другую, как покинутая очередь начинает двигаться быстрее, чем та, в которую я перешел[279].
Если представить, что это правда – у меня действительно плохая карма, плохой амулет, пло-
хой ангел-хранитель и вообще все плохо, что и заставляет двигаться медленнее каждую оче-
редь, в которую я встаю, – тогда должен существовать кто-то другой, у кого, наоборот, все
хорошо, и это заставляет двигаться быстрее каждую очередь, в которую встает он. Ведь, в
конце концов, каждый не может каждый раз вставать в самую медленную очередь, не так
ли? И, однако, никто из тех, кого я знаю, не ощущает в себе силу ускорять движение очереди.
Наоборот, похоже на то, что почти все мои знакомые верят: их, как и меня, неизбежно при-
тягивают самые медленные очереди, а попытки время от времени перечить судьбе только
замедляют движение очереди, в которую они переходят, и ускоряют движение покинутой.
Почему мы все в это верим? А потому, что стояние в очереди, которая движется быстро или
хотя бы со средней скоростью, – переживание настолько заурядное, не задевающее разума,
что мы его не замечаем и не запоминаем. Мы просто стоим, разглядываем прилавки и удив-
ляемся, какой дурак решил, что батарейки разного размера нужно маркировать разным коли-
чеством буквы «А», а не словами «большая», «маленькая» и «средняя». И никогда не пово-
рачиваемся к соседям со словами: «Послушайте, вы заметили, как нормально движется эта
очередь? Неестественно нормально! А ведь расскажи кому об этом – никто не поверит!»
Нет, мы запоминаем переживания тех очередей, когда парень в красной бейсболке, стояв-
66 Коршун, килт, капуста. – Прим. пер.
133
Д. Гилберт. «Спотыкаясь о счастье»
ший сперва позади нас, а потом перешедший в другую очередь, уже вышел из магазина и
сел в машину, а мы еще и к кассе не подошли, потому что старушка перед нами сто лет раз-
махивала перед продавцом своими купонами и обсуждала истинное значение фразы «срок
годности». Это происходит не слишком часто, но (как слова на букву «К» и четвероногие
слоны) запоминается так основательно, что кажется нам постоянным.
То обстоятельство, что наименее вероятное переживание часто становится наиболее
вероятным воспоминанием, и мешает нам предсказывать свои будущие переживания[280].
Например, во время одного исследования экспериментаторы просили людей, ждавших
поезда в метро, вообразить, какие чувства они испытали бы, если бы в этот день не успели
сесть на поезд[281]. Прежде чем предсказать это, некоторых испытуемых (группу просто вспо-
минающих) просили припомнить и описать какой-нибудь случай, когда они опоздали на
поезд. А других (группу вспоминающих худшее) просили припомнить наихудший случай,
когда это произошло. Результаты показали, что случаи, которые припоминали люди из пер-
вой группы, были такими же драматичными, как и случаи, которые припоминали испытуе-
мые из второй. Другими словами, когда люди думали об опоздании на поезд, им на ум при-
ходили только самые ужасные опоздания, имевшие тяжкие последствия («Я услышал, что
поезд приближается, и побежал, чтобы успеть. Но тут споткнулся и налетел на парня, кото-
рый торговал зонтиками, в результате чего опоздал на собеседование на целых полчаса, и
на работу взяли другого человека»). Большинство опозданий на поезд вполне заурядны и