судить о нем, не увидев целого? Спустя несколько веков христианские теологи добавили к
этой классической концепции остроумный выверт: счастье – это не просто результат жизни,
прожитой в добродетели, но и награда за нее, и награды этой не всегда можно дождаться
в земной жизни[57].
Две тысячи лет философы были вынуждены отождествлять счастье с добродетелью,
ибо именно такого счастья, полагали они, мы должны хотеть. И, возможно, они были правы.
Но если жизнь в добродетели и становится причиной счастья, это – не само счастье, и, назы-
вая причину и следствие одним словом, мы только еще больше запутаемся. Я могу причи-
нить вам боль, уколов палец булавкой или стимулируя определенный участок мозга, и оба
ощущения будут идентичными, хотя вызванными разными средствами. Было бы неправиль-
ным первое назвать реальной болью, а второе – ложной. Боль есть боль, и не важно, чем
она вызвана. Путая причины и следствия, философы вынуждены были в результате нахо-
дить невероятные оправдания для некоторых поистине удивительных утверждений – таких,
к примеру, что нацистский преступник, греющийся на аргентинском побережье, не может
быть по-настоящему счастливым, тогда как набожный миссионер, съеденный каннибалами
заживо, именно таков. «Счастье не устрашится, – писал Цицерон в I в. до н. э., – сколько бы
его ни пытали»[58]. Это утверждение может восхитить своим максимализмом, но оно, надо
думать, не учитывает мнения миссионера, ставшего закуской.
«Счастье» – слово, которое мы обычно используем для обозначения переживания, а не
того действия, которое его вызвало. Можно ли сказать: «Убив своих родителей, Фрэнк был
счастлив»? Да, можно. Мы надеемся, подобного человека никогда не существовало на свете,
но само высказывание это – грамматически правильно, хорошо сформулировано и понятно
каждому. Фрэнк – кошмарное существо, но если он говорит, что счастлив и выглядит счаст-
ливым, имеется ли убедительная причина ему не верить? А можно ли сказать: «Сью была
счастлива, находясь в коме»? Разумеется, нельзя. Если Сью была без сознания, она не могла
быть счастлива, вне зависимости от того, сколько добрых дел успела сделать, прежде чем
случилась беда. А как насчет такого заявления: «Компьютер выполнил все десять команд
и был счастлив как моллюск»? И снова – увы. Некоторая вероятность того, что моллюски
бывают счастливы, существует, поскольку существует небольшая вероятность того, что они
способны чувствовать. В жизни моллюска может найтись что-то приятное, но в жизни ком-
пьютера, без всякого сомнения, ничего приятного нет, и, следовательно, компьютер не может
быть счастливым, независимо от того, покушался ли он на жену ближнего своего[59]. Счастье
относится к чувствам, добродетель относится к действиям, и эти действия могут стать при-
чиной этих чувств. Но не всегда и не обязательно.
Чувство счастья оттого что
«Ну-вы-знаете-что-я-имею-в-виду» – это чувство, которое люди обычно подразуме-
вают под счастьем, но подразумевают они под счастьем не только его. Если философы
путают нравственные и эмоциональные значения этого слова, то психологи столь же часто
и с тем же успехом путают значения эмоциональные и рассудочные. Когда человек говорит,
к примеру: «В общем и целом я счастлив, оттого что моя жизнь складывается именно так»,
психологи, как правило, соглашаются признать его счастливым. Проблема заключается в
том, что люди порой употребляют слово «счастье», желая выразить свое отношение к чему-
30
Д. Гилберт. «Спотыкаясь о счастье»
либо. Например: «Я счастлив, что привели этого маленького негодяя, разбившего ветровое
стекло моей машины», и говорится подобное, даже когда люди не испытывают ничего похо-
жего на удовольствие. Как мы узнаем, высказывает ли человек свою точку зрения или ведет