что», говорящий обычно пытается сказать нам, что слово «счастье» мы должны понять как
обозначение не чувства, но позиции. К примеру, если жену обрадуют предложением прове-
сти полгода на Таити в новом филиале компании, в результате чего мужу придется остаться
дома с детьми, супруг может выразиться примерно так: «Я не счастлив, конечно, но я счаст-
лив, что ты счастлива». Школьные учителя словесности, услышав это, схватились бы за
сердце, но на самом деле сказанное вполне разумно, если, конечно, мы можем противостоять
искушению понимать слово «счастье» только как счастье эмоциональное. Действительно,
произнося это слово в первый раз, муж дает понять жене, что совершенно точно не испыты-
вает чувства «ну-вы-знаете-что-я-имею-в-виду» (эмоционального счастья), а произнося во
второй, доводит до ее сведения, что одобряет тот факт, что жена его испытывает (рассудоч-
ное счастье). Когда мы говорим, что счастливы «оттого что», мы всего лишь замечаем, что
нечто становится потенциальным источником приятного чувства или уже было источником
приятного чувства, или же что мы понимаем, что этому нечто следует быть источником при-
ятного чувства, но в данный момент это не так. В таких случаях мы вовсе не утверждаем,
будто что-то чувствуем. Истине больше соответствовало бы, если бы муж сказал жене: «Я
не счастлив, но понимаю, что ты счастлива, и случись так, что я поехал бы на Таити, а ты
осталась дома с этими юными правонарушителями, я бы действительно переживал счастье,
а не радовался твоему». Конечно, позволь мы себе так разговаривать, пришлось бы забыть
о всякой возможности дружеского общения. Поэтому мы придерживаемся общепринятого
порядка и говорим, что счастливы «оттого что», даже если в это время сходим с ума от горя.
И это хорошо, пока мы помним, что не всегда имеем в виду то, что действительно говорим.
Еще один проповедник
Допустим, мы согласимся называть словом «счастье» только те субъективные эмоци-
ональные переживания, которые неопределенно описываются как «доставляющие удоволь-
ствие» или «приятные». И пообещаем не употреблять его по отношению к нравственности
действий, предпринимаемых человеком для того, чтобы испытать эти переживания, или по
отношению к нашим суждениям о сущности переживаний. Все равно нам останется только
гадать, будет ли счастье, которое кто-то испытывает, переведя через дорогу старушку, иным
видом эмоционального переживания, более глубоким и полным, нежели счастье, которое
приносит банановый пирог. Возможно, счастье, которое переживают в результате доброго
дела, и отличается от всякого другого. Однако с тем же успехом мы можем гадать, отлича-
ется ли счастье, которое приносят банановый и ореховый пирог. Или когда ешь одинаково
банановые ломтики разных пирогов. Можем ли мы сказать, отличаются ли субъективные
эмоциональные переживания или они одинаковы?
Истина заключается в том, что не можем, – так же как не можем сказать, что пережи-
вание желтого, которое мы имеем, глядя на школьный автобус, будет таким же, как у всех
остальных, глядящих на тот же самый автобус. Философы опрометчиво бросаются в реше-
ние этой проблемы с головой, но тут же набивают шишки[60], потому что, когда все сказано и
сделано, единственной возможностью точно измерить сходство двух вещей остается срав-
нить их, поставив бок о бок, – то есть в данном случае пережить их бок о бок. Но никто не
в силах иметь переживания другого человека – если это не научная фантастика. Когда мы
были маленькими, матери учили нас называть переживание «гляжу-на-школьный-автобус»
желтым, и, будучи послушными учениками, мы делали то, что нам говорили. И радовались,
31
Д. Гилберт. «Спотыкаясь о счастье»
когда позднее выяснялось, что все остальные малыши в детском саду тоже переживают жел-