формы передней решетки, угол наклона ветрового стекла и запах новой черной кожаной
обивки. Но не важно, два часа вы будете заниматься этим или больше, потому что когда я
попрошу вас заново окинуть мысленным взором созданный вами образ и назвать мне номер-
ные знаки, вам придется признаться, что эту деталь вы упустили. Никто, конечно, не в состо-
янии вообразить себе все, и глупо было бы говорить, что мы должны это делать. Но как мы
склонны относиться к деталям будущих событий, которые воображаем, – а относимся мы к
ним так, словно они и впрямь будут иметь место, – так же мы склонны относиться и к тем
деталям будущих событий, которые не воображаем, – словно они и впрямь не будут иметь
места. Другими словами, мы не замечаем, сколь многими деталями воображение заполняет
картину, но мы не замечаем также и того, сколь многие детали оно упускает.
Чтобы проиллюстрировать суть сказанного, я часто спрашиваю у людей, какие чувства
они испытывали бы, по их мнению, через два года после смерти их старшего ребенка. Как
вы, наверное, догадываетесь, это делает меня весьма желанным гостем на вечеринках. Да, я
знаю – вопрос ужасен, и не прошу вас на него отвечать. Но если бы вы все-таки это сделали,
ваш ответ наверняка не слишком отличался бы от тех, которые я слышу обычно, а слышу я
примерно следующее: «Вы что, спятили? Я бы потерял смысл жизни – всякий смысл. Мне
незачем было бы вообще выходить из дома. Я мог бы даже покончить с собой. И кто вас
только сюда пригласил?» Если к этому моменту собеседники еще не выплескивают на меня
свой коктейль, я обычно не отступаю и спрашиваю, как они пришли к такому заключению.
Какие мысли или образы возникли у них в голове, какую информацию они рассматривали?
И отвечают мне, как правило, что им вообразилось, будто они слушают выпуск новостей,
или готовятся к похоронам, или открывают дверь в пустую детскую комнату. Но, задавая этот
свой вопрос уже достаточно долго и растеряв в результате все компании, куда я прежде был
вхож, я все же надеюсь однажды встретить хотя бы одного человека, который скажет, что
помимо этих ужасных, надрывающих сердце образов ему представились и какие-то другие
события, которые неизбежно должны произойти в течение двух лет после смерти ребенка.
Действительно, никто и никогда не упоминал о том, что мог бы пойти на школьный спек-
такль другого своего ребенка, заняться любовью с супругой, съесть яблочную ириску, сидя
на крыльце теплым летним вечером, прочесть книгу или проехаться на велосипеде. А ведь
за два года – чего и мы, и сами эти люди вправе ожидать – они наверняка делали бы не
только перечисленное, но и многое другое. Нет, я никоим образом не хочу сказать, что кон-
фета может смягчить боль утраты ребенка. Это не так. Я говорю только, что в два года, кото-
рые последуют за тяжелой утратой, должно что-то вместиться – то есть они должны быть
заполнены какими-то событиями, – и эти события должны иметь эмоциональную значи-
мость. Не важно, будет ли эта значимость мала или велика, положительна или отрицательна,
но, не учитывая ее, ответить точно на мой вопрос невозможно. И все же никто из тех, кого я
знаю, никогда не представлял себе ничего, кроме того единственного и ужасного события, о
70
Д. Гилберт. «Спотыкаясь о счастье»
котором шла речь в моем вопросе. Воображая будущее, мои собеседники упускали многое
и многим вещам не придавали значения.
Этот факт был проиллюстрирован исследованием, во время которого студентов Вир-
гинского университета попросили предсказать, какие чувства они будут испытывать через
несколько дней после того, как их футбольная команда проиграет или выиграет предстоя-
щий матч с командой университета Северной Каролины[116]. Прежде чем делать предсказа-
ния, одну группу студентов попросили описать события их обычного дня, а другую группу
об этом не просили. Через несколько дней студентов попросили рассказать, какие чувства
они испытывают теперь на самом деле, и оказалось, что только не описывавшие изрядно
переоценили воздействие, которое оказал на них выигрыш или проигрыш команды. Почему?