время варить кашу, переодевать Барби, прятать спички и пытаться забыть о том, что в час
дня состоится повтор футбольного матча, мы гадаем, о чем же думали, соглашаясь. А думали
мы на самом деле вот о чем: отвечая согласием, вечер с детьми мы оценивали с позиции «по
какой причине», а не «каким образом» – с позиции причин и следствий, а не исполнения. И
мы не учли того обстоятельства, что воображенный нами вечер с детьми, лишенный дета-
лей, – это совсем не тот заполненный деталями вечер, который мы переживем в итоге. Вечер
с детьми через месяц – это «акт любви», а прямо сейчас – это «акт кормления», и проявление
привязанности само по себе будет в известном смысле духовным вознаграждением, каким
просто не бывает покупка чипсов[125].
Возможно, вовсе не удивителен тот факт, что мелкие детали, которые так бросаются
в глаза во время сидения с детьми, не присутствуют в наших мысленных образах, когда мы
месяцем раньше воображаем этот вечер. Но что удивительно на самом деле – это наше изум-
ление в тот момент, когда эти детали наконец-то появляются в поле зрения. Далекий вечер
с детьми выглядит таким же иллюзорно однородным, как далекое кукурузное поле[126], но
если о кукурузном поле мы знаем, что в действительности оно не однородное и только
кажется таковым издалека, то в отношении событий, отдаленных во времени, мы этого
обстоятельства как будто почти не осознаем. Когда добровольцев просят вообразить «хоро-
ший день», они воображают большее количество событий в тех случаях, когда этот день
ожидается завтра, чем если ему предстоит случиться через год[127]. Поскольку мысленный
образ завтрашнего хорошего дня обладает большей детальностью, он предстает в виде ком-
коватой смеси из вороха приятных событий («Я встану попозже, почитаю газеты, схожу в
кино, встречусь с другом») и нескольких неприятных («Пожалуй, мне все-таки придется
сгрести эти дурацкие листья»). Мысленный же образ хорошего дня в следующем году пред-
стает в виде однородного пюре из счастливых эпизодов. Более того, когда людей спраши-
вают, насколько реалистичными они считают эти мысленные образы близкого и далекого
будущего, они уверяют, что ровное пюре будущего года реалистично не менее, чем комко-
ватое варево завтрашнего дня. В некотором смысле мы похожи на пилотов, которые, сажая
самолеты на кукурузные поля, бывают искренне поражены тем открытием, что поле, казав-
шееся с воздуха таким гладким желтым прямоугольником, на самом деле – кто бы мог поду-
мать? – полно кукурузы! Восприятие, воображение и память – замечательные способности,
каждая из которых хороша по-своему, но по меньшей мере в одном отношении восприя-
тие – прозорливее остальных. Буйвола вдалеке мы не примем за насекомое рядом, но когда
дело касается временнóго, а не пространственного горизонта, мы обычно совершаем ту же
ошибку, что и пигмей Кенге.
То обстоятельство, что близкое и далекое будущее мы воображаем с такой разной сте-
пенью детализации, заставляет нас и ценить их по-разному[128]. Большинство из нас запла-
тит больше, чтобы посмотреть бродвейское шоу или съесть яблочный пирог сегодня, чем
73
Д. Гилберт. «Спотыкаясь о счастье»
заплатило бы за тот же самый билет и тот же самый пирог, если бы доставить их нам должны
были через месяц. И это вполне понятно. Отсрочки – всегда мучительны, и, будучи вынуж-
денными их терпеть, мы заслуживаем скидки. Но исследования показывают, что люди, пред-
ставляя себе муки ожидания, полагают, будто те окажутся сильнее, если ждать придется в
близком, а не далеком будущем, и это порой заставляет нас поступать довольно странным
образом[129]. Например, большинство людей предпочло бы получить 20 долларов через год,
а не 19 через 364 дня, потому что один день ожидания в далеком будущем кажется (отсюда)
незначительным неудобством. С другой стороны, большинство предпочло бы получить 19
долларов сегодня, а не 20 завтра, потому что один день ожидания в близком будущем кажется
(отсюда) невыносимым мучением[130]. Сколько бы страданий ни повлек за собой день ожида-