- Трогай! - заорал Тимошка.
Долина Хэгды-ламу ("Большое море") - самое опасное место в этих краях. Чалык помнит рассказы старых охотников про эту страшную долину, где погиб не один караван.
"Жидкое место, - говорили охотники, - самое гиблое место на земле!"
Знал Чалык, что после дождя долина превращается в непроходимые топи, из-под земли выходят ручьи, всюду вязкая грязь. Даже звери в страхе покидают долину.
...Олени осторожно спускались по извилистой звериной тропинке. На пути, как крепость, встали горы мертвого леса; столетние лиственницы, сосны, ели лежали крест-накрест и загромождали вход в долину; из узкого ущелья дул режущий, холодный ветер.
- К худому месту подъехали, - вздохнул Чалык.
- У лючей сердце - камень, - ответила Агада упавшим голосом.
Когда спустились в долину, исчезла из-под ног земля, и олени шагали по толстому слою мягких болотных мхов. На небольшой моховой полянке Тимошка подъехал к Войлошникову:
- А как же мы поделим живой товарец? - И он показал на Чалыка и Агаду.
- Не разумею твоих речей, - уклончиво ответил Войлошников.
- Парнишку мне уступишь али девку не пожалеешь? - объяснил Тимошка.
- Об ясырях* уговора не было!
_______________
* Я с ы р ь - пленник.
- Так-то оно так, - сказал Тимошка, - но если по-божески, то мне обиду ты преогромную делаешь.
- Какая обида! Ведь полный пай белок получаешь. За верную службу добавлю. Тебе ж ведомо - щедрый я купчина!
- За этакую-то службу, упаси бог, и в тюрьму, а то и на плаху угодить можно.
Глаза у Войлошникова округлились, задергались губы:
- Ты что, в уме, Тимофей Иванович? Черные слова - тюрьма, плаха выкинь из головы, как сор, выкинь!
Тимошка ехидно сощурился, жиденькую бородку пощипал:
- Как же выкинешь слова-то эти? Торг-то мы учинили в запретном месте, в жилье тунгусишек, а не на ярмарке, как подобает честным купцам.
Войлошников побагровел, шагнул к Тимошке, глазами впился:
- Бесчестишь! - Купец тут же опамятовался, гнев сменил на милость: Шутник, ей-богу! Шутник, Тимоша... Кто же о нашем торге знает! Ты, я да тайга-молчальница.
- Так-то оно так, - повторил Тимошка и задумался: "А что, если?.." И Тимошка стал гнать эти мысли, творить про себя молитву. В уши вновь кто-то настойчиво шептал:
"А что, если ночью стукнуть Войлошникова и всю вину на тунгусишек свалить? Мол, у них такие повадки, сам едва душу спас. Поверят. Во очищение души от грехов поставить пудовую свечку в церкви Спаса".
Тимошка невольно вскрикнул.
- Олени пугаются, что орешь! - сказал купец.
Тимошка насупился. Ехали по темному ущелью. Серые отвесы гор сошлись в этом месте близко. Называлось это место Узкое горло. За ним, после крупного и каменистого спуска, открылась бесконечная долина.
- Вот ведь какой мальчонка! - сказал Тимошка. - Без всяких троп вывел на чистое место. А еще остановку просил.
И Тимошка и Войлошников хвалили Чалыка.
- Ладный тунгусенок! - Войлошников деловито растягивал каждое слово: - Имею намерение в христианскую веру обратить обоих и держать при своем купеческом доме в услужении.
Чалык ехал по мшистым зарослям, опустив голову. Из-под шапки выбились пряди черных волос, ветер трепал их. Видно было, что Чалык плачет. Плакал и прятал мокрые глаза от Агады. "Пусть моих глаз не видит, - подумал Чалык. - Если мужчина заплачет при женщине, сердце ее может от горя умереть".
Тимошка ерзал в седле, исподлобья бросал воровские взгляды на Войлошникова.
Стукнуть - и тайга схоронит. Эх, Тимошка, счастье твое за тобой бегает, лови его! Лови! А как заживет Тимошка... Батюшки, дух захватывает. Домина с подъездом, окна резные, двери дубовые. Пойдут мимо людишки, завистливо скажут: "Это дом купца Тимофея Ивановича Мочалкина..."
Подул северный ветер. Посерело небо, нахмурилось. Тучи поплыли низко, день стал походить на поздний вечер. С тревогой поглядел Войлошников на небо и, сняв шапку, перекрестился. Тучи заволокли небо плотной завесой. Олени беспокойно фыркали, часто спотыкались и шли, высунув языки. Тимошка, так же как и Чалык, слез с оленя и осторожно повел его. Шагали по мягким мхам, под ногами хлюпала студеная вода. Ветер усилился и рвал вершины деревьев. Ни одной живой твари не встретилось каравану. Чалык знал, что это самая страшная примета. Заметил это и Тимошка, он пытался перекричать ветер:
- Пташек даже нет - каково место! Глушь!
- Могила! - угрюмо ответил Войлошников.
Он кутался в шубу, натягивал шапку на уши, но с оленя не слезал. Усталый олень едва передвигал ноги, и Войлошников злобно толкал его ногами в запавшие бока.
Ураган обжег лица мелкими льдинками. Завыла свирепая буря, захлестала, закружилась в снежном вихре.
Олени сбились в кучу. Ехать было невозможно. Чалык вглядывался в снежную темноту и пытался найти хоть небольшой пригорок, но кругом расстилалась гладкая болотистая долина. Олени легли в хлюпающую болотистую слякоть, уткнули морды в землю. Долина забелела снегом. Тимошка и Войлошников сидели под шубой и прижимались друг к другу. Чалык и Агада прижались к оленям и дрожали от ледяного холода. Буря злилась и свирепела, снег валил не переставая.
Тимошка склонился над головой купца:
- Хозяин, ты жив?
Войлошников, дрожа, едва пробормотал:
- Аль не слышишь? Дышу...
- Погибель, погибель! - кричал Тимошка, и рука его крепко сжала рукоятку ножа, что висел у него на пояске.
"Один миг, одна минута - и я богач, купчина..."
- Ко мне прижимайся, Тимоша, крепче прижимайся - вдвоем-то теплее...
Голос у Войлошникова был ласковый, просящий. Рука Тимошка ослабла, ножик выпал.
Чалык и Агада терли друг другу руки, закрыв посиневшие лица от порывистого и жгучего ветра обрывками потрепанной оленьей шкуры.