- Мне не встать, - ответила Агада: - ноги мои стали палками, меня не слушаются.
Чалык вскочил и поднял Агаду. Она скривилась от боли, из глаз брызнули слезы.
Стали греться без огня, как учил старый Панака. Чалык и Агада крепко обхватили друг друга за плечи и закружились, поднимая то левую, то правую ногу. Чалык приговаривал:
Хор-хор-тор-ту,
Нам тепло!
Хор-хор-тор-ту,
Нам тепло, тепло!
Хор-хор-тор-ту,
Нам жарко, жарко!
Чалык и Агада быстро согрелись. Буря не переставала: злилась и свирепела по-прежнему. Тимошка не мог понять, кто может в бурю человеческим голосом петь. Долго прислушивался, не утерпел и высунул голову из-под шубы. Защищая рукой лицо от снежного вихря, он увидел две прыгающие тени. От страха закружилась у него голова.
"Это черти! - подумал он. - Они прилетели за моей грешной душой".
Тимошка стал быстро креститься, но пальцы не слушались, не складывались вместе. Он крестился и шептал невнятные слова. Наконец стал колотить застывшее тело Войлошникова:
- Хозяин, глянь! Да что ж ты, омертвел?
С большим трудом Войлошников поднял голову, но ничего не сказал, голова вновь бессильно упала. Тимошка, вглядываясь в снежную темь, шептал:
- Батюшки, над головами смерть, лютая смерть, а они в пляс пустились! Прогневали мы бога, не миновать нам его сурового суда!
- Ой, ой!.. - простонал в бреду Войлошников.
Прошла мучительная ночь. Серый день не предвещал ничего хорошего. Буря крепчала.
Наступила вторая ночь. Долина казалась черной пропастью, в которой ревел и метался безумный вихрь. Войлошников терял сознание, Тимошка бил одеревеневшими ногами о мерзлую землю.
Четыре дня свирепствовала буря. И так же внезапно, как налетела, исчезла. Ветер разорвал черные тучи в клочья, разогнал их в разные стороны. Блеснуло солнце, и заискрилась долина в ослепительном блеске.
Первым приветствовал приближение солнца старый олень-вожак. Подняв рогатую голову, он замычал зычно и протяжно.
Чалык и Агада вскочили.
- Пойду лючей смотреть - живы ли? - сказал Чалык.
Тимошка с трудом поднял голову.
- Смотри на небо, будет ли еще снег? - застонал он, обращаясь к Чалыку.
Чалык понял:
- Холосо, - и показал на солнце.
Тимошка встал, с трудом передвигая опухшие ноги. Войлошников лежал неподвижно, с закрытыми глазами, в бреду всхлипывал.
Чалык подумал: "Этот люча солнца не увидит, по земле не пойдет".
Тимошка, хромая и кряхтя от боли, подошел с Чалыком к оленям. Животные обессилели от голода, тяжелые тюки придавили их к земле. Чалык и Агада быстро освободили оленей от груза, и они, шатаясь, пошли искать корм. Но, кроме горького мха да жестких болотных трав, они ничего найти не могли. Два оленя не поднимались; они лежали, вытянув шеи, и хрипели. Чалык ходил около, помогал им подняться, обнимал, но олени подняться уже не могли и к полудню оба сдохли.
Солнце бросало яркие лучи. Тимошка с радостью смотрел, как быстро исчезал в долине снег. Но Чалык не радовался. Его серое лицо с расширенными блуждающими глазами, его необычайная суетливость показывали, что приближалось что-то опасное. Он испуганным голосом сказал Агаде:
- Снег сойдет - вода все зальет. Потонем!
Тимошка приподнял и посадил Войлошникова, но тот, не открывая глаз, вновь свалился. Лицо его распухло, покрылось багрово-синими пятнами, почерневшие губы были плотно сжаты. Тимошка в страхе разжал руки, и огромное тело Войлошникова повалилось на мокрую шубу.
- Хозяин! Солнце, ехать надо.
Но Войлошников дышал часто и порывисто. Тимошка заплакал:
- Неужто погибель?..
Вскоре идти стало трудно: заливала вода, хлюпала под ногами. Только сейчас Тимошка заметил, что вокруг сплошное море воды.
Обезумев от страха, он заорал диким голосом:
- Лови оленей! Погибель! Лови!
По колено в воде, утопая в хлюпкой и вязкой грязи, Чалык с Агадой сумели поймать половину оленей.
Вода наступала. Олени беспокойно вздрагивали, жалобно мычали, озираясь по сторонам своими умными глазами.
Погрузили часть тюков, остальное бросили. Нагруженные олени шли спотыкаясь. Караван медленно двинулся.
На месте стоянки остался Войлошников, а около него бугром возвышались тюки с пушниной.
Агада шепнула Чалыку:
- Лючи хуже волка: покойника бросил, ничего рядом не положил, даже маленького кусочка еды не дал. Как покойник жить будет?
Чалык забеспокоился. Остановил оленей, спрыгнул в хлюпкую студеную жижу и вернулся к месту стоянки. Озираясь по сторонам и дрожа от страха, он подошел к Войлошникову. Ноги Войлошникова покрылись водой, шапка упала с головы. Чалык быстро развязал свою кожаную сумку, из своего запаса сухого мяса отделил несколько горстей и насыпал их кучкой на грудь Войлошникову. Вытащил нож, отрезал кусочек шерсти от парки, в руки покойника вложил палку, шерсть пустил по ветру и сказал:
- В путь ты готов... Больше по земле не кочуй, кочуй там, где луна кочует.
- Эй, - заорал Тимошка, - шевели оленей!
Чалык заторопился. Вокруг блестела и играла на солнце вода. Олень его не шел - мотал головой и пятился. Чалык слез, побрел по воде, ведя за собой оленя. За ним шли Агада с Тимошкой. Длинной палкой он нащупывал путь. Ноги ныли, их будто резал кто острым ножом. Чалык стиснул зубы и шагал, не замечая мучительной боли.
Тимошка оглянул поляну и закрыл глаза: всюду черным лаком блестела вода, и, казалось, караван не шел по земле, а плыл по озеру. Он опустил голову, мысли его путались. "Не судьба, не судьба", - повторял он, а перед ним стояло синее, распухшее лицо Войлошникова. Тимошка вздрогнул: "Господи, господи, смилуйся, прости мои грехи, спаси..."