- Крещена душа!
- А тот крещен? - указал мужик на свернувшегося в клубок, связанного Чалыка.
Артамошка осмелел:
- Лесной тоже крещен, - и, подскочив к Чалыку, быстро и ловко выдернул из-за пазухи Чалыка медный крест.
- И этот крещен! - удивились мужики.
Никто не заметил, что ловкий Артамошка из-за пазухи Чалыка вытащил свой же крест, который он до этого мигом сорвал со своей шеи и зажал в кулаке.
Артамошку и Чалыка привели к стружку с крутым носом и размашистым парусом. На высоком помосте возле кормчего стоял сам атаман вольной ватаги и сердито торопил людей. Атаман стоял без шапки, ветер трепал русые с проседью волосы, из-под расстегнутого ворота серой домотканной рубахи чернела волосатая грудь.
Филимон узнал сына; они обнялись.
- Артамошка, сынок!.. Эй, люди, дивитесь, какова встреча! В темной тайге сына повстречал! Не зря сполохи поздние горели на небе, сны в голову мне лезли приметные...
- Поздние сполохи, атаман, завсегда примета добрая: то к удаче, сказал Сенька.
- Удача моя, ватажники, тут, на груди. - Филимон прижимал к себе Артамошку, шершавыми пальцами трепал его кудлатую голову.
- Артамоном прозывается сын-то? Добрый мужичок! - шумели ватажники, собравшись в круг.
- А эта душа лесная откуда? - скосил глаза Филимон на Чалыка, сидевшего на земле возле сухой валежины.
- То, тятя, Чалык прозывается, мой кровный дружок, тунгусенок, воеводских казаков пленник...
Филимон оглядел Чалыка. Артамошка засуетился:
- Чалык, друг, подь-ка сюда! Не страшись, то мой тятя...
Смущенный Чалык прижимался к валежине, испуганно прятал глаза.
- А ну-ка, подь сюда! Вставай, вставай! - Филимон поднял Чалыка за плечи. - Ишь какой нарядный, расписной. Ладный тунгусенок. Хорош... Ну, обмолвись!
Чалык молчал. Тут только разглядел Филимон, что Артамошка наряжен в новые эвенкийские одежды: на нем лисья парка, кожаные штаны, красиво расшитые унты.
- В тайге клад Чалык отыскал. Лохмотья оставил, новое взял. Это по ихнему обычаю завсегда так делается.
- А дружка где нашел, сынок?
- Из Иркутского городка мы с ним убежали. Зоркие воеводские доглядчики не усмотрели. От воеводского житья соленого спаслись... Тяжкое то житье, тятя!
- А с мамкой что?
Артамошка вздохнул.
- Аль нет в живых? - затревожился Филимон.
- Померла... Хворость одолела...
- А брат Никанор?
- Убег!
- Куда?
- Не знаю, тятя...
Филимон голову опустил, присел на краешек помоста.
Плыли по небу белые облака, билась о борт стружка мелкая волна. Река тихо плескалась, нагоняя печаль. А печали у атамана и без того было много. Обнял он Артамошку, спросил:
- В воеводах иркутских кто ходит?
- Малолеток, а при нем правителем сын боярский Перфильев. Суров воевода. Малолеток-то для видимости, одна смехота с ним.
Усмехнулся атаман, выпрямился, рукой взмахнул, будто орел-птица:
- Отчаливай!
Ватажники опрометью бросились на корабли.
- Отчалива-ай! - прокатилось по реке.
Стружки быстро выстроились гуськом, гребцы враз ударяли веслами по воде. Попутного ветра не было, и стружки медленно плыли.
Артамошка долго рассказывал отцу о своем горьком житье, о своих злоключениях, о тяжком скитанье по тайге.
Слушал Филимон сына, теребил седой ус, перебирал загорелой, обветренной рукой взлохмаченную бороду - думал. Артамошка спросил:
- Тятя, а куда плывем?
Филимон молчал, а потом, как бы разговаривая сам с собой, сказал:
- В Братский острог. Острог тот круторог, но не такие рога ломали и эти сломим! На то мы и ватажники!
- Ватажники? - спросил задремавший от усталости Артамошка.
- Спи! - ласково погладил Филимон по щеке сына.
Артамошка уже давно клевал носом, бормотал спросонья нелепицу.
Над рекой плыл туман, обдавал сыростью и холодом. Филимон прикрыл сына шубейкой, посмотрел на Чалыка:
- Ты бы, браток, прилег, что сидишь!