Поплыли слушки: приказчик указ от государя получил, и в нем пишут: "Скупай, холоп, и соль, и хлеб, и другую еду - большой будет голод. Десять лет не упадет дождя, и все посохнет, все спалит жгучее солнце".
У лавки купца Развозжаева судачили вполголоса бабы:
- Так, так и есть. Звезда по небу летела, а за ней, за той звездой, волочился длинный кровавый хвост!
- Да но-о?
- Да-а!
- Бабоньки!..
- Афоня-юродивый в той звезде тайные знаки разглядел, - прошептала таинственно Марфа Сутулая.
- Какие? - спросили несколько приглушенных бабьих голосов.
- Все понял, все разгадал! Божий человек - ясновидец!
- Говори, касатка, говори! - шипели бабы.
Они склонили головы, затаили дыхание, а Марфа, неторопливо растягивая слова, говорила:
- Быть голоду! И звезда та на погибель. Повелел государь все хлебные, соляные, рыбные и прочие запасы у купцов силком отобрать, запереть накрепко.
- А народ? Лютая смерть? - заволновались бабы.
- Народ... - растянула Марфа. - О народе Афоня-юродивый такое говорил - сказать страшусь. - Она стала оглядываться с опаской по сторонам.
Бабы наступали.
- Наушников боюсь, не миновать мне воеводского палача. Тесней, бабоньки, лепитесь, тесней! Слушайте тайное и про себя то держите...
Бабы сбились в тесный круг. Марфа опять огляделась по сторонам:
- Афоня-юродивый так сказал: "Червь оглодает народишко начисто".
- Ай! - всхлипнула какая-то баба.
- Тише! - зашипели на нее со всех сторон.
Марфа продолжала:
- Государь-батюшка махнул, махнул на все четыре сторонушки: "Людишек у меня - что мух на навозе. И не справиться мне и не управиться мне. Многое-многое у меня народу множество, всех не накормить, не напоить: еды столь и на земле не сыщется. А тут от бога весть - не упадет ни росинки дождя десять лет. Мор, голод, смерть"...
Бабы всхлипывали, терли глаза кулаками. Вперед вырвалась вдова Рязаниха:
- Бабы, смерть никому не мила! Скотину и ту бог пасет. Надобно государю-батюшке грамоту отписать. Сыскать мужика исправного умом и ногами быстрого, чтоб тот мужик дошел до царя и, упав на колени, просил милости, пощады да спасения...
- До государя далече, - угрюмо опустили головы бабы.
- Государь в Москве сидит, а Москва - на самом краю света.
- Аль в гроб ложиться? - заревела Рязаниха.
В это время прошел рядом мужик в высокой шапке и новенькой поддевке. Бабы умолкли.
Мужик скосил глаза, подозрительно посмотрел на баб, остановился. Бабы, как вспугнутые воробьи, разлетелись в разные стороны. Мужик зашагал прочь.
Ярмарка замирала, многие купцы закрыли лавки, остатки товара волокли к берегу, грузили в лодки. Но их хватали приказные людишки, товары отбирали, а к приказчику с жалобами не допускали.
Купцы собрались на сход. Вышел на середину купец Тарасов. Богател он рыбным торгом.
- Приказчик Христофор Кафтырев обобрал нас как есть дочиста...
- Раздел! - перебил его купец Пронин.
- Доподлинно раздел! - понеслись голоса.
- Подарки дорогие принял, - продолжал Тарасов, - почести взял, пошлину непомерную собрал, а все орет: "Мало!" - и угрожает нам, купцам. Как так?
Выбрали купцы старейших и почтеннейших посланцев и отправили их к приказчику уговаривать его сбавить пошлины. Пошли выборные купцы, понесли подарки дорогие: деньги, соболей, лисиц, бочку меду, воску, кусок товара красного и многое другое.
Издали увидел приказчик приближение купцов, приказал распахнуть широкие ворота острога. Принял гостей с честью, обласкал, подарки принял. Чаркой водки обнес и даже, к удивлению всех, облобызал купца Тарасова. От умиления купец прослезился, все склонили низко головы, достав бородами до полу, и, довольные, ушли. Так уладили свои дела купцы и мирно стали отплывать, подсчитывая прибыли.
Приказчик тоже считал по ночам свои доходы, небывало большие, радовался.
...А тем временем в стане Филимон вел крутой разговор с Никитой Седым. Плакался Никита на тяжкую долю:
- Пухнет народишко с голодухи и сил не имеет спихнуть приказчика лиходея и вора.
Филимон молчал, шумно дышал, сходились у переносья густые брови. Никита Седой горячился:
- До ярмарки амбары лопались от зерна, под крышу оно подпирало. Ходил я с народом за милостью. Выслал приказчик казаков с саблями, казаки народ разогнали, многих покалечили...
- Вот те и милость! А велика ль сила в остроге? - спросил Филимон, пронизывая Никиту пытливыми глазами.
- Велика! Острог - крепость неприступная, сидит в ней приказчик за стеной высокой, и терпит от него народ разорение и лютости. Палач топора из рук не выпускает.
Никита склонился к уху Филимона, дыханием горячим обжег:
- О тебе, Филимон, и о твоей вольнице прослышал приказчик от наушников и отписал государям на Москву. В той грамоте всяко тебя поносил и потешался. "Я, - говорит, - верный государев слуга, со мной этому голышу, атаману рваному, Филимошке, не тягаться. Изловлю я его, беспременно изловлю, забью в железо. Известно мне: Филимошка и кузнец и плотник, заставлю его новенькую виселицу поставить, крепкий железный крюк сковать, чтоб не сорвалась тугая петля. На ней и повешу воровского атамана".
Скулы Филимона заходили, забегали глаза, блеснули жгучей искрой. Заскрежетал он зубами так, что даже у Никиты мороз по спине пробежал.
- Не столь ты грозен, государев приказчик Христофор Кафтырев! Коль задумал мне подарочек - два столба с перекладиной да тугую петельку на крепком крюке, я смастерю тебе отдарочек - диковинную вещицу, век будешь помнить!
Филимон к ватаге вышел, зычным голосом ее окликнул: