- Хватай!
- Гусь! Гусь!
Ватажники оставили гуся и бросились бежать от разъяренного медведя. Грохнул выстрел - медведь шарахнулся в сторону.
Никанор упал, зажал седую голову. Прибежал Филимон, пристыдил ватажников.
Гуся Петьку спасли. Никанор схватил его и подкинул над головой. Гусь взвился и улетел за реку. Никанор облегченно вздохнул.
Филимон тихо сказал:
- Гусь жив, брат. О грамотке речь веду...
- Вестимо, жив, - перебил Никанор, - коль я отправил его на Гусь-озеро.
Филимон вновь постарался вернуть разговор к грамоте - щемила сердце та тайная грамота. Оба помолчали. Никанор стоял, опираясь на посох, нехотя говорил:
- Гонец воеводский к государю летел. Вот и подстерегли его разбойники, изловили, убойно били; убив, грамоту отобрали.
- Отобрали? - заторопился Филимон.
- Отобрали и мне на прочтение доставили, сами уразуметь ту грамоту не сумели.
- Что ж в той царской грамоте?
Никанор потер морщинистый лоб, зевнул, буркнул себе под нос:
- Не сетуй, брат, запамятовал.
- А ты, брат, вспомни! - горячился Филимон. - Беспременно вспомни!
- На то сил не имею, не мучь, брат, - наотрез отказался Никанор, тревожно посматривая на ватажников.
Филимон понял тревогу брата.
- Велю я Артамошке и Чалыку доглядеть, чтобы ватажники не обижали в этих краях ни зверя, ни птицы, коль у тебя они заветные.
- Заветные, брат, доподлинно заветные! - оживился Никанор. Слезящиеся глаза его подобрели, стал он разговорчивее.
Филимон опять о грамоте.
- Грамоту? Вот не упомню, - тряс седой головой Никанор. - Бросили ту грамоту.
- Где бросили?
Филимон схватил за руку Никанора, и они направились в избушку. В нос ударило прелью. Филимон с трудом разглядел в полумраке черное логово, где жил Никанор. Через маленькую дыру-оконце прорезывалась узкая полоска света. По стенам, на деревянных гвоздях-колышках, висели пучки сухой травы, корешков; тут же болтались маленькие холщовые мешочки.
- Что это?
- Снадобья, - ответил Никанор. - От всякой хвори помогают; от звериной, от птичьей, от всякой иной.
- А то? - показал Филимон в угол.
- То зелье от пчелиного и змеиного жала.
У оконца стоял обрубок, а на обрубке - белый лист. Никанор взял лист шершавыми руками и подал его Филимону:
- То грамотка, в ней я корешки хранил.
Филимон схватил ее, бросился из избушки.
Грамоту долго разглаживали на гладком пне корявыми ладонями. Низко склонились головы к затейливым завитушкам. Грамоту читали Никанор с Артамошкой. Никанор щурил белесые глаза, вертел выцветший и оборванный лист, но прочитать ничего не мог. Артамошка разбирал, но плохо. Филимон подбадривал чтецов. Артамошка по складам вычитывал спутанные, неясные слова. С каждым словом вспоминал Никанор написанное и этим помогал читать дальше. Писал иркутский воевода в Москву государю. Начало грамоты было изодрано и потерто, эту часть пропустили чтецы, а дальше с трудом, но разобрали:
- "...Сижу я в осаде и гонца быстрого шлю тайно, и не знаю, дойдет ли моя грамота до твоих пресветлых царских очей. Изменники Ивашка Тайшин да Петрунька Степанов с острогу моего сбежали, воровским путем угнали табун лошадей..."
Артамошка остановился, повернул грамотку к солнцу. Филимона трясло, как в лихорадке. Никита Седой мигал глазом часто-часто, что случалось с ним только в сильном гневе. Филимон торопил:
- Читай сын, читай, родной!
- Стерлось писаное, - вздохнул Артамошка, быстро разгадал стертое, усмехнулся и читал нараспев дальше: - "...Разбойники те, Ивашка Тайшин и Петрунька Степанов, бегаючи по улусам и становищам, собрали немалую рать и, творя всякие угрозы, подошли к Иркутскому острогу.
Рать ту, царь-государь, мои казаки отбили и поразогнали начисто. У реки Иркута, окружив жилье, где сидели те разбойники - Ивашка с Петрунькой, им наши казаки кричали, чтоб они в осаде не сидели, а сдались бы на твою, государеву, милость..."
Опять запнулся Артамошка, водил грязным пальцем по завитушкам, тянул:
- "...Ивашка Тайшин начал браниться и бахвалиться: "Али вы не знаете Ивашку, каков он есть? Жив я вам, казакам, не дамся!" - и начал стрелять. Ранил Никиту Белогора, насмерть уложил Христоню Паклина, и на ком были панцыри железные, то пробивал насквозь. И казаки стрельбой Ивашку не осилили и подожгли его жилье, и он, Ивашка, сгорел, но не сдался. Жену свою с сыном успел верхом выкинуть, и они с Петрунькой Степановым бежали, в дыму того и не углядели казаки..."
Артамошка остановился, показал грамоту Филимону. Филимон и Никита переглянулись. Середина грамоты протерлась до дыр.
- Читай, миновав рваное! - рассердился нетерпеливый Филимон.
Артамошка, водя пальцем по грамоте, с трудом разбирал написанное:
- "...приснилось мне знамение в виде зари кровавой, а в тех кровях младенец царский. Наутро крикнул я монахиню Пелагею, юродивого - божья человека Киршу да еще двух юродивых, и те в один голос сказали мне, что это знамение к худу, к войне. И то исполнилось. Лазутчики мои принесли вести страшные. Пошли на Русь черные монголы. Монгольский хан послал рать с вожаком-бабой, прозывается та баба-вожак Эрдени-Нойон. То сделал хан на посмешище и поругание твоего, государства, престола..."
Дальше грамота обрывалась.
Так и не узнали ватажники, почему в разбойный поход пошла ханша Эрдени. Воевода же иркутский не забыл это пометить, записал коротко:
"...И тут убит был свирепый хан Кантайша, напавший в черную ночь на русские земли. Сестра его, ханша Эрдени-Нойон, набрав разбойную рать, порешила Иркутск с ближними его землями пограбить, мирных людей наших побить... Иркутский острог сел в осаду..."
Филимон помолчал, руку положил на плечо Артамошке:
- Читай, сын, сызнова грамотку. Зачинаю понимать тяжкую мудрость написанного.
Артамошка вновь прочитал.