Городище Ростиславль расположено на правом коренном берегу Оки в Озерском районе (близ дер. Сосновка) Московской области. Начиная с 2001 года для изучения земледелия в этом регионе в процессе археологических раскопок под руководством В.Ю. Коваля проводились систематические сборы археоботанических образцов. В данной статье публикуются материалы, полученные в течение трех лет раскопок (2001–2003 гг.). Исследованная к настоящему времени коллекция представлена 32 образцами, происходящими преимущественно из двух раскопов: с городища дьяковской культуры (раскоп V; 22 обр.) и с территории древнерусского города Ростиславля Рязанского (раскоп I; 10 обр.).
В данном случае речь идет только о пробах, полученных по единой методике в результате флотации культурного слоя. Объем всех первичных почвенных проб, подвергавшихся промывке, равнялся 10 литрам (примерно одно ведро); использовались сита с диаметром ячеек 0,25-0,5 мм. Флотация всех собранных образцов оказалась результативной, т. е. в каждом из них были обнаружены карбонизированные палеоботанические макроостатки. Здесь следует подчеркнуть, что только такие — обугленные — зерна и семена считались древними и исследовались в работе, поскольку особых условий для их сохранности в некарбонизированном состоянии ни на одном участке раскопа отмечено не было. Кроме того, были проанализированы также два зерновых скопления (дьяковское и древнерусское) и две находки, отнесенные к категории случайных.
Таким образом, мы располагаем сейчас уже достаточно большой выборкой или, правильнее сказать, несколькими хронологическими выборками, чтобы судить о развитии земледелия в этом микрорегионе практически на протяжении двух тысяч лет — с середины I тыс. до н. э. вплоть до XIV века.
Хорошей сохранностью культурные напластования дьяковского городища отличались лишь на сравнительно ограниченном участке раскопа V, близ вала у южной границы памятника. Разрушение слоя раннего железного века происходило как в результате естественных причин (эрозия), так и при освоении этого участка в средневековье (Коваль, 2001. С. 52). Но при сборе образцов все эти факторы учитывались и пробоотбор осуществлялся из непотревоженных участков культурного слоя.
Всего на раскопе V было собрано и исследовано 23 образца: 22 отмывки и одно зерновое скопление (табл. 1 и 7). Образцы, полученные флотацией, равномерно представляют два хронологических горизонта существования городища — слои 1 и 2 раскопа V. Наиболее ранний слой 2 датируется серединой I тыс. до н. э. — первыми веками н. э. Все археоботанические материалы этого времени были собраны из заполнения построек № 4, 5 и 6. Напротив, более поздние образцы, полученные из слоя 1, по преимуществу не связаны с какими-либо сооружениями, исключая одну пробу из ямы 290 (табл. 1). Слой 1 подразделяется на два стратиграфических горизонта: 1) горизонт 16 — позднедьяковский, он непосредственно перекрывает слой 2 и датируется 2–3 четвертью I тыс. н. э.; 2) горизонт 1а является смешанным в результате перемещения более ранних напластований в средневековье. Однако присутствие средневековой керамики в слое 1 в целом незначительно и составляет 6 % от всей посуды этого слоя (Коваль, 2001. С. 54).
Полученная в результате исследования археоботаническая коллекция (табл. 1) состоит из почти четырех тысяч различного рода карбонизированных макроостатков (исключая древесный уголь), среди которых 53 % составляют определимые зерна и семена культурных растений, почти 30 % — их неопределимые обломки, 1,2 % — колосовые фрагменты злаков, 12,6 % — семена сорных растений и 3,3 % — прочие макроостатки (семена дикорастущих съедобных растений, неопределимые карбонизированные фрагменты). Такая структура палеоботанических макроостатков характерна для обоих слоев городища, однако насыщенность ими образцов различна: для слоя 2 она в 2,6 раза ниже, чем для слоя 1 (100 и 260 единиц в среднем на образец).
Наиболее важным показателем для исследования земледелия, конечно же, является насыщенность слоя остатками культурных растений. Здесь сохраняется та же пропорция, что и для всех макроостатков: в слое 2 она составляет 86 единиц, а в слое 1 -260. Особый интерес представляет распределение образцов по количественным классам, характеризующим концентрацию в них остатков культурных растений (рис. 1). Диапазон распределения раннедьяковских проб (слой 2) на этой шкале существенно шире: со 2 по 6 класс, с максимальной концентрацией 54,5 % образцов в четвертом классе (от 31 до 100 экземпляров). На более позднем этапе (слой 1) образцы компактно группируются в трех самых старших классах (4–6) с наибольшей представительностью в пятом (от 100 до 300 макроостатков).
Коллекция определимых зерен и семян культурных растений, на основе которой строится палеоэтноботанический спектр (ПБС) городища, состоит из более 2 тысяч экземпляров (табл. 2), среди которых 1509 зерен относятся к слою 1 и 597 — к слою 2. Крайне интересно, что не наблюдается никаких значимых отличий и между суб-спектрами слоев 1а, 1б и 2: они практически идентичны по долевым показателям основных земледельческих культур (табл. 3).
Поэтому вполне закономерно, на мой взгляд, говорить о едином палеоэтноботаническом спектре Ростиславльского городища дьяковского времени (табл. 2, 3), просуществовавшем более тысячи лет. Наиболее популярной зерновой культурой все это время оставалось просо обыкновенное Panicum miliaceum (65,4 %). Ведущая роль проса — это самая примечательная особенность, характеризующая земледельческое хозяйство разнообразных археологических культур раннего железного века в Восточной Европе (в лесной, лесостепной и степной зонах[54]). Вторым по значимости культурным растением дьяковского ПБС был ячмень Hordeum vulgare (26,6 %), а третьим — пшеница (6,5 %).
Из ячменей дьяковские земледельцы отдавали предпочтение пленчатым формам Hordeum vulgare, vulgare, тогда как доля голозерных Hordeum vulgare, nudum не превышала 2,5 %. По двум основным признакам отличают зерна голозерного ячменя от пленчатого: поперечные морщинки по тулову зерновки и узкая, нерасширяющаяся кверху бороздка на брюшной стороне. В нашем случае первый признак практически отсутствует: его удалось достоверно зафиксировать лишь на единичных экземплярах; нельзя исключать, что здесь сказывается эффект карбонизации, когда при раздутии зерна морщинки разглаживались. Поэтому группа голозерных ячменей выделена в основном по зерновкам с узкой закрытой бороздкой, которые были встречены в 7 образцах из 22 (табл. 2). Зерна, для которых не было возможности достоверно определить пленчатую или голозерную форму, были объединены в группу Hordeum vulgare, по законам статистики подавляющее большинство из них должны быть также пленчатыми.
Равным образом, и среди пшениц преобладали пленчатые виды — в основном двузернянка Triticum dicoccum, но возможно, и спельта Triticum spelta. Голозерная мягкая пшеница Triticum aestivum s.l. была известна уже на самых ранних этапах, однако ее значение в урожае было минимальным, а доля не достигала и 1 %.
Немногочисленны также и остатки семян бобовых растений. Так, в слое 2 обнаружено всего одно семя гороха Pisum sativum (0,2 %), а в слое 1 — два семени (0,1 %). Из технических культур, зафиксированных в обоих слоях городища, следует упомянуть коноплю Cannabis sath’a. И хотя чаще она встречается в верхнем слое (в шести образцах из 11), чем в нижнем (в двух пробах из жилища 5), ее долевые показатели в обоих суб-спектрах сопоставимы (от 0,4 % до 0,7 %).
Специфическим и единственным отличием двух основных хронологических слоев городища является присутствие в позднем таких культур как рожь Secale cereale, овес Avena sativa и лен Linum usitatissimum, ни разу не встреченных в образцах из слоя 2. Правда, находки этих зерен и семян единичны (десятые доли процента) и приурочены преимущественно к горизонту 1а (табл. 2, 3). Поэтому можно было бы предположить их попадание в дьяковский слой в результате перемешанности поздних напластований и считать средневековой интрузией. Однако находки овса и льна в зерновом скоплении, собранном близ развала горшка в слое 1–6 (см. ниже), подтверждают появление по крайней мере этих двух культур уже в позднедьяковское время. Относительно ржи таких подтверждений пока не найдено.
Примечательной особенностью материалов дьяковских слоев Ростаславля является поразительная устойчивость (или же стабильность) ПБС, когда увеличение выборки в несколько раз практически не меняет долевых показателей основных посевных культур. Колебания отдельных сегментов спектра в пределах менее 5 % не выходят за рамки статистической погрешности и свидетельствуют о его стабильности и, следовательно, о репрезентативности полученной выборки. На этом основании с большой долей уверенности можно говорить о соответствии основных показателей ПБС составу древнего урожая.
Все зафиксированные в пробах колосовые остатки (49 экз.) являются следами обмолота пленчатых пшениц: двузернянки и спельты. Всего обнаружено 17 оснований колосков (т. н. «вилочек») и 32 основания колосковых чешуи. Их подавляющее большинство принадлежит двузернянке (43 экз.), один фрагмент — спельте и пять достоверно не определены (спельта/двузернянка). Как и на некоторых других дьяковских поселениях (Настасьино), в Ростиславле не обнаружены фрагменты колосового стержня ячменя, а иногда встречающиеся остатки чешуй, по-видимому, отделились при флотации от редких не полностью очищенных зерновок. Хотя в целом зерна ячменя обмолочены хорошо.
Очень слабо представлены в дьяковских образцах плоды лесных съедобных растений. Лишь четыре фрагмента скорлупок лесного ореха Corylus avellana найдены в трех пробах (№ ан. 1438,1439 и 1441) верхнего горизонта 1 слоя (1-а).
Остановимся на характеристике пока единственного из исследованных зерновых скоплений дьяковского времени (№ ан. 1076). Оно обнаружено в слое 1–6 рядом с развалом позднедьяковского сосуда. Поступивший в лабораторию образец составлял около двух литров зерна; для анализа была отобрана проба объемом 50 мл.
Основой данной находки был многорядный ячмень (в основном пленчатый), составлявший 85 % от определимых зерен культурных растений или же 40 мл от всего объема пробы. Вместе с ним найдены зерна нескольких видов пшеницы (спельты, двузернянки и мягкой), проса, овса, а также семена гороха, льна и конопли, т. е. фактически весь спектр культурных растений этого времени. Кроме этого были зафиксированы колосовые фрагменты различных злаков и семена сорняков (табл. 7). Несмотря на сильную фрагментарность[55], сохранность зерновых материалов довольно хорошая и может быть оценена в 4 балла по пятибалльной шкале. Хорошая сохранность нашла отражение и в общей структуре макроостатков этого образца, где на долю неопределимых фрагментов злаков приходится всего 1,4 % (22 фрагмента), тогда как для всей дьяковской выборки, полученной флотацией культурного слоя — около 30 % (табл. 1).
Это скопление оказалось особенно важным для подтверждения возделывания дьяковским населением тех сельскохозяйственных культур, которые представлены в отмывках единичными экземплярами, как, например, овес и горох, а особенно — пшеница спельта. Присутствие последней зафиксировано в этой находке в том числе и колосовыми остатками: основаниями колосков и колосковых чешуй (табл. 7). Выделение этой пшеницы по зерновкам при отсутствии колосков всегда было проблемой для археоботаников. Зерно спельты обладает какой-то странной особенностью очень сильно видоизменяться при карбонизации. Возможно, это связано с тем, что по цитогенетическим критериям она относится к эволюционно наиболее поздней гексаплоидной группе пшениц, выведенных искусственно, т. е. не имеющих прямых диких предков, как, впрочем, и мягкая. Однако в отличие от последней, которая является голозерной, спельта — пленчатая пшеница. Может быть, от этого при сжигании зерновки спельты «мимикрируют» так, что их иногда сложно отличить от мягкой пшеницы или же от двузернянки; отмечены даже случаи сходства карбонизированных зерновок спельты с рожью. Примечательно, что даже извлеченные из обугленных колосков одного скопления зерна спельты морфологически различаются между собой (van Zeist, 1970. P. 102–108).
К сожалению, в нашей пробе отсутствовали полностью сохранившиеся колоски спельты с зернами, а морфологическое разнообразие представленных здесь как минимум 77 зерен было достаточно велико. Имея в виду отмеченное сходство спельты с двузернянкой и голозерными гексаплоидными пшеницами, мне все же показалось возможным выделить из всей массы зерновки этих последних видов. Так, 12 зерен было отнесено к группе мягких пшениц (Triticum aestivum s.l.), включая компактные формы; а еще 9 зерновок, по большей части фрагментированных, определены как мягкая/спельта (Tr. aesti-vum/spelta). Три зерновки, на мой взгляд, принадлежат к классическому типу двузернянки (Triticum dicoccum). К этому виду полбы я считаю возможным причислить еще 12 зерновок каплевидной формы, т. е. имеющих максимальную ширину в верхней части и зауженных к нижнему концу. Ориентируюсь при этом на определения В. ван Цайста аналогичных материалов из двух памятников в Нидерландах (van Zeist, 1970. P. 52, 53, 72, 131, 132. Fig. 12, 57), а также на собственные исследования сирийских пшениц (Лебедева, 20046. С. 427); во всех этих случаях подобным зерновкам сопутствовали колосовые остатки двузернянки. Остальные зерна пшеницы из нашего скопления (41 экз.) были объединены в группу спельта/двузернянка; достоверно различить их по видам сложно, так как даже в пределах этой небольшой группы зерновки морфологически неоднородны.
Сорняки составляют 8,6 % среди всех макроостатков этого скопления. Принимая во внимание, что здесь мы имеем дело с коллекцией обмолоченного зерна (пленчатые пшеницы, ячмень), т. е. уже прошедшего определенные стадии очистки, можно предположить, что засоренность урожая в полях была весьма значительной. Более половины всех сорных семян (53 %) принадлежат маревым (табл. 7), в основном — мари белой Chenopodiutn album; 15 % — гречишным, преимущественно гречишке вьюнковой Polygonum convolvulus; почти столько же (15,8 %) обнаружено и семян смолевки Silene sp. из семейства гвоздичных; около 10 % составляют семена подмаренников. Из типичных полевых (сегетальных) сорняков следует упомянуть пикульник Galeopsis sp. (3 %).
Сорные растения, обнаруженные в образцах, полученных флотацией (табл. 4), также почти наполовину состоят из маревых (48 %), очень много семян подмаренников (22 %), заметно также присутствие гречишки вьюнковой (5,4 %) и вики (Vicia sp — 4,4 %); семена других видов немногочисленны. Совокупная доля сорняков в коллекции макроостатков дьяковского городища составляет 12,6 %: в слое 2–9,6 %, в слое 1 — 13,8 %. Но не следует полагать, что все эти семена являются засорителями полей, подобно тем, что обнаружены в скоплении. Для находок из культурного слоя возможны самые разнообразные интерпретации, особенно если учесть, что для большинства найденных здесь растений характерны и рудеральные местообитания.
Два основных параметра, позволяющих судить о значении земледелия в экономике и о хотя бы относительных масштабах зернового производства — результативность флотации и насыщенность слоя археологического памятника остатками культурных растений (Антипина, Лебедева, 2005) — характеризуются в Ростиславле самыми высокими значениями в сравнении с другими дьяковскими городищами. На этом основании мы должны были бы сделать вывод о том, что земледелие имело большое значение в хозяйстве проживающего здесь населения уже на раннем этапе и о возрастании объемов производства зерна в позднедьяковское время. Две причины пока не позволяют признать такие заключения окончательными. Во-первых, археозоологические материалы изучены еще крайне слабо, а выборки для различных этапов малопредставительны (Кузнецова и др., 2004. С. 34–41. Табл. 4), чтобы обсуждать роль и значение животноводческой отрасли хозяйства на городище. А без комплексного археобиологического анализа палеоэко-номические реконструкции могут оказаться не только недостоверными, но и ошибочными (Антипина, Лебедева, 2005).
Вторая причина, заставляющая более критично относиться к имеющейся археоботанической выборке из Ростиславльского городища, вытекает именно из отмеченных выше ее специфических особенностей, наиболее ярко проявляющихся при сравнительном анализе с материалами других дьяковских памятников. Для примера возьмем два из них: Дьяково городище и Настасьино, где археоботанические сборы проводились по сходным методикам[56] (Гунова и др., 1996; Лебедева, 2005). В отличие от стопроцентной результативности флотации культурного слоя в Ростиславле, в Дьяково в среднем по памятнику она составляла 65 %, а в Настасьино не достигала и этих значений — 46 %. Насыщенность слоев этих городищ остатками культурных растений характеризуется следующими значениями:
Ростиславль — 152, Дьяково — 57[57], Настасьино — 2. Даже если для двух последних памятников учитывать насыщенность не всего промытого слоя, а только результативных образцов, то она все равно будет сильно уступать Ростиславлю: 85 и 4 соответственно.
В то же время сопоставление палеоэтноботанических спектров трех рассматриваемых городищ уже не обнаруживает подобных контрастов. Так, Настасьино демонстрирует почти полную идентичность своего ПБС суб-спектру нижнего слоя Дьякова (рис. 2, 1и 2): расхождения прослеживаются лишь на уровне десятых долей процента. В свою очередь, слой 2 Ростиславля отличается от них несколько меньшей долей проса (67 % против 77 %), пшеницы (10 % — 13 %) и, соответственно, более высокими показателями ячменя (23 % — 9 %). Однако мы сможем выявить гораздо больше сходства в ПБС Ростиславля и Дьякова городища, если для последнего объединим данные по нижнему слою и нижнему горизонту верхнего слоя (рис. 2, 3 и 4). С археологической точки зрения, для возможности такого объединения нет противоречий, так как слой 2 Ростиславля датируется более поздним временем, чем нижний слой в Дьяково (Коваль, 2001. С. 59).
На Дьяковом городище исследователям удалось проследить изменения в составе урожая на различных этапах его существования: от главенства проса в спектре нижнего слоя до почти полного вытеснения его ячменем на финальных стадиях (Гунова и др., 1996; см. также: Лебедева, 2005). Как уже отмечалось, в Ростиславле никаких подобных изменений ПБС не прослеживается. Крайне немногочисленная зерновая коллекция из Настасьино также выглядит весьма однородной в отношении видового состава.
Архаичность ПБС Настасьино, где основная масса материалов и сооружений датируется I тыс. до н. э. и лишь немногие пересекают этот рубеж, уходя в первые два столетия н. э. (Энговатова, 2004), может объясняться тем, что археоботанические находки также в массе своей ранние. Но кроме того, основную причину следует искать в специфике хозяйственного уклада на поселении. Синтез данных археоботаники и археозоологии заставляет нас признать главенствующую роль скотоводства в экономике настасьинцев и подчиненную ему роль земледелия (Антипина, Лебедева, 2005). При такой интерпретации археобиологических данных слабая насыщенность слоев этого городища остатками культурных растений выглядит вполне закономерной.
На этом фоне, без сомнений, земледельческая активность в Дьяково и особенно в Ростиславле была существенно выше. Однако, повторюсь, какое-либо экономическое моделирование без учета и анализа археозоологических данных пока преждевременно. Помимо этого, собранная в Ростиславле коллекция по числу образцов во много раз пока уступает тем, что получены на двух других поселениях. Следовательно, нельзя исключать, что в дальнейшем при количественном увеличении этой выборки положение может каким-то образом измениться. Не думаю, что это сильно коснется основных составляющих спектра возделывавшихся культур: стабильность этого ПБС подтверждалась в течение нескольких лет исследований. А вот в отношении насыщенности слоя зерновыми находками прогнозировать иные показатели кажется реально. К этому, в частности, подводят материалы, собранные при раскопках вала в 2004. Те из них, что относятся к верхнему горизонту дьяковской культуры (слой 1), подстилающему средневековую насыпь вала, содержат такое количество зерна, что интерпретировать его иначе, чем разрушенные (переотложенные) зерновые скопления, невозможно. В этой связи повышенная концентрация зерна в культурных отложениях всей южной части городища может объясняться наличием здесь зернохранилищ позднедьяковского времени, сгоревших в пожаре. Позднее (а может, и сразу после пожара) при каких-либо строительных работах эти зерновые завалы выравнивались и, перемещаясь, постепенно рассеивались.
Если такое предположение верно, то при продолжении археологического исследования городища следует уделять особое внимание сбору археоботанических образцов из участков с сохранившимся культурным слоем, максимально удаленных от этой территории. Вторым перспективным направлением археоботанических исследований может стать более детальное изучение слоя 2 с его разновременными сооружениями (Коваль, 2004а. С. 10).
Средневековая выборка из Ростиславля (раскоп I) представлена пока только 11 археоботаническими образцами, полученными методом флотации. Подавляющее их большинство собрано на территории детинца и лишь единственный происходит из посадской части города (т. н. Ростиславльское I селище; № ан. 1431, табл. 1); но поскольку этот образец особо ничем не выделяется, то до получения более представительной выборки из посада включен в общегородскую. Все исследованные образцы были получены из заполнения разнообразных ям (подполья, погреба). К пробам из подобных археологических объектов всегда следует относиться с особым вниманием, так как существует риск столкнуться с остатками зерновых скоплений. По всей вероятности, именно в эту категорию археоботанических находок следует отнести и один из наших образцов (№ ан. 1090, табл. 7): от всех прочих он отличается не столько своим объемом, но в большей мере структурой макроостатков, видовой композицией и сохранностью зерен. По этой причине он будет рассмотрен отдельно, а здесь речь пойдет о выборке из 10 образцов (табл. 1).
Небольшая коллекция археоботанических образцов из Ростиславля Рязанского еще не полностью заполняет весь хронологический диапазон существования города (ХII-ХVI вв.), а охватывает период со времени его основания в 1153 г. до конца XIV века. Ее можно подразделить на две группы: 1) домонгольская — втор. пол. XII — перв. пол. XIII вв. (4 образца) и 2) XIV век (6 образцов).
Из 1537 археоботанических макроостатков, выявленных в исследованных образцах, на долю первой домонгольской группы приходится примерно пятая их часть (295 экз.), а все остальные относятся к XIV веку (1242 экз.). Общая структура макроостатков в средневековых пробах приведена в таблице 1 и, как несложно заметить, существенным образом отличается от дьяковской. Это обусловлено резким увеличением доли семян сорняков в коллекции: их концентрация в пробах в 2,5 раза выше, чем в раннем железном веке.
Средняя насыщенность слоя остатками культурных растений составляет 90 единиц на 10 литров. Однако в ранний период этот показатель здесь существенно ниже — всего 40 единиц, тогда как в XIV веке возрастает до 130. Подобную картину мы наблюдали и для разных слоев дьяковского городища. Но поскольку вся средневековая выборка еще не очень велика, нельзя исключать, что такие различия носят пока случайный характер. Распределение всех образцов по классам, согласно концентрации в них остатков культурных растений, имеет даже более широкий диапазон, чем в железном веке (рис. 1). Здесь представлены все классы насыщенности — с 1 по 6, но 70 % образцов группируются в трех старших классах (4–6), что соответствует археологическим культурам с высоким уровнем земледельческого хозяйства.
Коллекция определимых зерен и семян культурных растений насчитывает 596 экземпляров. Именно на основе этих материалов можно строить археоботанические спектры для каждой хронологической выборки[58]. При этом следует иметь в виду, что ранняя из них в количественном отношении еще весьма малочисленна и с накоплением данных спектр этого этапа может измениться.
Археоботанический спектр Ростиславля домонгольского времени, реконструированный на основе 116 определимых зерен и семян культурных растений (табл. 5; рис. 3), характеризуется очень взвешенным, равномерным представительством основных земледельческих культур. С небольшим преимуществом лидирует в нем овес Avena sativa (20,7 %), далее следуют рожь Secale cereale (19,8 %), просо (19 %), пленчатый многорядный ячмень Hordeum vulgare, vulgare (17,2 %) и пшеницы (14,7 %). Среди последних преобладает мягкая голозерная пшеница Triticum aestivum s.l. (9,5 %). Зафиксировано также несколько зерновок пленчатой пшеницы двузернянки Triticum dicoccum (3,4 %) и еще две зерновки определены только до родового уровня Triticum spec. (1,7 %).
В средневековом Ростиславле мы сталкиваемся с нестандартной для древнерусских памятников картиной: значительная часть просяных зерен представлена здесь не самым распространенным его видом — просом обыкновенным Panicum miliaceum (оно составляет 10,3 %), а еще и итальянским просом Setaria italica (7,8 %). Одну зерновку не удалось достоверно верифицировать до видового уровня (0,9 %) и в таблице она представлена как Panicum / Setaria. Нет никаких сообщений о находках проса итальянского на древнерусских памятниках ни в России, ни в Украине (Кирьянова, 1992; Пашкевич, 1991 в); в европейской части России в средневековье оно известно лишь на поселении Весьякар в Удмуртии (Туганаев и др., 2004. С. 211. Табл. 1), в Биляре и Болгаре (Там же. С. 212. Табл. 2), а также на ордынских селищах Саратовского Поволжья (Lebedeva, 2004).
Из бобовых растений в образцах домонгольской группы обнаружено единственное семя чечевицы Lens culinaris', а из технических культур — девять семян льна Linum usita-tissimum (7,8 %), найденных вместе в одной пробе (табл. 5).
Лесные растения представлены в этой группе образцов очень слабо: всего по два семени малины Rubus ideus (№ ан. 1088, 1431) и земляники Fragaria vesca (№ ан. 1431).
Однако во время раскопок в процессе разборки культурного слоя одной из ям были найдены один небольшой фрагмент желудя Quercus sp. (орех без скорлупки) и одна скорлупка лесного ореха Corylus avellana (яма 269, № ан. 1246: этот образец отнесен к категории случайных находок, см. табл. 7).
Коллекция определимых зерен и семян культурных растений, лежащая в основе археоботанического спектра Ростиславля Рязанского ХIV века (табл. 5), в четыре раза превосходит раннюю выборку (480 экз.). Важная черта всего средневекового спектра этого города, лишь слегка обозначившаяся в домонгольское время, — ведущая роль овса — проявляется на этом этапе особенно ярко (43,8 %). На второе место здесь выходит просо (22,7 %), по-прежнему в сходных пропорциях представленное двумя видами: обычным (11,5 %) и итальянским (10,6 %). Самая распространенная на Руси земледельческая культура — рожь занимает в нашем спектре всего 13,5 %[59]. С большим отрывом от других злаков в равных долях присутствуют в этой выборке пленчатый многорядный ячмень (7,3 %) и пшеницы (7,1 %). Среди пшениц все также преобладает мягкая (5,8 %), а удельный вес двузернянки не достигает и 1 %. Одна зерновка условно определена как двузернянка/спельта (Triticum dicoccum/spelta в табл. 5), а еще две — только до родового уровня (0,4 %).
В большем количестве и чаще встречаются в образцах XIV в. бобовые растения. Помимо чечевицы, доля которой составляет здесь 1,5 %, обнаружены и семена гороха Pisum sativum (2,3 %). Технические культуры кроме льна (1,5 %) представлены еще и двумя семенами конопли Cannabis sativa (0,4 %).
Среди археоботанических макроостатков культурных растений зафиксированы здесь и немногочисленные колосовые фрагменты (37 экз.) — отходы обмолота хлебных злаков, более 80 % из которых принадлежит ржи. Два фрагмента: основание колоска и чешуйка отнесены к овсу, а четыре — достоверно определить не удалось. В материалах ранней выборки колосовые остатки не встречались.
Гораздо обильнее представлены в этой хронологической группе плоды лесного собирательства. 12 семян малины обнаружено в четырех образцах (№ ан. 1087, 1089, 1091 и 1430) и четыре семени земляники — в одном (№ ан. 1087). Кроме этого, в четырех пробах отмечены 8 фрагментов скорлупок, таксономическая принадлежность которых не определена. В дополнение к этому из ручной разборки культурного слоя одной из ям происходит находка трех семядолей желудей Quercus sp. (орехи без скорлупок) (яма 268, № ан. 1166: табл. 7).
Как упоминалось выше, еще один из собранных в Ростиславле Рязанском образцов (№ ан. 1090; табл. 7) наиболее вероятно является частью небольшого зернового скопления. Об этом свидетельствует, во-первых, лучшая сохранность зерен: в сравнении с материалами из других образцов, где она колеблется от 3 до 4 баллов (в среднем — 3) по пятибалльной шкале, здесь ее можно оценить в полноценных 4 балла. Хорошая сохранность косвенно подтверждается и удельным весом неопределимых злаковых фрагментов среди всех макроостатков в пробе — всего 5,8 % (против 20,5 % в других образцах). При этом доля определимых зерен и семян достигает здесь 88,7 %, что вдвое превышает аналогичный показатель в остальных (табл. 1). В-третьих, в пользу интерпретации образца в качестве остатков скопления свидетельствует и его очевидная монокультурность: 86,8 % зерен принадлежит многорядному ячменю (в основном пленчатому), тогда как доля других видов колеблется от 0,5 % до 5,5 % (табл. 7). Среди последних обращает на себя внимание пшеница, большая часть зерен которой — в отличие от отмывок — представлена преимущественно двузернянкой, а не мягкой пшеницей.
Любопытной особенностью этой находки являются следы порчи зерна насекомыми. Каверны на поверхности, уходящие вглубь зерновок, зафиксированные как минимум на 20 экземплярах, не вызывают сомнений в том, что оно проедено насекомыми. Такие следы заметны и на многих других зернах, но они уже не столь очевидны, поскольку при карбонизации и последующих перемещениях зерно разрушается аналогичным образом. Поскольку объект, из которого была отобрана эта проба, представляет собой крупную подпольную яму, можно предположить, что в этой находке получила отражение часть домашних запасов. Последние либо сгорели в пожаре вместе с домом, либо намеренно были сожжены, чтобы избавиться от напасти в виде насекомых. В пользу интерпретации скопления в качестве припасов свидетельствует как факт хорошей очистки зерен пленчатых форм ячменя и пшеницы, так и незначительное число семян сорняков (всего 25 экз.).
Нам осталось охарактеризовать лишь находки семян сорных растений, сопутствовавших культурным во всех исследованных образцах. Доля сорных растений в структуре макроостатков средневековой выборки в два с половиной раза выше, чем в коллекции дьяковского времени: 32,5 % против 12,6 % (табл. 1). Вдвое увеличилось и видовое разнообразие семян обнаруженных здесь сорняков, их перечень включает уже 46 таксонов различного уровня (ср. табл. 4 и 6). Правда, необходимо отметить, что в домонгольское время число видов почти соответствовало дьяковскому (23 таксона), а значительно расширилось лишь к XIV веку (44 таксона); но, возможно, здесь сказывается, как и в отношении культурных растений, недостаточная полнота ранней выборки.
Подавляющее большинство всех семян (40,1 %) принадлежат семейству маревых (Chenopodiaceae) и преимущественно — мари белой Chenopodium album. Характерно, что ее доля в коллекции почти такая же, как и в дьяковской. Далее в средневековом спектре сорных трав следуют злаковые (Роасеае — 12,2 %), гречишные (Polygonaceae — 9,4 %) и гвоздичные (Caryophyllaceae — 8,8 %), мареновые (Rubiaceae — 5,8 %), крестоцветные (Brassicaceae — 4,6 %), губоцветные (Lamiaceae — 3,6 %) и мальвовые (Malvaceae — 1,6 %). Доля всех остальных растений минимальна и не превышает 1 %; некоторая часть семян (7,6 %) попала в разряд неопределимых по причине плохой сохранности. Некоторые из растений списка, приведенного в таблице 6 (щетинники, куриное просо, костры, горцы — особенно щавелелистный и вьюнковый, торица, неслия и др.) являются сегетальными (посевными) сорняками, тогда как большая часть, подобно мари, может быть распространена и в полях и на рудеральных местах.
На протяжении многих десятилетий основная информация о составе урожая в Древней Руси извлекалась из зерновых скоплений, которых в слоях древнерусских памятников обнаружено великое множество (Кирьянова, 1992). Однако главным недостатком всех этих поистине гигантских коллекций является невозможность проведения их корректной статистической обработки и, в первую очередь, — количественного анализа, поскольку объемы всех находок различны. Даже установление единой меры (или же фиксированного объема, например, в 10 или 20 мл) изучаемой части скопления — так называемой средней пробы (Пашкевич, 1991 в) — не решает проблемы. И основная причина здесь кроется в том, что любое скопление — не результат долговременного накопления, а сгоревший в пожаре продукт урожая одного сезона. Более того, не всего урожая, а лишь малой его части. Именно поэтому соотношение посевных культур в таких находках никоим образом не может характеризовать структуру урожая в целом ни для конкретного поселения, ни тем более — хронологического периода.
Еще один существенный изъян обнаруживается при попытке количественного анализа зерновых скоплений: невозможность подсчитать зерна проса или льна, которые часто находят спекшимися в комки. По этой причине такие культуры у некоторых исследователей просто полностью выпадают из расчетов[60], что приводит, естественно, к искажению результатов. Так, например, просо, встречающееся на каждом втором памятнике лесной зоны домонгольской Руси, в известной книге Н.А. Кирьяновой вообще не попало в число сколько-нибудь значимых зерновых культур этого времени (Кирьянова, 1992. С. 12, 21; ср. табл. 3–4 и 5). Эта работа позволяет убедиться также и в крайне низкой информативности метода частотного анализа встречаемости зерен тех или иных сельскохозяйственных культур в зерновых скоплениях, который автор применяет для выяснения динамики изменения состава урожая в Древней Руси. Так, таблица 4, вопреки тексту, наглядно демонстрирует полное отсутствие каких-либо изменений в соотношении четырех ведущих злаков средневековья — ржи, пшеницы, ячменя и овса на протяжении шести столетий (Там же. С. 75).
Все сказанное не означает, что скопления зерна — это совсем непригодный источник для изучения древнего земледелия. Напротив, находки в скоплениях, благодаря хорошей сохранности, позволяют судить о биологических особенностях тех или иных видов, помогают удостовериться в правильности идентификации зерна, полученного флотацией (как это было показано на дьяковских материалах из Ростиславля), фиксируют появление новых культур в урожае. Кроме того, интересные данные можно получить для реконструкции каких-то частных особенностей быта древнего населения, ведения хозяйства, хранения продуктов и т. п. Единственное, что невозможно сделать, опираясь только на зерновые скопления, — это восстановить реальный состав урожая (подразумевая под этим, прежде всего, удельный вес в нем различных посевных культур), проследить динамику изменения его состава.
Публикуемые в настоящей статье археоботанические материалы, на мой взгляд, достаточно убедительно подтверждают этот тезис. Если о развитии земледелия в Ростиславле и его округе на протяжении более двух тысяч лет мы судили бы только по двум имеющимся зерновым скоплениям, то обязаны были бы признать, что во второй половине XIV века, как и в позднедьяковское время (т. е. около середины I тыс. н. э.), основой урожая была одна и та же культура — пленчатый многорядный ячмень. Именно он был главной составляющей каждого из скоплений, найденных на дьяковском городище и в средневековом городе (табл. 7). Мы, конечно же, получили бы некоторое представление и о других культурных растениях, но должны были бы согласиться с их незначительной ролью в урожае. И, как уже известно, оба вывода были бы ошибочными.
Для решения задач, связанных с палеоэкономическими реконструкциями, наиболее предпочтительной является другая категория археоботанических материалов — независимые выборки зерен и семян, полученные при флотации культурного слоя археологических объектов. Чтобы промывка слоя не превратилась просто в один из способов добычи зерна на поселении, а стала действенным инструментом создания случайных зерновых выборок, крайне важным является соблюдение единого стандартного объема почвенных проб[61]. Тогда мы получаем возможность изучать не только видовой состав древних растений, но и проводить сравнительный анализ насыщенности ими различных слоев и объектов как в пределах одного памятника, так и в более широких рамках — для археологических культур или даже эпох. Стандартизированные пробы помогают уловить в имеющемся материале «чужеродные» элементы: в частности, отличить остатки зерновых скоплений от зерна, более равномерно случайным образом представленного во всем слое. То есть вступает в силу некий «механизм самоочищения» выборки. Ничего подобного нельзя осуществить, если все пробы имеют разный объем; последнее, к сожалению, еще очень часто практикуется, и не только в отечественной археологии.
Возвращаясь к средневековому Ростиславлю, хочу привлечь внимание еще к одной проблеме, связанной с интерпретацией археоботанических материалов, извлеченных из культурного слоя городов. Она касается правомерности прямой экстраполяции видового состава обнаруженных здесь зерновых находок на структуру урожая. С моей точки зрения, эти материалы в первую очередь характеризуют структуру зернового потребления городского населения и лишь косвенным образом — сельскохозяйственного производства ближайшей округи. Причем это потребление включает в себя не только обеспечение человеческой диеты, но и кормовой базы для животных, содержавшихся в городах (см. статью Е.Е. Антипиной в настоящем сборнике). Пока, к сожалению, убедительно обосновать этот тезис невозможно. Четкое подразделение двух этих направлений станет возможным, лишь когда в нашем распоряжении появятся значительные серии репрезентативных зерновых выборок из двух категорий памятников — городских и сельских.
На примере довольно скромной в количественном отношении зерновой коллекции из Ростиславля Рязанского нам удалось проследить некоторые изменения, произошедшие за сравнительно короткий отрезок времени. В домонгольский период археоботанический спектр этого города выглядит более взвешенным, чем в XIV веке (рис. 3). В поздней выборке овес становится безусловным лидером среди зерновых культур (почти 44 %) за счет сокращения удельного веса пшеницы и ячменя. Почти двукратное увеличение доли этой фуражной культуры (в первую очередь, для лошадей) могло быть вызвано возросшими потребностями города в связи с активизацией военных действий, вызванных как монгольским нашествием, так и участившимися междоусобицами (Коваль, 20046. С. 13). Кроме того, автор раскопок, прослеживая резкую перемену в облике материальной культуры горожан, предполагает даже возможность смены населения во второй половине XIII века (Коваль, 2004а. С. 10). В этом отношении было бы интересно выяснить состав урожая на ближайших к городу селищах этого времени, но к сожалению, пока мы не располагаем подобными материалами. Коллекции из двух поселений, расположенных близ Москвы — Мякинино 1 и 2, не обнаруживают возрастания доли овса в земледельческих спектрах второй половины XIII–XV вв. в сравнении с домонгольским периодом, его производство сохраняется на прежнем уровне. Однако некоторое перераспределение посевных культур заметно и здесь: на первый план в посевах выходит рожь при десятикратном сокращении показателей проса (рис. 3). Примечательно, что в материалах Ростиславля обе эти культуры сохраняют свои значения.
Таким образом, исследованные археоботанические материалы позволяют прийти к заключению, что примерно в середине XIII века перемены коснулись как структуры урожая на сельских памятниках, так и зернового потребления в городах. Но шли они в разных направлениях и, не исключено, были вызваны разными причинами. При ограниченном круге археоботанических источников с многочисленных и функционально разнообразных памятников, все высказанные здесь предположения будут, наверное, еще долгое время оставаться лишь неподтвержденными гипотезами.
С точки зрения палеоэкономики продолжение археоботанических и археозоологических сборов имеет хорошую перспективу превращения Ростиславля в модельный памятник, демонстрирующий пример комплексного подхода к изучению всей территории микрорегиона — городища железного века, древнерусского города и его посада, а также селищ ближайшей округи. Кроме того, в наших материалах есть и хронологическая лакуна конца I — начала II тыс. н. э., т. е. временной промежуток после прекращения функционирования дьяковского городища вплоть до основания города в 1153 г., который также, при возможности, предстоит заполнить. По археологическим данным в X в. здесь существовало раннеславянское (вятичское) поселение (Коваль, 2004а. С. 10).
Антипина Е.Е., Лебедева Е.Ю., 2005. Опыт комплексных археобиологических исследований земледелия и скотоводства: модели взаимодействия // РА. № 4.
Гунова B.C., Кирьянова Н. А., Кренке Н.А., Низовцев В А, Спиридонова Е.А., 1996. Земледелие и система землепользования в долине Москвы-реки в железном веке РА. № 4.
Кирьянова Н.А., 1992. Сельскохозяйственные культуры и системы земледелия в лесной зоне Руси XI–XV вв. М.
Коваль В.Ю., 2001. Ростиславльское городище раннего железного века // Тверской археологический сборник. Вып. 4. Т. 2. Тверь.
Коваль В.Ю., 2004а. Ростиславлю Рязанскому — 850 лет (10 лет работы Ростиславльской археологической экспедиции) // Археология Подмосковья. Материалы научного семинара. М.
Коваль В.Ю., 20046. История Ростиславля Рязанского (по данным письменных источников) // Археология Подмосковья. Материалы научного семинара. М.
Кузнецова Т.В., Носкова Н.Г., Калякин В.Н., Есин Д.Н., 2004. Результаты исследований остеологического материала из раскопок городища Ростиславль (1998–2001 гг) // Археология Подмосковья. Материалы научного семинара. М.
Лебедева Е.Ю., 2000. Палеоэтноботанические материалы по земледелию скифской эпохи: проблемы интерпретации // Скифы и сарматы в VII–III вв. до н. э.: палеоэкология, антропология и археология. М.
Лебедева Е.Ю., 2004а. Глава 12. Археоботанические исследования на поселении Замятиной // Острая Лука Дона в древности. Замятинский археологический комплекс гуннского времени. Сост.: А.М. Обломский. М.
Лебедева Е.Ю., 20046. Палеоэтноботанические материалы из Телль Хазны I: новые данные по истории земледелия в Северной Сирии // P.M. Мунчаев, Н.Я. Мерперт, Ш.Н. Амиров. Телль Хазна I. Культово-административный центр IV–III тыс. до н. э. в Северо-восточной Сирии. М.
Лебедева Е.Ю., 2005. К истории земледелия дьяковской культуры: палеоботанические материалы из Настасьино // Труды Подмосковной экспедиции. Т. 5. М. (в печати).
Пашкевич Г.А., 1991а. Палеоэтноботанические находки на территории Украины. Памятники I тыс. до н. э. — II тыс. н. э. Каталог I. Киев.
Пашкевич Г.А., 19916. Палеоэтноботанические находки на территории Украины. Памятники I тыс. до н. э. — II тыс. н. э. Каталог II. Киев.
Пашкевич Г.А., 1991 в. Палеоэтноботанические находки на территории Украины. Древняя Русь. Каталог. Киев.
Пашкевич Г.А., 1992. Культурные растения Украины от неолита до средневековья (по палеоботаническим материалам). Автореф. дис… докт. биол. наук. Киев.
Туганаев А.В, Туганаев В.В., 2004. Иднакар как ключ к познанию истории агроэкосистем // Удмуртской археологической экспедиции — 50 лет. Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 50-летию Удмуртской археологической экспедии и 80-летию со дня рождения В.Ф Генинга. Ижевск.
Энговатова А В., 2004. Хронология городища Настасьино по данным радиоуглеродного анализа // Археология Подмосковья. Материалы научного семинара М.
Lebedeva Е Yu., 2004 Appendix 6. On agriculture in the Volga steppes in Mongol time / L. F. Nedashkovsky. Ukek. The Golden Horde city and its periphery BAR Intemationl Series 1222. Oxford.
van Zeist W., 1970. Prehistoric and early historic food plants in the Netherlands // Palaeohistoria. vol. XIV Groningen: Wolters-Noordhoff Publishing.
The article presents results of archaeobotanical analysis of samples collected during excavations in Rostislavl' (Moscow region) in 2001–2003. Crop plant remains received by floatation method show two main periods in the lifetime of this site: fort-site of the D'yakovskaya culture in the early Iron age (middle of the 1st millennium B.C. - VII–VIII centuries A.D.) and Old Russian town Rostislavl’ Ryazansky in the Middle Ages (XII–XIV centuries).
During more than a millennial history of the early Iron age fort-site the structure of harvests remained practically the same. The main crop plants were broomcom millet Panicum miliaceum (65,4 %), hulled six-row barley Hordeum vulgare (26,6 %) and glume wheat emmer Triticum dicoccum (4,5 %). Naked bread wheat Triticum aestivum s.l., spelt Triticum spelta, peas Pisum sativum and hemp Cannabis sativa were grown in insignificant quantities. Single grains of rye Secale cereale, oats Avena sativa and flax Linum usitatissimum were found in the samples of the late chronological horizon only.
Samples from the Middle Age Rostislavl' are divided into two chronological groups: 1. XII — first half of XIII centuries, 2. XIV cent. In the early group cereal crops are presented very uniformly in similar proportions: oats (20,7 %), rye (19,8 %), common and Italian millet (19 %), hulled six-row barley (17,2 %) and wheat (14,7 %; bread wheat mainly). Seeds of lentil Lens cu-linaris and flax were also found. In the XIV century the situation is changed: oats are getting an unconditional leader among cereals (about 44 %) owing to the reduction of wheat and barley proportion (nearly 7 % each), rye and millet (both types) are changed just a little bit (13,5 % and 22,7 % accordingly). Among other plants one should note finding seeds of peas Pisum sativum, lentil and hemp. Twofold increase of oats portion — forage crop (for horses in the first turn) — was probably caused by increasing demands of the town in connection with active military actions caused by both Mongol invasion and frequent internal wars.
To the author's opinion when studying cereal finds in towns one should take into consideration that they firstly characterize the structure of cereal consumption by town population and only indirectly reflect an agricultural production in nearby localities.
На первый взгляд предложенная для рассмотрения тема представляется простой и очевидной, а поставленный в конце названия статьи вопрос вообще кажется излишним. Конечно же, в средневековом городе должны были существовать и производство, и импорт продуктов питания. Часть мясной продукции, несомненно, производили прямо в городе, выращивая здесь домашних животных, другая же поступала из сельскохозяйственной округи через рынки. Но при попытке представить объемы этих разных частей в каких-то, пусть даже относительных, соотношениях, вопрос о появлении мясных продуктов в средневековом городе уже не решается столь просто. Возникает необходимость обоснования, каких сельскохозяйственных животных содержали в средневековых городах, и каким способом можно оценить долю собственного производства мяса или долю торговых его поставок; а также какие фактологические источники можно при этом использовать, и в частности, правомерно ли экстраполировать информацию о костях животных на скотоводческую или торговую деятельность населения.
Традиционно считается, что при рассмотрении поставленных вопросов необходимо учитывать, по меньшей мере, два информационных источника.
1. Археозоологические или остеологические материалы. Основной категорией здесь являются «кухонные остатки». Такие кости происходят исключительно от забитых на мясо животных и отражают структуру мясного рациона вне зависимости от того, как продукты попадали на поселение — из собственного хозяйства или в виде торговых поставок. При детальном анализе кухонных остатков может быть получена информация и для установления путей появления мясных продуктов на поселении, и для выяснения особенностей системы жизнеобеспечения и скотоводческой деятельности. Однако последние аспекты исследования могут быть реализованы только в рамках комплексного подхода к интерпретации всех археологических и археобиологических данных[62].
2. Письменные материалы — летописи, описания путешественников, государственные и иные архивные записи. Этот источник дает своеобразную информацию о скотоводческой отрасли, иногда однобокую, но, тем не менее, любопытную. Такие свидетельства касаются не только выращивания животных на мясо, но и форм прижизненной их эксплуатации, которые чрезвычайно трудно реконструировать по остеологическим коллекциям. Согласно письменным источникам, лошади, например, были визитной карточкой всех дорог Древней Руси, в том числе и на городских улицах (Герберштейн, 1988). В сельской местности наиболее многочисленным видом указывался уже крупный рогатый скот (КРС). Мелкий же рогатый скот — козы и овцы (MPC), а также свиньи лишь оживляли однообразный пейзаж деревенских проселков. Конечно, эти данные не могут быть основой для реконструкции целостной системы жизнеобеспечения. Хотя именно эта исторически зафиксированная внешняя оболочка хозяйственной жизни зачастую помогает понять и объяснить ряд особенностей остеологических коллекций из памятников Древней Руси (Рожков, 1890; Ключевский, 1918; Памятники русского права, 1957).
Кроме таких достаточно прямых свидетельств о животноводстве существуют общие зоотехнические законы, в рамках которых только и возможно устойчивое разведение сельскохозяйственных животных. Разные виды скота отличаются друг от друга и по срокам наступления репродуктивного возраста, и по длительности вынашивания потомства, и по его количеству. Так что биологическая информация об особенностях воспроизводства непременно должна учитываться при реконструкции животноводства на древних поселениях. Ключевыми понятиями здесь выступают: маточное стадо, цикл его воспроизводства и формы эксплуатации животных. Такая информация тем более необходима, потому как в остеологических кухонных материалах находит прямое отражение практически лишь одно — мясное, направление скотоводства.
Естественно, что лишь обобщение всех фактов из указанных информационных источников может стать основой для достоверной палеоэкономической реконструкции.
Однако задача настоящей статьи, как следует из ее названия, остается более скромной, и первым шагом в этом направлении будет анализ остеологических кухонных остатков и выяснение структуры и объемов мясного потребления на разных поселениях Древней Руси — в городах, городищах и деревнях.
Наряду с результатами обработки археозоологических материалов из восьми[63] поселений, полученных непосредственно автором, в статье использованы данные и по другим опубликованным коллекциям. Проанализированные выборки представляют собой кухонные костные остатки (числом не менее 400 определимых до вида фрагментов) из культурных слоев от X до XVII вв.
По исходному числу костей сельскохозяйственных видов была подсчитана их видовая структура[64] или же остеологический спектр (табл. 1), который и стал основным параметром для сравнения кухонных остатков. Археозоологическая информация получена для девяти городов, десяти городищ и лишь семи селищ. Остеологические выборки из четырех городов были разделены по двум хронологических периодам — домонгольскому и более позднему. Для городищ и селищ такой анализ оказался невозможным, и их материалы характеризуют уже весь указанный хронологический диапазон.
Остеологические спектры городов Древней Руси оказываются поразительно похожими друг на друга. В них доминируют кости КРС (в среднем около 65 %), а в совокупности с лошадью доля остатков крупных копытных достигает уже 70 % и более (табл. 1, рис. 1 и 2). Эта характеристика сохраняется вне зависимости от географического положения городов и хронологическом принадлежности выборок. Стоит подчеркнуть, что самые высокие показатели остатков КРС соотносятся с самыми малыми долями костей свиньи на одних и тех же памятниках. Такая отрицательная корреляция между двумя видами сохраняется при рассмотрении и самых минимальных значений КРС в спектрах (Старая Ладога, Ростов Великий, Старая Рязань). Выборки двух городов — Дмитрова и Пскова — характеризуются также максимальной долей остатков свиньи в ранних (домонгольских) культурных напластованиях и значительным ее понижением в более поздних слоях ХV-ХVII вв.
На первый взгляд остеологические спектры древнерусских городищ почти не отличаются от городских, особенно по суммарной доле остатков от крупных домашних копытных — КРС и лошади, которая в среднем колеблется в пределах 50–70 % (табл. 1, рис. 4). Однако вычисление совокупного остеологического спектра по всем городищам позволило выявить их существенные отличия от городов. На городищах доля остатков лошади значительно выше, чем в городских отложениях: около 20 % на городищах, против 6 % — в городах (табл. 1, рис. 5).
Совсем другие соотношения костей сельскохозяйственных животных дают селища. Доминирующим здесь может оказаться любой из рассматриваемых видов (за исключением лошади). При этом большинство селищ (пять из семи) характеризуется все же преобладанием в кухонных остатках костей от средних копытных: свиньи, коз и овец (табл. 1, рис. 3). Этот совокупный показатель достигает 60 %, но в нем — опять же на пяти селищах — кости свиньи составляют основную часть. В то же время среди селищ резко выделяется Комаровка (Тимченко, 1972), остеологический спектр который выглядит типичным для городищ. Пока нет возможности убедиться в правильности археологической версии о функциональном назначении этого памятника. Тем не менее, в любом случае — селищем или городищем будет считаться Комаровка, его остеологические материалы заставляют более внимательно рассмотреть или вариант нетипичного мясного потребления на обычном селище, или функциональную специфику неукрепленного поселения, где мясной рацион жителей соответствует экономике городищ.
Таким образом, сравнительный анализ остеологических спектров выявил значительную однородность археозоологических материалов на сходных по функциональному назначению древнерусских памятниках. А по усредненным спектрам для городов, городищ и селищ различия между городскими и сельскими кухонными остатками представляются совершенно четкими: в одних преобладают кости крупных сельскохозяйственных животных — КРС и лошадей, а в других — средних копытных — MPC и свиньи (табл. 1, рис. 5). Индикаторными при этом выступают два вида: КРС и свинья. На городищах же специфической чертой археозоологических выборок можно считать повышенную долю костей лошади в сравнении с городскими материалами.
Остеологические спектры, столь ясно демонстрирующие различия между городскими и сельскими памятниками, отражают, как уже подчеркнуто выше, лишь количество отходов — костей, а не объемы съеденного мяса. Очевидно, что любая корова, бык или лошадь дают больше мясных продуктов, чем коза, овца или свинья. Поэтому для подсчета относительных объемов потребления мяса необходимо ввести переменную, которая бы позволяла оценить эту разницу весовых показателей у представителей разных видов. Соотношение по весу туш сельскохозяйственных животных — их кратность — и является таким коэффициентом. Естественно, что он зависит от размеров животных, разводимых на поселении, и должен рассчитываться в каждом конкретном случае по весу туши в соответствие с полученной размерной группой для каждого вида.
В данном исследовании использованы усредненные коэффициенты. Они вычислены не только на основе реальных размерных характеристик животных на изученных памятниках, но и при учете информации об общих мелких размерах средневекового скота (Цеткин, 1956).
При расчетах мясного потребления за единицу традиционно принимается вес одной особи MPC. Вес туши взрослых коз и овец в Древней Руси колебался в пределах от 30 до 50 кг, в среднем около 40 кг. Типичные для средневековья мелкие размеры КРС позволяют считать, что корова или бык были тогда примерно в семь раз тяжелее козы/овцы, лошадь — в шесть, а свинья — в 1,2 раза. Теперь, умножая доли (%)[65] костей конкретных видов в остеологических спектрах на кратность их весовых показателей, получаем объемы мясного потребления в древнерусских поселениях (табл. 2). Подчеркну, что это лишь относительные объемы потребления мяса разных видов, выраженные в условных единицах потребления. Переведенные в процентное соотношение, они уже дают возможность сравнивать потребление мясных продуктов на разных памятниках.
В результате этих подсчетов оказывается, что говядина, безусловно, доминировала в мясном потреблении у всего населения Древней Руси — и в городах, и в городищах, и в сельской округе (табл. 2, рис. 6). При этом на городищах фиксируется значимое потребление конины (около 24 %), а наибольшее разнообразие мясных продуктов обнаруживается на селищах, где потребление свинины, баранины и козлятины составляло в совокупности около 20 % рациона.
Стоит отметить также, что на селищах совокупный относительный объем потребления мясных продуктов был заметно ниже, чем в городах и городищах (табл. 2).
Данные по мясному потреблению непосредственно характеризуют интенсивность и масштабы одной формы эксплуатации вида — мясной. Численность же сельскохозяйственных животных в хозяйстве напрямую зависит от того, как они используются: что представляет в каждом конкретном случае большую ценность — прижизненные продукты или мясо скота. Поэтому полученная выше информация о специфике потребления последнего населением Древней Руси дает основание к реконструкции относительной численности сельскохозяйственных животных в рамках единой хозяйственной системы того времени. В свою очередь, эта реконструкция позволяет выяснить возможность получения прибавочного мясного продукта, который и участвовал в торгово-обменных операциях. Однако при этом необходимо учитывать и биологические, и зоотехнические данные об условиях стабильного воспроизводства скота в рамках практиковавшихся форм его эксплуатации.
Когда речь идет о составе стада или его численности, то с точки зрения зоотехнии подразумевается маточное и рабочее поголовье каждого вида. Именно эти животные обеспечивают и появление забиваемых на мясо особей, и получение прижизненных продуктов (молока, крови, шерсти) или использование мускульной силы скота. Поэтому их определенное число из года в год должно поддерживаться на постоянном уровне, а вынужденная смена их состава должна происходить без нарушения половозрастной структуры, что и является главной задачей скотовода. Потребляемые же на мясо животные считаются той переменной величиной, которая не входит в подсчет основной хозяйственной численности вида. Их количество может уменьшаться или увеличиваться в зависимости от успешности содержания маточного стада. Соотношение же между этими двумя частями поголовья довольно жестко определяется зоотехническими законами.
Для КРС и лошадей — копытных с низкой плодовитостью и длительным периодом воспроизводства — интенсивная мясная эксплуатация возможна только, при условии, что маточное стадо в 8-10 раз превышает численность ежегодно забиваемых животных (Борисенко, 1952). Мясомолочное направление эксплуатации требует уже более высокого долевого участия маточного стада, которое в 10–12 раз должно превышать количество потребляемых в пищу особей. Для свиньи с ее высокой плодовитостью и самым коротким циклом воспроизводства, напротив, при единственно возможной для этого вида мясной эксплуатации, маточное стадо всегда численно оказывается меньше, чем количество ежегодно забиваемых особей. Моделирование относительной численности MPC с учетом короткого цикла воспроизводства и низкой плодовитости коз и овец остается наиболее проблематичным. Хотя опять же оно строится на выявлении ведущей для конкретного хозяйства формы эксплуатации — мясной или прижизненной (получение молока и шерсти).
Указанные биотехнические закономерности для сельскохозяйственных животных заставляют реконструировать огромную численность КРС в хозяйственной системе Древней Руси XIII–XVIL Только при доминировании поголовья этого вида было возможно преимущественное потребление говядины всеми социальными группами древнерусского государства — и в городах, и в селах Более того, такая ситуация обеспечивала и получение значительных объемов молочной продукции. Второе место по численности, несомненно, занимала лошадь, как основное транспортное средство во всех сферах средневековой экономики. Естественно, что это было в основном рабочее поголовье, которое лишь отчасти может быть зафиксировано по кухонным костным остаткам. Однако в отношении лошади такую реконструкцию хорошо подтверждают письменные источники.
Подсчитанные небольшие объемы потребления мяса средних домашних копытных — коз, овец и свиней, не дают оснований для реконструкции их заметной численности в древнерусской хозяйственной системе. И, пожалуй, правильнее будет охарактеризовать лишь их место после крупных копытных в общем скотоводческом хозяйстве того времени. При единственно возможной для свиньи мясной форме ее эксплуатации, численность маточного стада этого вида была, безусловно, наименьшей среди сельскохозяйственных животных Древней Руси. Поголовье же коз и овец было более значительным, поскольку получение от них таких важных прижизненных продуктов, как молоко и шерсть, согласно историческим источникам, было на Руси успешным. А наличие, наряду с мясной, разных форм прижизненной эксплуатации вида всегда увеличивает количество разводимых особей.
Итак, реконструируемая общая структура поголовья сельскохозяйственных животных Древней Руси характеризуется тем, что первое место по численности в ней занимал крупный рогатый скот, а последнее — свинья. Следовательно, только в отношении первого из этих двух видов можно говорить об избыточности мясной продукции и возможности поставок говядины на продажу. Как отмечалось выше, именно по объемам потребления говядины и свинины фиксируются наиболее четкие различия между городским и сельским населением. Напомню, что в городах говядина, безусловно, доминировала в мясном рационе жителей, а в селах заметным дополнением к ней была свинина (рис. 6). Прямой перенос данных о мясном потреблении на численность разводимых прямо на поселении животных привел бы к утверждению, что именно в городах и было сосредоточено основное поголовье КРС Древней Руси, что явно противоречит здравому смыслу.
Особенности же содержания этих двух видов позволяют предположить, что разведение КРС на мясо было более эффективным в сельских условиях, а всеядность и небольшие размеры свиньи делали ее наиболее приемлемым видом для разведения в условиях средневекового города.
Таким образом, максимальное потребление говядины населением средневековых городов могло осуществляться только за счет поставок ее из сельской округи. При этом в городах, конечно же, содержали (но не разводили!) некоторое количество молочных коров. А огромная, если не сказать избыточная, численность КРС разводимого в селах была в то время единственным решением проблемы поддержания плодородия почв (Миддендорф, 1885; Болотов, 1988; Антипина, Лебедева, 2005). Получение излишка мясной продукции в этом случае было побочным результатом интенсивного развития земледельческой отрасли экономики Древней Руси (Рожков, 1890). При условии общей небольшой численности свиноматок и отсутствия избытка получаемого от них мясного продукта, можно предполагать, что кости от съеденной свинины и в городах, и на селищах маркируют ее местное производство.
В заключении осталось лишь подчеркнуть, что реконструированные здесь характеристики мясного потребления и относительной численности сельскохозяйственных видов, а также особенностей производства мяса и его торговых поставок специфичны для экономики средневековой Руси. Аналогичные остеологические спектры и даже объемы потребления мясных продуктов могут быть получены и по поселениям других культурно-хронологических общностей, однако при этом нельзя подразумевать сходство их экономики. Она может оказаться совершенно иной. Представленная же в данной статье методика исследования мясного потребления и принципы экстраполяции его на структуру стада применимы к остеологическим материалам любых хронологических периодов.
И, наконец, моим коллегам из лаборатории естественнонаучных методов ИА РАН выражаю искреннюю благодарность за дружеские советы, которые были высказаны ими при обсуждении этой статьи. Работа осуществлялась в рамках научных проектов РФФИ № 03-06-80204 и № 05-06-80155.
Антипина Е.Е., 2004а. Глава 7. Археозоологические материалы // Каргалы. Т.Ш. (Ред. и составитель: Е.Н. Черных). М.
Антипина Е.Е., 20046. Археозоологические исследования: задачи, потенциальные возможности и реальные результаты // Новейшие археозоологические исследования в России. К столетию со дня рождения В.И. Цалкина. М.
Антипина Е.Е., Алексеева Л.К, 2004. Глава VIII. Остеологические материалы // Средневековое поселение Настасьино. Труды Подмосковной экспедиции. Т.2. (Ред. и составитель А.В. Энговатова). М.
Антипина Е.Е., Лебедева Е.Ю., 2005. Опыт комплексных археобиологических исследований земледелия и скотоводства: модели взаимодействия // РА. № 4.
Болотов А.Т., 1988. Описание свойства и доброты земель Каширского уезда и прочих до сего касающихся обстоятельств ответами на предложенные вопросы. Труды Вольного экономического общества. Ч. II. 1766 // Болотов А.Т. Избранные труды. М. Борисенко Е.Я., 1952. Разведение сельскохозяйственных животных. М.
Ключевский В.О., 1918. Сказания иностранцев о Московском государстве. Пг. Герберштейн Сигизмунд (1486–1566), 1988. Записки о Московии М.
Тимченко Н.Г., 1972. К истории охоты и животноводства в Киевской Руси (среднее Поднепровье). Киев.
Журавлев О.П., 1998. Животноводство у славянского населения Восточноевропейской лесостепи во второй половине I тысячелетия нашей эры // Вопросы истории славян. Археология и этнография. Вып. 12. Воронеж.
Косинцев П.А., 1992. Скотоводство у средневекового населения Приуралья // Проблемы финно-угорской археологии Урала и Поволжья. Сыктывкар.
Динесман Л.Г., Савинецкий А.Б., 2004. Количественный учет костей в культурных слоях древних поселений людей // Новейшие археозоологические исследования в России. К столетию со дня рождения В.И. Цалкина. М.
Миддендорф А.Ф., ред., 1885. Исследования современного состояния скотоводства в России. Рогатый скот. Вып. 2. М.
Рожков Н.А., 1890. Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке. М.
Памятники русского права, 1957. Вып. VI. М.
Цалкин В.И., 1956. Материалы для истории скотоводства и охоты в Древней Руси // МИА. № 51.
Assumption that handicraft population of Middle Age towns in central regions of Eastern Europe could not fully provide themselves with meat foods was confirmed by archaeozoological materials. In this article the author tries to reconstruct peculiarities of meat production and trade in Middle Age Russia economy. Information about kitchen bone remains of agricultural animals from Middle Age towns, fort-settlements and villages was used to analyze the problem.
Kitchen bone materials from towns testified to noticeably larger beef consumption in comparison with rural population. The portion of cattle bones shows stable negative correlation with number of pig bones. And what is more, the extrapolation of the meat consumption structure on the whole livestock of agricultural animals and their numbers showed predominance of cattle in economy of Ancient Russia. In those times pigs happened to be the smallest species in number as productive herd.
Peculiarities of keeping of these two species allow us to make an assumption that pantophagy and small sizes of pigs unlike cattle made them more acceptable for keeping in Middle Age towns. Cattle breeding were more effective in rural conditions. If breeding and keeping of animals had been done directly in settlements had determined the structure of meat consumption of local population, then townspeople would have preferred pork and rural population would have preferred beef. But the archaeozoo logical materials give quite the contrary results.
Such a contradiction can be explained if one refuse from direct extrapolation of kitchen bone remains structure on the structure of the livestock in a given settlement. And to accept the fact that a larger contribution of cattle bones in Middle Age layers in towns means a larger consumption of beef delivered from rural regions. And for sure some townsfolk were keeping (but not breeding) some.number of milkers. Portion (contribution) of bones of consumed pigs both in villages and towns undoubtedly marked their exceptional local breeding.
Применение палинологического метода в археологии имеет давнюю историю. Однако требования сегодняшнего дня ставят перед исследователями все новые методические задачи. Раньше метод широко использовался для изучения более древних археологических памятников, включая эпоху бронзы, где его разрешающая способность, хотя и была неодинаковой, но оказывалась вполне достаточной для решения поставленных задач.
Изучение археологических памятников средневековья ставит перед исследователями принципиально новые задачи. При их решении «палинологический шаг» фактически не должен превышать несколько десятков лет. Для этих целей, помимо палинологических, были использованы детальные геологические исследования, позволяющие фиксировать ритмику осадков, кратковременные колебания уровня озер, необычно высокие половодья на реках, лесные и болотные пожары различного происхождения, периодическое оживление и уменьшение склоновых процессов.
Еще один важный момент — это выявление активного взаимодействия человека с природной средой, имеющее как негативные, так и положительные последствия для равновесного существования окружающей среды. В этом случае использование палинологического анализа можно рассматривать как один из методов более углубленного изучения природных процессов нашего прошлого. Главная задача исторической палинологии состоит в детальной расшифровке взаимодействия человека с природной средой и выявление основных трендов в направленности этих процессов, а также особенностей социального и хозяйственного укладов. С другой стороны, средневековье — это сложные глобальные изменения природной среды, связанные, как со средневековым климатическим оптимумом, так и с малым ледниковым периодом. Как известно, эти изменения фиксируются по колебаниям солнечной активности, по показателям магнитных аномалий, содержанию космических изотопов В10 и С14 и т. д. В настоящее время для некоторых регионов динамика климатических отклонений иногда достаточно хорошо выявлена инструментальными методами, тогда как с помощью палинологического анализа только начато такое определение.
Все вышеперечисленное показывает специфику проделанной работы. Конечно, имеющийся материал, при указанном подходе не полностью вскрывает взаимоотношения человека с окружающей природной средой. Тем не менее, данная работа дает определенное представление о взаимодействие человека с природой на одном из начальных этапов российской государственности, что имеет важное не только историческое, но и экологическое значение.
Рюриково Городище давно привлекает внимание археологов, что достаточно подробно описано в монографии Е.Н. Носова (1990). До недавнего времени возникновение Рюрикова Городища датировалось многими исследователями рубежом IХ-Х веков по нумизматическим находкам и другим историко-археологическим материалам. В IХ-ХI вв.
Рюриково Городище представляло собой «крупное торгово-ремесленное и военноадминистративное поселение» в месте схождения балтийско-волжского пути и пути из «варяг в греки» (Носов, 1990). Более того, судя по обнаруженным нумизматическим находкам, а также по культурно-историческим материалам, Рюриково Городище долгое время имело обширные международные связи. Исследование Рюрикова Городища, несомненно, имеет важное значение для более полного понимания начальной истории Древнерусского государства. Однако, к сожалению, природные особенности того времени оказались пока не раскрытыми в должной мере. В этом отношении предлагаемое исследование, в какой-то степени восполняет этот пробел.
Рюриково Городище находится в 2 км к югу от Новгорода на всхолмлении, которое вытянуто с юго-запада на северо-восток. С запада всхолмление ограничено р. Волховом, с юга — Спасовским ручьем, а в северном и восточном направлении оно постепенно снижается, переходя в Волховецкую пойму. Во время паводков вся пойма Волхова и его притоков затопляется, и только возвышенности надолго превращаются в островки. В древности городищенское всхолмление и окружавшая его низменная территория представляли собой остров при истоке Волховца и Волхова. Такое географическое положение особенно было важно во время паводков.
Рюриково Городище, как и другие поселения в данном районе, располагается на моренных грядах лужско-крестецкой стадии последнего оледенения, имеющих ориентировку с юго-запада на северо-восток. Гряда, на которой расположено городище, в поперечном профиле ассиметрична: северо-западный склон более пологий, а юго-восточный относительно более крутой. С западной стороны гряда подрезана истоком р. Волхов, вытекающей из оз. Ильмень, а с юга — частично ограничена Сиверсовым каналом. Высота гряд не превышает 15 м, а в основании их находятся позднеледниковые озерно-ледниковые красновато-коричневые глины, поверх которых лежат серовато-сизые голоценовые озерные осадки.
В 2002 г. на Рюриковом Городище было произведено подробное литологическое описание разрезов по всей мощности культурных слоев. Всего палинологическим методом изучено четыре разреза. Каждый разрез, за исключением третьего, являлся продолжением предыдущего. В целом эти разрезы включали культурные слои, начиная с VIII в. и кончая XIII в. Разрез 3 был заложен параллельно разрезу 2, и в нем представлены отложения смытые со склона вала (рис. 1), а поэтому непригодные для восстановления палеоландшафтов.
В изученных на памятнике разрезах обнаружены озерные отложения и слои, частично переработанные человеком. В данном случае речь идет о толщах отложений как чисто естественного происхождения, так и об осадках, возникающих в ходе хозяйственной деятельности человека.
Озерные отложения, участвующие в геологическом строении памятника, принадлежат осадкам оз. Ильмень. Это своеобразное озеро отличается мелководностью. Максимальная глубина в настоящее время не превышает 4,5 м. Озеро Ильмень, является частью водосбора Ладожского озера, куда впадает 19 рек, несколько сотен ручьев, и дренируемая площадь превышает 67 тыс. км2. Характерными особенностями бассейна в связи с обширной площадью водосбора являются значительные колебания уровня воды, изменения размеров и глубины. По имеющимся опубликованным данным (Давыдова, Субетто, Хомутова, 1992) глубина озера, в зависимости от обводненности бассейна может изменяться от 3 до 10 м, площадь зеркала воды колеблется от 770 до 2200 км2, а объем водной массы изменяется от 1,5 до 11,6 км3.
Наконец, следует упомянуть еще одну особенность положения городища относящуюся уже не столько к озерному бассейну, сколько к р. Волхов, исток которого расположен вблизи изучаемого памятника. Эта особенность состоит в том, что днище долины этой реки, соединяющей Ильмень и Ладожское озеро, отличается от типичных равнинных рек прямолинейностью, отсутствием меандров. Это дает основание думать, что возникновение этой долины было связано с природным катастрофическим гидрологическим событием в конце Валдайского оледенения — прорывом и спуском вод из переполненной котловины оз. Ильмень в Ладожское озеро.
Кроме того, необходимо отметить, что изучение разреза археологического памятника Рюриково городище, показало, что уровень воды в озере в средневековье неоднократно изменялся, имея максимальные уровни в X и XI веках.
По геоботаническому районированию территория Новгородской области относится к южнотаежной и подтаежной подпровинции Восточно-Европейской провинции, входящей в состав Европейско-Сибирской темнохвойной подобласти Евроазиатской области. Граница между этими подпровинциями проходит по линии Новгород, Боровичи, Рыбинское водохранилище.
Анализ климатических условий Приильменья показывает, что эта территория находится на пути западного переноса воздушных масс. Активная циклоническая деятельность является причиной частой смены погоды и непостоянства температуры воздуха. Годовая амплитуда средних температур января и июля возрастает с юго-запада на северо-восток и в Новгороде она составляет 25,9°. Такая амплитуда характеризует умеренно континентальный климат. Число дней с температурой выше 0° равно 220–225 дням, а вегетационный период продолжается около 175 дней. Годовое количество осадков составляет 650–700 мм. Изотерма июля достигает 18°, а января — около -8°. Сумма средних суточных температур за вегетационный период составляет 2300°. Число дней со снежным покровом колеблется от 120 до 135 дней при высоте снежного покрова 25–30 см. По данным А.А. Барышевой (1966), за столетие (ХIХ-ХХ вв.) выделяется три крупные волны похолодания и три потепления.
Чутким индикатором особенностей климата является растительный покров и состав флоры изучаемой территории. Отмечается также определенная приуроченность основных типов широколиственно-еловых, еловых и широколиственных лесов к различным элементам рельефа и почвам. На озерно-ледниковых глинах и суглинках наиболее типичны ельники кисличники. На песках и супесях того же происхождения появляются ельники зеленомошники. На выходах моренных глин и суглинков встречаются сложные ельники. В этих лесах присутствуют широколиственные породы. В подлеске встречается рябина, жимолость, шиповник. На флювиогляциальных и гляциальных песках наиболее часто произрастают сосняки брусничные, вересковые, а в более влажных урочищах по краю болот появляются осоково-сфагновые сосновые леса. Роль бореальных элементов и соотношение их в различных типах подтаежных сосняков заметно варьирует. Иногда многочисленна группа неморальных видов, входящих в состав растительных сообществ. Подтаежные широколиственно-сосновые леса в значительной степени нарушены антропогенными воздействиями, местами они полностью сведены, а земли используются под сельскохозяйственные угодья. Однако эти леса из-за менее пригодных для сельского хозяйства почв пострадали все-таки меньше, чем широколиственные формации.
Наряду с хвойными лесами широко распространены мелколиственные породы, такие как береза, осина, ольха, черемуха и рябина и реже широколиственные породы. Их количество снизилось в округе из-за древней освоенности территории. Иногда дуб, ясень, липа входят во второй ярус сложных ельников и сосняков. «Чистые» дубравы сохранились в виде небольших рощ в бассейнах рек Волхова, Меты, Ловати и реже на Валдайской возвышенности и в Приильменье. Дуб возобновляется плохо, и после вырубок и пожаров появляются группировки мелколиственных лесов из березы и осины. Именно эти леса разбросаны в виде вкраплений среди сельскохозяйственных угодий и хвойных перелесков. Возле селений, на заросших вырубках, на брошенных лугах и перелогах появляются сероольшатники и иногда ивняки. Мелколиственные породы часто являются производными образованиями, возникшими на месте ранее существующих еловых и елово-широколиственных лесов. Однако затем под пологом мелколиственного древостоя снова возобновляется ель. Постепенно лес из мелколиственных пород в процессе развития замещается коренными ельниками различного состава.
В окрестностях Городища из-за особенностей рельефа местности и возможно хозяйственной деятельности населения большие площади заняты лугами. По мнению ряда исследователей (Гембель, 1963) большая часть лугов возникла на месте вырубок пойменных лесов, а водораздельные (суходольные) луга чаще появлялись на заброшенных пашнях. Это положение отчасти подтверждается тем, что почти все представители флоры лугов встречаются в других природных комплексах — лесах, болотах и полях. Главным богатством лугов являются кормовые травы.
Пойменные луга весной заливаются водой, а нередко во влажные годы на короткий срок покрываются водой даже летом. Для этих лугов характерны осоки, злаки и влажное разнотравье: Carexdiandra, С. elongate, C.nigra, Festicapratensis, Poapalustris, Scirpus syl-vaticus, Caltha palustris, Thalictrum flavum, Filipendula ulmaria, Lathyrus pratensis, Geranium palustre, Valeriana officinalis, Carsium palustre. На высоких поймах встречаются растения и лесных опушек, например, Polygonum bistortae. Обычно здесь в травостое господствуют Centaurea phrygia, Valeriana exaltata, Carduus crispus, Cirsium oleraceum, Filipendula denudata, Rhautia arvensis.
Суходольные луга по господству преобладающих видов часто близки растительным сообществам произрастающим на высоких поймах. Здесь встречаются также Angelica sylvestris, Centaurea phrygia, Festica pratensis, Ranunculus acer, Potentila erecta, Geranium sylvaticum, Cirsium heterophyllum и др. Иногда на этих лугах можно встретить Ophioglossum vulgatum. У самого русла рек и ручьев нередки осоково-хвощевые заросли с Equisetum Jluviatile, Carex acuta, C.caespitosa, Epilobium palustre, Typha angustifolia и другими видами. Эти луга чаще используются как пастбища, поскольку содержат ряд растений снижающих ценность сена.
К вырождению и заболачиванию лугов приводит длительное избыточное увлажнение. Вслед за этим развиваются мхи, кустарники, растет слой торфа и луг заболачивается. Заболачивание в лесах чаще наблюдается на плоских и пониженных частях водоразделов Приильменья.
Болота занимают значительные площади Новгородской области, составляя около 15 % территории, а в Приильменской низине этот показатель достигает 20 %. Крупные верховые болота — довольно древние образования, возникшие в результате зарастания приледниковых озерных водоемов. К юго-западу от Новгорода таким крупным торфяником является Тесовский торфяник. Низинные и переходные болота встречаются небольшими изолированными участками. Их много в Приильменской низине, а в других местах — локально, что обусловлено характером подстилающих пород. Здесь встречаются таволга, осоки, сабельник, пушица. Иногда на этих болотцах произрастает низкорослая сосна. Некоторые болота низинного типа в сухие годы используются как пастбища.
Значительные площади занимает культурная растительность, т. к. территория имеет длительную историю освоения. В настоящее время распаханность территории составляет не более 15 %, хотя раньше она была значительно выше.
Среди полевых культур преобладает озимая рожь, лен, овес. Кроме того, важное место занимают посевы пшеницы, ячменя, гороха и корнеплодов. Из овощных культур наиболее распространена качанная капуста.
Культурную растительность почти всегда сопровождают сорняки: костер, василек, осот, мокрица, лебеда, ярутка полевая. Также присутствуют рудеральные виды, растущие по дорогам и мусорным местам, так или иначе связанные с человеком: одуванчик, мятлик, крапива, крестовник.
В современной флоре всей Новгородской области насчитывается свыше 1000 видов растений, а в Приильменье их состав чуть ниже. Большинство из них представители бореальной флоры. Это, прежде всего, голарктические и евроазиатские таежные виды Lycopodium annotium, Carex caespitosa, Eriophorum vaginatum, Oxalis acetosella, Ledum palustre, Oxycoccus palustris, Vaccinium myrtillus, V.vitis idaea. Достаточно много восточно-сибирских видов, некоторые из которых достигают северо-западной Европы: Cystopteris sudetica, Salix lapponum, Ranunculus borealis. Также встречаются европейские таежные (бореальные) виды: Picea abies, Alnus incana, Trollius europaeus, Melampirum pratense. Следует отметить, что среди европейской ели иногда встречаются гибридные формы с Picea obovata, Picea fennica (Regel) Кот (Бобров, 1978). Менее многочисленны восточноевропейские подтаежные (сарматские) виды, из которых многие достигают средней Европы, например, Ulmus laevis, Polygonum bistorte, Polygola comosa, Thalictrum lucidum. Достаточно многочисленна группа, объединяющая зональные широколиственные (неморальные) элементы, входящие в состав неморального комплекса широколиственноеловых и широколиственных лесов. Некоторые из них достигают Западной Сибири. К этой группе относятся Quercus robur, Corylus avallana, Ulmus glabra, Acer platanoides, Tilia cordata, Fraxinus excelsior, а также травы Festuca altissima, Convallaria majalis, Ru-mex obtusifolius, Anemone nemorosa, Fragaria moschata, Companula latifolia и др.
Кроме этих групп есть еще два элемента флоры, которые не имеют зонального характера. Это гипоарктические виды, которые чаще присутствуют на болотах: Betula папа, Rudus chamaemorus, Oxycoccus microcarpus, Vaccinium uliginosum. И, наконец, малочисленная группа европейско-атлантических видов, произрастающих по сырым и заболоченным лугам, например, Ophioglossuт vulgatum. Гипоарктические элементы являются не только реликтовыми в составе флоры подтаежной подпровинции, но и имеют во многом общую историю формирования со всей флорой Новгородской области. Миграция и консервация отдельных видов этой группы связаны с различными этапами позднего плейстоцена и голоцена.
Таким образом, главной и существенной чертой данной флоры, определяющей ее специфику, является географическое положение, находящееся в переходной полосе между западной приокеанической областью и восточной, граничащей с более континентальными в климатическом отношении областями.
На примере описанных элементов, а также ряда других приходится отказаться от давно устоявшегося мнения о сравнительно молодом, только послеледниковом возрасте основных реликтовых компонентов бореальной зоны (Цинзерлинг, 1932).
По мнению Н.А. Миняева (1965), реликтовые флористические комплексы в той или иной степени связаны с перигляциальными флористическим комплексом различных стадий Валдайского оледенения, а, следовательно, и с флорой предшествующего микулинского межледниковья, что подтверждается и данными палинологического анализа (Спиридонова, 1983). Большое значение в формировании и расселении флоры в позднейшие этапы имели центры сохранения этого реликтового межледникового (микулинского) флористического комплекса. Такими центрами являлись Бежаницкая и отчасти Валдайская возвышенности. Сложность палеогеографических условий эпохи последнего оледенения и более ранних этапов голоцена не только привела к сохранению определенных флористических комплексов в качестве реликтовых, но и способствовала их присутствию в различных растительных группировках.
Территория Приильменья относиться к числу районов древнего освоения человеком. Характер растительного покрова исследованной территории складывался в течение длительного исторического времени. Проведенные палинологические исследования показали, что на протяжении изученного отрезка средневековья характер растительного покрова неоднократно менялся как под воздействием природных условий, так и в результате многообразной хозяйственной деятельности на Городище.
Самым древним из изученных этапов средневековья оказался VIII в. На протяжении этого столетия природная среда менялась, но амплитуды колебания климата были незначительными и составляли не более 1 °C в летнее время (Климате, Хотинский, Благовещенская, 1995). Уровень озера Ильмень был достаточно высокий, и из-под воды могли выходить только возвышенные участки территории. В это время общая облесенность окружающих ландшафтов не превышала 60 %. Древостой были образованы сосной, елью и широколиственными породами, такими как липа, дуб и реже вяз. Постоянно присутствовали кустарники: лещина, калина и в более сырых местообитаниях серая ольха и ива. Таким образом, ель, сосна, липа и дуб являлись основными лесообразующими породами коренных лесов. Среди луговой растительности преобладали неморально-бореальные виды, образующие луговые сообщества пойменных лугов.
В целом характер ландшафта еще до возникновения поселения на Городище был полуоткрытый, когда роль древесных пород иногда понижалась до 50 %. Однако можно отметить, что природные условия постоянно характеризовались увлажнением грунтов. В составе луговой растительности велика роль влажного разнотравья, представленного Filipendula ulmaria, различных Ranunculus sp., Rumex sp., Iridaceae, Apiaceae, Caryophyl-laceae, а также иногда в понижениях присутствует Typha.
Около середины VIII в. произошло небольшое похолодание, которое привело к большей облесенности территории и уменьшению роли широколиственных пород. Вслед за этим началось постепенное потепление климата, которое продолжалось до конца VIII в. Конец VIII в., по существу является точкой отсчета начала заселения Рюрикова Городища. Об этом можно судить по резкой перестройке в характере растительного покрова территории, которая не могла произойти без влияния человека. Изменения проявились в резком уменьшении общей облесенности территории (содержание древесных пород сократилось до 30 %), а также в смене коренных хвойно-широколиственных лесов на производные леса из березы, при очень небольшом участии ели, сосны и широколиственных пород. Столь быстрое значительное уменьшение общей облесенности территории и смена доминантов леса могли быть связаны только с интенсивной вырубкой хвойных деревьев для хозяйственных нужд. В это время возросла роль открытых ландшафтов, которые по-прежнему были заняты лугами различного состава. Получили большое распространение мезофильные сообщества, обладающие наибольшей хозяйственной ценностью, но вдоль или вблизи водоемов по-прежнему существовала влаголюбивая растительность представленная рогозом, таволгой, василистником, щавелем, лютиками и осоками. Важно отметить появление пыльцы культурных злаков двух разновидностей, где одни формы имели сравнительно большие размеры зерен (45–60 μm), а другие заметно меньшие (от 25 до 35 μm) (рис. 2). Часто эти зерна находились в скоплениях, что косвенно может указывать на их близкую транспортировку.
Видовые определения пыльцы культурных злаков довольно сложная задача, поскольку она часто сильно смята и не имеет хорошо выраженной скульптуры зерен. Наиболее вероятно, что здесь обнаружена пыльца ячменя, пшеницы и, возможно, проса и ржи.
Начало IX в. по всем имеющимся данным характеризовалось небольшим похолоданием, когда облесенность территории вновь несколько увеличилась и достигла 40 %. В это время в составе лесов начала преобладать сосна, хотя возможно на более возвышенных участках местности были развиты смешанные подтаежные леса. Судя по присутствию культурных злаков, земледельческое освоение этой местности продолжалось. Луга различного состава по-прежнему играли заметную роль в ландшафте, что косвенно может указывать на значительную роль скотоводства. После некоторого перерыва следующий этап IX в. свидетельствует о понижении уровня в оз. Ильмень и всего его водосбора. Присутствие человека фиксируется уже в самом составе изучаемого слоя, где встречается много щепы и бересты. В то же время сам слой представлен иловатыми торфянистыми отложениями. Леса в это время занимали чуть меньшую площадь по сравнению с началом века. Однако именно эти леса в значительной степени являются индикаторами климата. Это был первый наиболее теплый этап, когда широколиственные леса из липы и реже дуба и клена преобладали в округе Городища. Луговая растительность была богата как мезофильными вилами, так и биоценозами влажного разнотравья. В целом эти условия могли быть благоприятны также для развития скотоводства. Вместе с тем помимо лугового разнотравья локачьно фиксируются особенности растительное ги торфяной толщи, где встречаются болотные кустарнички из сем. Ericaceae, появляется даже росянка (Drosera\ рогоз (Typha), а из кустарников в большом количестве присутствует ива. В период этого потепления климата увеличилась хозяйственная деятельность человека, что достаточно отчетливо проявилось как в изобилии сорных растений (Plantago. Oiagraceae, различные виды Polygonum, Brassicaceae, Fagopintm, Malvaceae, С ichoriaсеас) (рис. 3), так и в нарушениях естественного залегания отдельных литологических слоев. В основании разреза были обнаружены сооружения из комков сизой и красной глины, созданные, по-видимому, для улучшения подхода ко рву в период накопления торфянистых и иловатых отложений. Заболоченность нижней части территории Городища сменилась еще большей обводненностью (вероятнее всего это был этап похолодания, приходящийся па середину IX в.). Существенные изменения климата сказались и на составе коренных лесов. Именно на этом временном уровне увеличились площади еловых, сосновых, елово-сосновых лесов с очень небольшой примесыо широколиственных пород, таких как липа, дуб, клен и лещина. Появились растения лесных опушек — Polygonum bistortae. Уменьшилось разнообразие лугового разнотравья. По-видимому, леса этого времени по характеру влагообеспечения, видового состава и особенностей почвенного покрова скорее можно определить как южнотаежные массивы, разнообразные по размерам и конфигурации.
Рис. 3. Микрофотографии пыльцы травянистых растений из разрезов на Рюриковом Городище. 1 — Chenopodiaceae; 2 — Artemisia; 3 — Thalictrum; 4 — Filipendula; 5 — Planlago; 6 — Fabaceac; 7 — Rumex; 8 — Urtica; 9 — Oiagraceae; 10- Gcraniaceae; 11 — Centaurca; 12 — Caryophyllaceae; 13 — Rhamnus; 14 — Cichoriaceae; 15 — Astcraceae; 16 — Typha.
После некоторого перерыва во времени, также в IX в., условия окружающей среды вновь стали теплее и суше. Ров стал заболачиваться. Изменился и состав лесных сообществ. Их площади сильно сократились, в них господствующее положение снова стали занимать широколиственные породы. Хвойные леса по существу прекратили свое существование. Это определилось не только изменением климатических условий, но и интенсивной хозяйственной деятельностью человека. Независимо от этого процесса произошло некоторое увеличение роли земледельческого освоения территории, о чем свидетельствует появление в большем количестве пашенных сорняков. Это по существу является проявлением второго теплого периода IX в., который приходится на его вторую половину. Ближе к концу века климатическая обстановка постепенно начала меняться в сторону похолодания климата. Роль широколиственных пород резко сократилась. Эдификатором стала сосна, а на уровне 889 г. (дендрохронологическое определение Н.Б. Черных) увеличилась роль ели и березы. Преобразование растительного покрова в составе леса привело к изменению структуры безлесных сообществ. Так в это время соотношение лугов и сельскохозяйственных угодий стало почти одинаковым. Только в самом конце IX в. началось потепление климата. В лесах увеличилась роль широколиственных пород, в первую очередь липы, а также дуба клена и лещины. Состав растительных сообществ открытых местообитаний по-прежнему был достаточно разнообразен. Вероятно, что в это время населению Городища не приходилось в значительных количествах, а может быть и вообще заниматься сведением леса под пашню, т. к. почвы высокой поймы лучше всего подходили для сельскохозяйственных угодий. Однако хочется отметить тот факт, что постоянное присутствие мелких угольков в самих отложениях этого и последующих интервалов, и высокий процент содержания в спектрах иван-чая (сем. Onagraceae), которого в народе называют «пожарной травой», позволяет предполагать, что для улучшения качества пахотных угодий производился пал кустарников (см. рис. 3).
Начавшееся в конце IX в. потепление климата продолжалось и в начале X в. Леса образовывали небольшие массивы, сложенные в основном широколиственными породами и, в первую очередь, липой. При этом присутствие березы и сосны сохранилось очень избирательно. В нижней части Городища постепенно произошло заполнение оборонительного рва щепочно-илистыми отложениями, что нарушило нормальный дренаж территории, и, несмотря на повышение летних температур, привело к увеличению общей заболоченности. Возможно, такая высокая обводненность была связана и с весенними паводками, поскольку помимо торфяно-щепочных отложений встречен прослой песка, который мог быть намыт с более высокой части мыса. Высокая обводненность нижней части Городища проявилась в максимальном развитии ивняков, присутствии рогоза, хвощей, таволги. Помимо этого появилось большое количество сорняков, имеющих широкую экологическую приспособляемость (Polygonum sp., Cichoriaceae, Galeum sp., Artemisia). Возможно, сильный весенний паводок нарушил обычное существование местных биогеоценозов. Характер отложений тоже подтверждает это предположение и свидетельствует о том, что в первой половине X в. произошел подъем уровня воды в оз. Ильмень и впадающих в него рек. Потепление климата продолжалось, что способствовало еще большему развитию липовых лесов и реже (в более оптимальных соотношениях тепла и влаги) дубрав. В это время, вероятно, происходила интенсивная вырубка этих немногочисленных лесов. По мере вырубки начался процесс смены этих пород на мелколиственные, чаще березовые леса. Появились производные березняки, и затем их присутствие еще больше возросло. По существу березняки начинают содоминировать с широколиственными лесами Только с середины X в. отмечается постепенное похолодание климата. В округе Г ородища сначала появилась сосна, а затем и ель. Соотношение отдельных формаций луговой раститетьности еще мало изменилось, а земледельческое освоение территории продолжалось.
В X в. подъем воды, по-видимому, был столь значителен, что он отчетливо фиксируется по разрезу в самом верхнем горизонте отложений X в. В этот период на северо-западе отмечались очень высокие паводки, а в 1000 г. было наводнение, которое зафиксировано в летописях (Борисенков, Пасецкий, 1983). В это время по данным историков Рюриково Городище утрачивает свое значение как административный и торгово-ремесленный центр округи.
Низы слоев XI в. представлены песчаной пачкой с гравием и углем. Возможно, это горизонт окончательного заполнения и выравнивания оборонительного рва. По характеру отложений в разрезе наиболее отчетливо можно говорить об особенностях природной среды только второй половины XI в. В это время по сравнению с X в. и некоторым запустением в первой половине XI в. заметно увеличились площади леса. Он стал господствовать в ландшафте окружающей территории, а пахотные угодья хотя и существовали, но площади их заметно сократились. Таким образом, вблизи Городища лес являлся зональным, но не единственным типом растительности. Преобладали елово-сосновые и сосново-еловые леса с небольшим участием широколиственных пород. На более богатых почвах это могли быть сложные ельники, в растительном покрове которых появлялся подлесок из таких кустарников как калина (Viburnum) и боярышник (Crataegus). Некоторые площади были заняты суходольными и пойменными лугами. В более увлажненных местах существовали болота, причем, судя по составу спектров, заметную роль играли сфагновые и переходные типы с багульником, а по окраине — с таволгой. Отдельные территории были заняты полями с культурной растительностью, причем значение их постепенно росло. Подобный характер растительности указывает на то, что климат в это время был холоднее современного, а формации леса можно рассматривать только как южнотаежные. Вероятно, отмечалось и снижение интенсивности хозяйственной деятельности населения Городища. Однако в дальнейшем, возможно после 70-х годов, начинается новое строительство Городища, возрождаются земельные угодья. Площади, занятые лесом, сильно сокращаются.
На изменение характера растительности лесных формаций, лугов и пашен повлияло не только небольшое потепление климата, но и хозяйственная деятельность людей. Из-за чуть большей сухости климата уменьшилась роль еловых лесов. Большие площади стали занимать сосняки, скорее всего меньшей сомкнутости. Появились лесные поляны. Разнообразнее стал состав луговой растительности, а площади под пахотными угодьями возросли. Возможно, в это время большее развитие получило также и скотоводство. Активная жизнь на Городище способствовала изменению состава растительных группировок. Вокруг построек появилось много сорных растений из семейств маревых (Chenopodiaceae) и цикориевых (Cichoriaceae), а также растений произрастающих вдоль дорог — подорожник (Plantago), горец птичий (Polygonum aviculare). На месте вырубок появляются вторичные березняки. Освобожденные от леса территории снова были вовлечены в общий севооборот. В это время резко увеличились площади занятые посевами культурных злаков, хотя луговая растительность по-прежнему отличалась большим разнообразием мезофильного разнотравья.
В конце XI в., а, по-существу, на рубеже веков (дендрохронологические даты 1099 г. и 1105 г.) продолжается потепление климата, которое привело к дальнейшему сокращению количества ели в составе леса и увеличению роли сосны и березы, а также широколиственных пород. В структуре растительного покрова исследованной территории не следует забывать и о посевных площадях. Среди культурных злаков можно отметить присутствие проса, ячменя, пшеницы, ржи и, возможно, овса. Хозяйственная продуктовность посевов была на достаточно высоком уровне, т. к. пашенных сорняков мало и из них присутствует только горец почечуйный (Polygonum persicaria).
В начале XII в. характер растительного покрова вокруг Городища мало изменился по сравнению с концом XI в. На Городище отчетливо фиксируется слой пожарища, который по всей вероятности носил локальный характер. Отмечается некоторое уменьшение общей облесенности территории, а в самом лесу изменился характер подлеска, возросло участие папоротников, сфагновых мхов, меньше стало зеленых мхов. В первой половине XII в. на фоне дальнейшего похолодания климата возросло значение ели в качестве эдификатора леса. В нижнем ярусе леса стало меньше кустарников. На более влажных и освещенных участках елового леса по-прежнему произрастали кустарнички из семейства вересковых (Ericaceae), возможно, черника или голубика, а на опушках сосняков могла быть брусника. Состав лугов по сравнению с предыдущими этапами стал более однообразен. Возможно, часть лугов из-за низкой кормовой продуктивности была распахана, и роль посевных площадей увеличилась.
После перерыва не меньше чем в 15–20 лет произошли существенные изменения в составе леса. По-видимому, лес из ели и сосны вокруг Городища был вырублен, и коренные хвойные леса сменились вторичными березняками. Подобное изменение состава леса впервые на протяжении всех изученных веков проявилось особенно четко. Произошло серьезное преобразование естественной растительности на данной территории. Конец XII в. не получил отражение в изученных разрезах.
К началу XIII в. в окрестностях Городища восстановились коренные леса из сосны и ели при небольшом участии липы и дуба. Соотношение леса и открытых ландшафтов было почти одинаково. Заболоченность местности, особенно на низких уровнях, по-видимому, была значительна. На заболачивание низин указывает не только постоянное присутствие сфагновых мхов и хвощей, но и таволги (Filipendula) среди травянистых растений. Луга и сельскохозяйственные угодья по-прежнему играли заметную роль. На протяжении изученного нами отрезка XIII в. земледельческое освоение региона постепенно увеличивалось.
Климатические изменения в течение этого столетия выделяются многими исследователями. Они не приводили к резким сдвигам в составе растительных группировок, как это отмечалось в предыдущие века. Значительно большее влияние на ландшафты оказывала хозяйственная деятельность населения Городища. Здесь оно отчетливо проявлялось в вырубке лесов.
Основные лесные массивы образованы елью и сосной с участием широколиственных пород, чаще липы. Роль неморальных растений заметно возрастала в период потеплений климата. В первую очередь это была липа, реже дуб. Следуя дендрохронологическим наблюдениям, а также данным Е.П. Борисенкова и В.М. Пасецкого (1983) и другим историческим и геологическим источникам, в XIII в. отчетливо выделяется два потепления — в начале столетия и примерно с 1265 по 1280 гг. Позже вокруг Городища происходит постепенное уничтожение леса и ландшафт территории к концу столетия становится, по существу, открытым, где из древесных пород возрастает только роль ивы на низких уровнях поймы. Луга в большей степени распахиваются.
Конец XIII в. отмечается повышенной интенсивностью хозяйственного освоения территории, когда коренные фитоценозы вокруг Городища утрачивают не только господство, но и преобладание в ландшафте.
Таким образом палинологические исследования, проведенные на Рюриковом Городище позволили выявить изменения природной среды, связанные как с глобальными причинами, так и с локальными условиями, обусловленными хозяйственной деятельностью человека и установить степень воздействия человека на окружающую среду с VIII в. по XIII в.
Современный растительный покров и отчасти флоры являются результатом воздействия двух важнейших факторов. Первый из них — это естественная эволюция ландшафтов в ходе климатических изменений. Второй фактор — это хозяйственная деятельность человека, его материальная и духовная культура, хозяйственно-бытовые традиции, которые, начиная со средневековья, имели тренд интенсивного использования осваиваемой территории. Во многом от населения зависело, как сложились и дошли до нашего времени коренные формации природного комплекса региона.
Хозяйственной деятельности человека началась на Рюриковом Городище в конце VIII в. Прослеживая динамику господствующих растительных сообществ более раннего этапа и данного периода, сравнивая его с последующими изменениями растительного покрова и данными по динамике климата в Северной Европе (Stuiver, Grootes, Braziunas, 1995), наиболее вероятно, что начало строительства Рюрикова Гоородища на более высоких уровнях поселения можно определить самым концом VIII в.
Несмотря на то, что открытые пространства занимали в Приильменье большие площади, активный рост Городища требовал большого количества строительного материала и лес вырубался на больших участках, что повлекло за собой существенные перестройки ландшафта — коренные хвойные леса замещались вторичными березняками. Наиболее отчетливо эти процессы прослеживаются в середине XI и в конце XII в. В то же время происходит и общее уменьшение площадей занятых лесом и увеличение лугов и пашен, и к концу XIII в. вокруг Городища ландшафт становится, по существу, открытым.
Барышева А.А., 1966. О влиянии озера Ильмень на тепловой режим прилегающих территорий // Уч. записки НГПИ. T. IV. Новгород.
Бобров Е.Г., 1978. Лесообразующие хвойные СССР. Л.
Борисенков Е.П., Пасецкий В.М., 1983. Экстремальные природные явления в русских летописях XI–XVII вв. Л.
Гембель а.в., 1963. Природа новгородской области. Л.
Давыдова Н.Н., Субетто Д. А., Хомутова В.И, 1992. Озеро Ильмень // История озер Восточно-Европейской равнины. Л.
Климате В.А., Хотинский Н.А., Благовещенская Н.В., 1995. Колебания климата за исторический период в центре Русской равнины // Изв. РАН. Сер. географ. № 1.
Миняев Н.А., 1965. Арктические и аркто-альпийские элементы во флоре Северо-Запада Европейской части СССР // Ареалы растений флоры СССР. Л.
Носов Е.Н., 1990. Новгородское (Рюриково) Городище. Л.
Спиридонова Е.А., 1983. Палинологическая характеристика средневалдайского мегаин-терстадиала и ее значение для восстановления истории развития флоры и растительности Русской равнины // Бюллетень Комиссии по изучению четвертичного периода АН СССР. № 52.
Цинзерлинг Ю.Д., 1932. География растительного покрова Северо-Запада Европейской части СССР. Л.
Stuiver М., Grootes P.M., Braziunas T.F., 1995. The GISP2 δ180 climate records of the past 16,500 years and the role of the Sun, ocean, and volcanoes // Quaternary research. 44.
The work is based on complex investigation of natural stratigraphic columns and archaeological sites with application of the methods of natural sciences. The authors present basic regularities of formation of natural environment of the medieval epoch within the vast territory of North-West of the Russian plain. The method includes investigation of successive and short-termed events. At present no general work concerning the ecological situation of ancient man, and especially limited is our knowledge of landscape changes taking place in geomorphologically complicated system of Novgorod and its vicinities.
To meet this target a series of pollen investigations have been carried out at the medieval site Ryurikovo Grodishche situated in the Ilmen Lake basin 2 km southward from Novgorod. The fortified site was for a period of several centuries closely connected with Novgorod the Great. The accomplished pollen analyses have produced the picture of changes in natural environment caused both by global factors and the local conditions related with economic activity of local population. It was established the extent of man-caused impact over the natural environment since the 8th till the 13th cc. Inclusively.
Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ, проект № 03-06-80204.
См. сводки Г.А. Пашкевич по Украине: Пашкевич, 1991а; 19916; 1992; а также: Лебедева, 2000; 2004а; 2005.
Из 40 мл зерен ячменя лишь 25 мл были представлены целыми экземплярами, остальные 15 мл — разного размера фрагментами. Общее число целых зерновок — 736, число фрагментов в данном случае было реконструировано до целых (440 зерен), исходя из объема.
На Дьяковом городище, правда, объем образцов был в 10 раз меньше (1 литр), но все приводимые здесь данные пересчитаны на стандартный объем в 10 литров, исходя из опубликованных материалов (Гунова и др., 1996. С. 108. Табл. 1).
Мы вынуждены здесь учитывать не только отмывки, но и т. н. отсевки, поскольку зерновые материалы не вполне корректно приводятся в публикации совокупно по обеим группам образцов (Гунова и др., 1996. С. 108. Табл. 1).
Я намеренно не использую здесь ставший уже традиционным в украинской и российской специальной литературе термин палеоэноботанический спектр (ПБС), так как, на мой взгляд, для материалов из средневековых городов он мало пригоден, поскольку уже не соответствует своему содержанию.
Формально рожь занимает второе место в спектре после овса, превосходя на несколько процентов каждый из видов проса (табл. 5). Однако, на мой взгляд, в данном случае гораздо важнее подчеркнуть удельный вес определенной зерновой группы (просо, ячмень, пшеницы и т. п.), а не конкретного вида в спектре.
А между тем, один маленький, объемом со спичечный коробок, комочек проса может содержать более двух тысяч зерновок.
В лаборатории естественно-научных методов ИА РАН с 1988 года практикуется 10-ти литровый объем образцов культурного слоя для флотации.
Вопреки очевидному свойству кухонных остеологических материалов отражать особенности потребления мясных продуктов, в большинстве опубликованных археологами «палеоэкономиче-эссе» видовая структура забитых на мясо домашних животных с легкостью переносится непосредственно на состав разводимого жителями стада, а вопрос о возможном импорте мяса на поселение даже не возникает. Хотя уже для эпохи поздней бронзы продемонстрировано существование систем жизнеобеспечения, базирующихся исключительно на товарно-обменных отношениях без собственного производства продуктов питания (Антипина, 2004а).
Псков (материалы из раскопок 1998–1999 гг.; обработаны при участии С.П. Паленой), Ростов Великий (раскопки 1997-98 гг.), Дмитров (раскопки 2003 г.; обработка О. Ульянова под руководством автора), Ковчин (раскопки 1995 г., материалы обработаны при участии С.П. Паленой), Мельгуново-4-а (раскопки 1990-91 гг.), Мякинино-2 (раскопки 2003 г.), Ближнее Константиново-1 (раскопок 1998–2000 гг.), Настасьино (раскопки 1999–2000 гг.; при участии и соавторстве с Л.И. Алексеевой: Антипина, Алексеева, 2004).
Литературу по современным методам археозоологического исследования см. в статье Антипиной (20046).
Если при умножении использовать просто число костей сельскохозяйственных в коллекции, а не их долевое соотношение, конечные результаты будут практически одинаковыми. Однако правильнее все же строить подсчеты на остеологическом спектре, и не только из-за большей наглядности и простоты вычисления. Но и потому, что эти независимые от общего числа костей процентные показатели не имеют размерности, и могут называться относительными условными единицами мясного потребления.
Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ. Проект № 04-01-00060а.