Аттила отступил от Константинополя. Аттила снял осаду с Парижа. Теперь Аттила не стал возобновлять сражение на Каталаунских полях. Не служит ли это доказательством его нездорового непостоянства, неспособности завершить начатое дело, за которое уже дорого заплачено, не свидетельствуют ли приступы неожиданной нерешительности о его психическом расстройстве?
Это предположение совершенно несостоятельно. Поступки Аттилы имеют под собой весомые основания. Штурм Парижа не решал стратегических задач, а отступление с Катал аунских полей, хотя и нанесло болезненный удар по его самолюбию, было продиктовано исключительно здравым смыслом. Продолжение битвы могло обойтись слишком дорого, разумнее было пересмотреть план кампании.
Тогда как ряд исследователей находят бессмысленным «дезертирство» с Каталаунских полей, другие, напротив, далеко заходят в противоположном направлении, утверждая, что Аттила, обладая поразительным чутьем и даром предвидения, предугадал тот холодный душ, который обдал Аэция по возвращении в Италию, и последовавшее затем ослабление Рима.
Было бы ошибкой делать из Аттилы провидца. Можно только предположить, что оборот событий, которого он никак не ожидал, доставил ему немалое удовлетворение.
Вернувшись на Дунай, он без труда добился от остготов, ставших частью его империи, обещания вернуться по первому зову и милостиво оказал гостеприимство войскам тех союзников, которым было далеко добираться до своих родных краев. Аттила теперь спокойно ждал новостей из Рима и Равенны.
А новости были ободряющими. Плохой прием, оказанный Валентинианом Аэцию, весьма его порадовал. Теперь можно было с уверенностью заключить, что их примирение не будет ни искренним, ни долгим. Тонкий дипломат, Аттила понял, что сейчас не стоило предпринимать каких-либо решительных действий, надо было только выждать необходимое время, пока ситуация в Равенне не накалится до предела.
Это развязало ему руки, и Аттила взялся за наведение порядка в своей империи и подготовку итальянского похода, о котором уже давно мечтал: он вторгнется в Италию, раздавит Валентиниана и Марциана, а затем ему откроется дорога в Галлию с юга, тогда как остготы и их союзники обрушатся на нее с северо-востока.
Какое-то время он намеревался переправиться через Вислу, договориться о поддержке с бастарнами и верными венетами, использовать их в борьбе с мятежниками к западу от Борисфена и Понта (Днепра и Черного моря), вызвать к себе навстречу Эллака (и конечно же Эслу), подчинить бунтовавших сарматов и роксоланов при помощи их соплеменников, сохранивших верность, преподать хороший урок акацирам, аланам и метидам и раз и навсегда обеспечить Эллака защитой и нужными союзами.
Онегез отговорил его. Аттиле не следовало покидать лагерь, если он хотел сохранить необходимые союзы для похода в Италию. Онегез предложил послать за Вислу его самого. Эдекон и Орест также предложили свои услуги. Аттила не захотел отпускать от себя Онегеза. По его плану, этот отличный администратор, блестящий полководец и ловкий дипломат должен был оставаться здесь, чтобы контролировать пути, ведущие в восточную Галлию, и альпийские перевалы во время итальянской кампании, а также вести переговоры от имени императора гуннов с батавами, франками и другими германскими племенами. У Эдекона и так было много забот по увеличению числа и техническому совершенствованию осадных машин. Выбор падал на Ореста. Аттила знал, что Орест не захочет упустить возможность повоевать в Италии, а значит, постарается обернуться быстро, что, впрочем, всегда было в его духе.
Каждый блестяще справился с данным ему поручением. Аттила прекрасно умел подбирать себе помощников и использовать их личные качества и знания. Аттила прислушивался к их советам и критическим замечаниям. Императора и советников объединяла взаимная приязнь. Сколь ни странно, но такая сильная и всеподавляющая личность, как Аттила, умел работать в команде и делегировать полномочия.
Его министры-полководцы сами были сильными личностями, а Орест и Берик даже слишком сильными. Между ними не раз возникало соперничество, главным образом из-за излишнего рвения, но во многом в силу жажды почестей, которые зачастую выражались в старшинстве на приемах. Особенно часто имели место стычки между Орестом и Эдеконом, но в большинстве случаев третейским судьей выступал Онегез, и конфликт улаживался без вмешательства императора. Преданность всех советников императору бесспорна: генеральный штаб не раз единодушно и не всегда безуспешно противился слишком рискованным предприятиям, в которых опасности могли подвергнуться его жизнь или свобода. Они предпочитали самого Аттилу его славе. Несомненно, такая привязанность объясняется их полной зависимостью от императора. Все, что они имели, они получили от него. Они чувствовали себя актерами в спектакле, который мог быть начат только им и не мог продолжаться без него.
Сегодня отвергают, и не без основания, видение истории, связанное исключительно с личностью, волей и капризами великих людей. Великий человек, сколь бы велик он ни был, всего лишь представитель своей расы, своего климата, своего времени и своего окружения. Исторические катастрофы приводят к переоценке реальных средств, которыми он мог в действительности располагать. Аттила был азиатом-кочевником, урожденным вождем воинственных захватчиков. Но это лишь одна линия, а не весь план. Его ум, энергия, пороки, слабости — определяли его действия, которые могли быть и другими. И если бы они были другими, мир был бы другим. Аттила изменил облик мира.
В то время как Аттила обдумывал план будущей кампании и направлял все усилия на поддержание заключенных союзов, Онегез сумел, хоть и не без труда, наладить связь с франкскими вождями.
Положение вещей изменилось. Меровей, здоровье которого подорвали тяготы походов, скончался. Юный король Хильдерик наделал столько глупостей, что вожди франков изгнали его в Тюрингию, к королю Бизину. Через некоторое время Хильдерик вернулся и вернул себе корону. С собой он привел жену Бизина, которая влюбилась в него в изгнании, и женился на ней. От их брака родился Хлодвиг. Некоторое время у власти находился совет вождей с весьма неопределенными полномочиями, кое-как осуществлявший правление. Раздоры не заставили себя долго ждать, и сложившаяся ситуация мало располагала к крупномасштабным совместным действиям.
К тому же Аттила ушел, и теперь франкам больше мешало сопротивление римлян в их дальнейшей экспансии в Галлии. Уже давно у них за спиной остались Сомма и Эна, Сен-Кантен и Лан, уничтоженные Орестом. Франки были уже во Фландрии, Артуа, Пикардии, Пеи-де-Ко и Бовэзи, стремясь к Ла-Маншу.
Онегез говорил с франкскими царьками и вождями племен, намеревавшимися идти дальше на запад, обещал им, что за тылы нечего беспокоиться, так как Аттила намерен перенести войну в Италию. Война в Италии их нимало не заботила, даже напротив, сулила им выгоды, так как занятый собственной обороной Рим ослабил бы давление на Галлию.
Онегез сумел достичь результатов, превзошедших все ожидания. В Галльскую кампанию франки-рипуарии Вааста сражались на стороне Аттилы, тогда как салические франки приняли сторону галло-римлян. Прежние союзники снова пожелали присоединиться к гуннам. Франки-рипуарии — «франки с берега» (Рейна), латинское «ripa» (берег), превратилось в «гірuа» — заявили о готовности идти в Италию, что полностью отвечало желаниям Аттилы.
Эдекон наращивал численность и качество катапульт и баллист. Он увеличил количество легких баллист, метательных машин «большой дальности и высоты поражения». Наряду с классическими запряжными баллистами были сконструированы машины, которые перевозились одной лошадью. Несомненно, были учтены особенности будущего театра военных действий с горными отрогами и узкими тропами. Эти машины, видимо, предполагалось также использовать в авангарде для разрушения легких укреплений. Сохранились упоминания и о «пращах-баллистах», которые переносились воинами на спине и могли метать большие камни. Однако до настоящего времени не было обнаружено ни одного образца такой машины.
В отличие от прошлой кампании, теперь сознательно делался упор не столько на количество катапульт, сколько на повышение их качества. Упростилась транспортировка и возросла скорострельность, однако в отношении веса снарядов большого прогресса достигнуто не было. Производство катапульт, транспортируемых в разобранном состоянии на телегах, было прекращено. Все стационарные катапульты были размещены в рейнско-дунайской зоне и использованы для укрепления оборонительных линий. Тяжелая катапульта перевозилась четверкой лошадей, запряженных попарно, легкая — одной парой коней. Расположение лошадей попарно, а не цугом иногда затрудняло движение по дорогам. Катапульта была устроена следующим образом: на прямоугольной платформе, установленной на «шасси» телеги, крепили метательный рычаг типа «журавль», к концу которого привязывали мешок с «боевым зарядом». Рычаг пригибали к земле и привязывали к колышку, вбитому вертикально. Достаточно было развязать узел, и рычаг резко возвращался в исходное вертикальное положение, выпустив снаряд.
Гунны так преуспели в совершенствовании катапульт, что их машины по эффективности превосходили греко-римские. Для обеспечения абсолютной неподвижности катапульты в момент выстрела колеса шасси запирались колодками. Бойцы при катапульте были защищены экраном, представлявшим собой металлическую раму, обтянутую кожей, который устанавливался на платформе под небольшим наклоном в сторону спускового механизма машины. Защитный экран имел двойное назначение: уберегал бойцов спереди от стрел и камней противника, выполняя функции неподвижного щита, и увеличивал дальность полета снаряда, так как верхняя перекладина его металлического каркаса служила тупиковым упором для рычага, обеспечивая более резкий и, соответственно, более сильный толчок. Некоторые катапульты имели два рычага: на левой и на правой стороне платформы, которые позволяли производить двойной выстрел.
Снаряжение воинов также совершенствовалось. Появился стальной шлем с височными пластинами и назатыльником. Повсеместно распространилось ношение кинжала.
Орест следовал практически тем же маршрутом, что первоначально наметил для себя сам Аттила. Но он несколько задержался на территории современного юга России, где «люди с равнин» — грейтунги остготского происхождения — подвергались набегам «лесных людей» — тервингов вестготского происхождения. Последних надо было образумить. В Трансильвании в целом все было тихо, за исключением горных районов, где надо было усилить защиту земледельцев в долинах и на склонах. Орест попытался использовать против мятежников сарматов и роксоланов, сохранивших верность, но пришел к заключению, что вообще все роксоланы весьма ненадежны. С его прибытием, как по волшебству, утихомирилось большинство акациров, метидов, кавказцев и каспийцев. Тем не менее Орест с Эллаком провели ряд карательных экспедиций, истребляли мятежников, разоряли городки, смещали местных вождей. Привыкшие к облавам аланы укрылись так, что их не сумели найти. Уходя, Орест оставил Эллаку снаряжение и опытных командиров.
Аттила наметил план кампании: пройти классической дорогой римских легионов до Сирмия на Саве в нижней Паннонии, затем обрушиться на самую мощную крепость во всей Италии — Аквилею, на северном побережье Адриатического моря, недалеко от современной Венеции.
Оттуда предполагалось осуществить вторжение в Венецию и Лигурию, а затем в Этрурию до самого Рима, который он, естественно, желал захватить. Он намеревался оставить сильное войско у Аквилеи, чтобы пресечь возможные попытки вмешаться в войну со стороны византийского императора. В зависимости от достигнутых результатов и состояния войск, он мог бы затем воссоединиться с этими силами и уже со всей армией пойти на Константинополь. Для него это не было решенным вопросом. Он допускал, что может удовлетвориться одним сдерживанием сил византийцев, отложив захват Восточной Римской империи на более позднее время, когда уже завладеет Галлией.
Аттила занялся укреплением союзов, но столкнулся с большими сложностями, которых совершенно не ожидал. Остготы, занимавшие тогда главным образом долину Тейсы — венгерской Тисы, — подтвердили свою братскую солидарность с гуннами, заверив, что отныне входят в Гуннскую империю, однако при этом не спешили принять активное участие в новой эпопее. Валамир был верным другом и почитателем Аттилы, но ему приходилось считаться с мнением своих командиров и воинов, еще не отдохнувших после Галльского похода и к тому же несколько усомнившихся в непобедимости Аттилы после его отступления.
Аттила снова и снова доказывал, что отступление не значит поражение. Они вежливо соглашались, но не верили ему. Отступление было, и кампания не удалась. А теперь их зовут карабкаться по альпийским кручам. Они не смели сказать, что после великой авантюры Галльского похода им хорошо живется в долине Тейсы и их главная забота — приращение королевства и вытеснение соседей.
Короче говоря, отряд они выставят — Валамир настоял на этом, — но массовую поддержку окажут, только если в этом будет необходимость. Впрочем, разве плохо, что здесь останутся верные войска, способные пресечь любые происки врагов в этих краях?
Даже гепиды из Дакии (почти совпадающей с территорией современной Румынии) мялись в нерешительности. Их отважный король Ардарих также был другом и большим почитателем Аттилы. Но гепиды понесли тяжелые потери, а отступление, некогда казавшееся хитроумным маневром, теперь оценивалось иначе. Сейчас гепиды заняты установлением военного и экономического сотрудничества с дружественными народами, в частности, герулами с южных Карпат. Конечно, они выделят императору гуннов отряд храбрых воинов, и прежде всего опытных пехотинцев, умевших драться в римском строю. Но нельзя ослаблять Дакию, это неразумно: кругом враги, стало известно, что даже свевы из далекой Швабии строят захватнические планы! Наконец, ответный удар Восточной Римской империи на вторжение в Италию может быть направлен именно сюда.
Небольшое войско они выделят — Ардарих настоял на этом, — но основные силы останутся в Дакии. Дополнительные силы они предоставят гуннам, только если в этом будет необходимость.
Герулы на северо-востоке Венгрии оказались еще большей проблемой. Пока войско герулов сражалось в Галлии, дома между вождями вспыхнула свара. С возвращением войска враждующие кланы только окрепли, и борьба продолжилась с новой силой, так что уже через несколько недель страна полностью погрузилась в анархию.
Клан Деодорика стремился к тесному сотрудничеству с гепидами и был готов обратиться к Ардариху за военной помощью в борьбе с другими кланами. Рассматривался даже союз с гепидами, предполагавший создание нечто вроде союзного государства.
Другой клан сделал ставку на остготов.
Третий клан, племя скиров, стремился объединить под своей властью все племена герулов и соседние народности, образовав настоящее королевство, главным источником существования которого стала бы служба в наемниках у того, кто больше заплатит.
Одной из жен Эдекона была скирская княжна, которая родила ему в 433 году сына Одоакра. Этот Одоакр станет королем герулов, затем королем Италии, низложит последнего императора Западной Римской империи Ромула Августула, приказав обезглавить его отца, которым был не кто иной, как Орест! Воистину шекспировские страсти!..
Но в то время Аттила мог больше положиться именно на скиров, благодаря влиянию Эдекона. Большого войска собрать не удалось, но, по крайней мере, упрочились союзы и можно было рассчитывать хоть на какой-то контингент добровольцев.
Все это, в целом, выглядело не блестяще. Аттила тяжело переживал неудачи, что отразилось даже на его здоровье.
Но он не отказался от своих планов. Да, он покажет, что отступление было не поражением, а преддверием к самой великой его победе!
Возможно, Аттила допустил еще одну ошибку, отправив вместо себя в карательный поход Ореста. Дипломатические контакты, возможно, лучше было бы доверить Онегезу и Эдекону. Может быть… может быть…
Очевидно, в тот роковой момент, когда Аэций узнал, что не Аттила наводит порядок в империи гуннов, подготовка новой кампании была раскрыта. Аэций оказался достаточно умен, чтобы разгадать готовящееся вторжение, на этот раз в Италию. Оставалась, однако, слабая надежда, что удар будет направлен на Константинополь, если только не одновременно в обоих направлениях.
Тогда еще не завершился тот краткий период, когда Аэций мог надеяться вернуть себе полное доверие Валентиниана и считать себя всемогущим верховным главнокомандующим и политическим советником.
По здравому размышлению, он в присутствии Максима Петрония и главных министров изложил Валентиниану то, что полагал необходимым предпринять для спасения Империи.
Император, двор и правительство должны переехать в Галлию, по крайней мере в Арль, хотя и там нельзя было обеспечить надежной защиты. Он предпочел бы Тур, Блуа, а лучше Орлеан. На худой конец Париж. Он назначил «патрицием Галлии» графа Эгидия, храброго воина и умелого администратора, посоветовав ему уделять особое внимание обеспечению полной безопасности и полного «римского порядка» от Бретани до Тула и от Луары до Соммы — в этих пределах должен был образоваться четырехугольник «абсолютной безопасности».
Аэций напомнил, что франки особенно хорошо проявили себя в последней кампании. Надо как можно скорее наделить их статусом привилегированных союзников, заручившись их поддержкой в защите восточных окраин Галлии. Можно также с уверенностью положиться на усердие бургундов, неравнодушных к законным льготам, которые им предоставляют.
В ответ последовала буря негодования. На Аэция посыпались почти неприкрытые оскорбления.
Перебраться в Галлию! После того, как недавние события показали, что это — самая опасная и наиболее уязвимая из всех провинций Империи!
Уехать в Галлию! Конечно, только для того, чтобы туда снова явился Аггила со всеми оставшимися силами и новой ордой союзников и наемников!
Арль открыт и защищен хуже, чем любой город в Италии, к тому же никогда нельзя быть уверенным в добрых намерениях вестготов.
Долина Луары? Только потому, что новый префект, который еще не может оценить своих сил, получил задание установить там римский порядок?
Орлеан? Что за глупость! Все убедились в его уязвимости! Или Аттила не осадит его вновь только потому, что с ним там столь великодушно обошлись?