***
У входа в церквушку баба Дуся притормозила. Подтянула узел платка. Оправила подол. Словно шла не на встречу с батюшкой, а на свидание. Я постарался смотреть на все это с серьезным лицом, чтобы ненароком не обидеть старушку.
Войти не успели. Нас окликнули со двора:
— Утро доброе, Евдокия.
— И тебе доброго утра, батюшка.
— Здравствуйте, — сказал я.
Меня оглядели с добродушным любопытством. Батюшка был совсем еще не старым мужчиной, высоким, подтянутым. Совсем не таким, как в советское время любили изображать попов. Мне он понравился. Сразу. Я протянул руку для пожатия. Мне ответили. Ладонь у батюшки оказалась твердой, мозолистой.
— Отец Серафим, — представился он зычным басом.
— Олег, — ответил я и выпалил, словно дернул кто: — Интересное вам дали имя. Как Серафиму Саровскому.
И тут же прикусил язык. Но было поздно. Сказать, что батюшка изумился, не сказать ничего. Но обратился он не ко мне.
— Евдокия, откуда у столь юного отрока такие глубокие познания?
Бабуля промолчала. Ей тоже было любопытно.
Я оказался в неловкой ситуации — врать не хотелось, а говорить правду… Хм… Я мог бы рассказать про интернет и телевиденье из моей прошлой жизни. Но, боюсь, меня бы не поняли. Попросту сочли сумасшедшим. Поэтому пояснил, стараясь избегать откровенной лжи:
— Рассказали.
Собственно, и не соврал. Просто, не уточнил источник. Действительно, рассказали.
Батюшка понимающе хмыкнул, сделал приглашающий жест, пропустил нас вперед. Баба Дуся прошмыгнула внутрь первой. Но для начала обожгла меня негодующим взглядом. Я сделал вид, что ничего не заметил. Это было совсем несложно — внутри бабуля отвлеклась на образа, на свечи, принялась молиться. Верила она искренне.
Меня же отец Серафим отвел в сторону, указал пальцем на банку и спросил напрямик:
— С чем пожаловал Олег? С добром или нет?
Здесь я мог быть абсолютно честным.
— С добром.
Батюшка забрал у меня банку, отставил в сторону.
— Вижу, что ты не веруешь.
Это была правда. Мне отчего-то стало ужасно стыдно. За все эти годы я так и не научился верить. Не мог понять, отчего Господу пришло в голову забрать себе Иру? Зачем? Ей было всего девять лет.
И вот сейчас я пришел в дом Господень за помощью. Хоть в эту помощь почти не верил. Я опустил глаза. Ужасное чувство — неловкость и беспомощность, вот что сейчас творилось в моей душе.
— Не веруешь, — утвердился в своем мнении отец Серафим. — Так зачем пришел?
Я набрался смелости и ринулся в этот разговор, как в омут головой. Будь, что будет.
— Мне нужна святая вода.
Отец Серафим оглянулся на банку, нахмурился, свел на переносице брови.
— Зачем? — повторил он с нажимом.
А я вдруг испугался. Не даст! Что мне тогда делать? Как со всем этим справиться. И я заговорил. Поспешно, сбивчиво, совсем как пацан. Я даже не понял, как это получилось. Все вышло само собой.
— Прошу вас, не спрашивайте. Я не могу сказать…
Батюшка нахмурился еще сильнее. Хотя, куда уж больше.
— Вы не поверите мне.
Наверное, в голосе моем было столько тревоги, что батюшка решил мне помочь. Он поднял банку, легко снял крышку и куда-то ушел.
Я стоял и просто ждал, пока вернется. Даже не заметил, как рядом появилась бабушка Дуся.
Вернулся отец Серафим почти сразу. Банка была полнехонька. Он укупорил ее, снова обратился ко мне:
— Хорошо, я не буду спрашивать. Это все, или тебе нужно что-то еще?
И тут меня осенило. Молитва «Отче наш», я совсем ее не помнил.
— Отче наш. Мне нужен текст…
Баба Дуся возмущенно вытаращила глаза. По ее мнению, я сейчас произнес величайшее кощунство. Каждый разумный человек должен помнить молитву наизусть! Она уже открыла рот, чтобы излить на меня свое негодование, но отец Серафим остановил ее жестом.
А я закончил мысль:
— Хотя бы переписать.
— Зачем же переписывать?
Он отошел ко входу, со стойки, где лежали свечи, взял половинку листа желтоватой бумаги и протянул мне.
Я уже и забыл, что бумага тогда была совсем не белой. Желтой, словно вымоченной в спитой заварке. На листке под копирку был отпечатан текст. Я бегло пробежал его глазами, и строки стали всплывать в памяти сами собой. Когда-то я пытался его учить вместе с бабулей.
— Забирай, — батюшка снова улыбался. Мягко, сочувственно. — Все удобнее.
Я с ним был согласен. Сложил листок в четыре раза, убрал в карман рубашки и застегнул на пуговицу. Потом взял банку, прижал к себе.
— Спасибо.
И собрался уходить. Но меня остановили.