Вот и сейчас обрадовался. Манка уже была поделена по тарелкам. В вазочку мать налила остатки вчерашнего варенья. В блюдечко положила яйца всмятку. На мелкую тарелку — хлеб и сыр, нарезанный тонкими ломтиками. Желтый, ноздреватый, душистый. Я честно попытался вспомнить его название, не смог, решил окрестить условно «Российским».
Мы с Иркой и переглянулись и сцапали по пластику сыра. Дальше начиналось таинство, знакомое всем детям, побывавшим в пионерском лагере. В горячей каше в самой середке ложкой делался кратер. Туда помещался ломтик сыра и осторожно заливался кашей сверху.
Потом каша неспешно объедалась с краев, по кругу. Когда доходили до середки, сыр успевал расплавиться. Правда, не до конца. Просто становился мягким, тягучим. И делался куда вкуснее нормального.
Мать каждый раз недовольно хмурила брови, но молчала. Батя довольно посмеивался. Иногда мне казалось, если бы не возраст, он тоже бы последовал нашему примеру.
После каши и сыра приходила очередь яйца. Смятка съедалась просто — ложечкой. Главное, каждый раз не забывать подсыпать чутка солюшки. С крутыми яйцам была совсем другая история. Их нужно очистить, нарезать кругляшками. Потом брался кусок белого хлеба, намазывался маслом, сверху укладывались полученные кругляши и обязательно солились. Получалось настоящее объедение. Одного яйца вполне хватало на два бутерброда.
Отчего-то вспомнилась, что бабуля умудрялась делать бутерброды почти из всего. Из вареной картошки с соленым огурчиком. И даже из кильки. Последняя на хлебе с маслом заходила ничуть не хуже благородной икры.
Тут же набежала слюна. Эх. От килечки я бы сейчас не отказался. Сказать что ли бате? Пусть даст денег, сбегаю в магазин, куплю. Я покосился на отца и почему-то не решился. Промолчал. Отвык я за прошедшие годы просить у кого-то деньги. Было в этом для меня что-то неправильное. Ну ничего, это дело поправимое. Научусь, придется. Я взял ложку, подцепил пару клубничек из варенья и принялся за кашу.
***
После завтрака я отпросился на море. Удивительно, но мать даже не пыталась со мной спорить. И Ирку мне никто навязывать не стал. Я только прихватил полотенце и сменил трусы на модные плавки. Надо же их в конце концов вывести в свет. Не все же купаться в семейниках.
Батя втихаря вручил мне рубль и заговорщически прошептал:
— Купи себе что-нибудь вкусненького. Сдачу можешь не отдавать.
Вид у него при этом был такой таинственный, что я тут же спрятал деньги в карман. Хотя не смог вспомнить, чтобы мать за такие вещи хоть когда-нибудь ругалась. Но кто его знает, чем закончились их вчерашние разборки?
— Олег, — сказала она мне напоследок, — ты к обеду возвращайся. Мне вчера курица перепала, хочу домашней лапшички сварить.
Это была совершенно потрясающая новость. По домашней лапше я скучал все последние сорок лет. Такое пропустить было нельзя.
— Обязательно вернусь, — абсолютно искренне пообещал я.
На улице никого не было, даже Юльки. Со двора я вышел в гордом одиночестве. И увидел там чудную картину — по тропе к лиману тянулась бесконечная вереница отдыхающих. Шумная, пестрая лента. Я усмехнулся. Все это было безумно знакомо. Самое смешное, что за сорок лет, еще не прожитых этим миром, не изменится ничего. Мне это было доподлинно известно. Кто бы что ни говорил, а натуру человеческую не изменить. Не стоит даже пытаться.
Идти вместе со всеми не хотелось. Я свернул в другую сторону. Лучше пройти через порт, туда, где отдыхают местные, туда, куда водил нас сосед, чем плескаться в лягушатнике с кучей народа.
Город жил своей жизнью. И куротники были в его истории непременной сезонной страницей. Не слишком любимой, но жизненно необходимой. Город, как мог, старался их привечать.
Я шел по узкой улочке меж старых домов и любовался мостовой, булыжниками, истертыми колесами и временем до абсолютной округлости. Затейливыми крышками люков, по которым с легкостью прослеживалась история города почти от времен основания.
Машин в это время было мало. Людей тоже. Все на работе или на пляже. Как-то незаметно дорога вывела меня на широкий перекресток. Там, на другой стороне еще одним приветом из детства пристроился киоск с мороженым. В кармане приятно шелестел рубль — ничто для моей прошлой жизни и целое сокровище для пацана из 78-го. С ним я почувствовал себя практически Рокфеллером.
К ларьку тянулась длинная очередь страждущих. Ясен пень, я тоже не смог пройти мимо. Перешел пустое шоссе и встал в самый конец. Было любопытно, что там выпадет на мою долю. «Лишь бы не томатное!» — в ужасе зашептала память. Помнится, я его терпеть не мог. И тут же поймал себя на том, что здесь и сейчас смогу сожрать с умилением любую пакость. Так что хрен с ним, пусть будет томатное. Сколько оно стоило? Память тут же подсказала: «Пять копеек».
Ха! Да за такие деньги можно купить даже два. И настроение мое заметно поползло вверх.
***
Правда, хорошим оно было не долго.
— Олег! — окликнули меня.
От оклика мне захотелось выругаться. Да черт побери, когда же она от меня отвяжется? Вика. Снова Вика. Как ей только удается всегда оказываться рядом в самый неподходящий момент?
— Олег! — голос у нее был невероятно радостным. — Ты чего встал там? Иди сюда, я нам очередь заняла.
И что делать? Сказать, что спасибо, не надо я сам? Уйти? Вот уж нет. Последнее практически равнозначно бегству. А от Вики надо как-то отделаться. Объясниться с ней наконец, дать понять, что нахрен она мне не сдалась. Пора закончить этот спектакль, где юная стерва чувствует себя главной героиней — эдаким пупом земли. Пора. Хватит прятаться от проблемы. Я прекрасно помнил, чем это все закончилось в прошлый раз. А значит, нужно сделать все, чтобы это не повторилось.
Я вышел из очереди, нашел Вику глазами, кивнул и мысленно сплюнул от досады. На лице у девчонки было написано абсолютное счастье, за него можно было смело присудить Оскара. Два раза. Один — за лучшую актрису, Другой — за выдающиеся спецэффекты. Знать бы еще, что она думала в этот момент на самом деле? Хотя, зачем? И так ясно, что ничего хорошего.
— Иди сюда!
Вика эффектно вытянулась на мысочках и помахала рукой. Картинно, так чтобы видели все. Ее и без того короткое платье задралось неприлично высоко, обнажив соблазнительные ноги почти до самых трусов.
Сзади кто-то восхищенно прицокнул. Теперь все смотрели на меня. Я же чувствовал себя под этими взглядами полным идиотом. Кожей ощущал мужскую зависть. В воздухе витала коллективная мысль: «Иди, счастливчик. Ну что же ты стоишь?» Пошел, куда деваться? Только общего восторга разделить не смог. Вика бесила.
Она тут же подхватила меня под руку и высказала укоризненно:
— Олег, ну сколько можно тебя ждать. Я уж думала, что ты совсем не придешь!
В словах ее прозвучал укор. Такой натуральный, что кроме меня никто не почувствовал фальши. Оставалось только восхититься. Артистка, настоящая артистка. Интересно, как дальше сложилась ее судьба? Помнится, в кино ее я так и не увидел.
— Здравствуй, Вика, — сказал я как можно равнодушнее.
Ей мои слова снова не понравились. Она слегка отстранилась, держась обеими руками за мой локоть, нахмурила брови.
— Я не поняла, ты что не рад?
Хорошая мысль. Правильная. Тут уже я усмехнулся и ответил вопросом на вопрос:
— Тебе сказать честно?
Вика наклонила голову на бок, оглядела меня, как редкую зверушку, пришла к какому-то выводу и милостиво разрешила:
— Не надо, все равно ты соврешь. Вы мальчишки всегда врете.
Здесь она, конечно, слукавила. Мы с ней прекрасно знали, кто из нас двоих врет. Но оставим выяснение отношений на потом.
Вика снова уцепилась за меня, прижала к себе, объявляя всему миру, что я ее собственность, и замолчала. Я тоже не спешил вести диалог.
Очередь шла быстро. Я, незаметно для самого себя, оказался почти у самого окошка. И снова испытал чувство ностальгии. Киоск по периметру был занавешен изнутри белыми шторками. В СССР такие шторки были повсеместно. Канули в лету они в начале двухтысячных, когда крохотные ларьки начали заменять павильонами, нарядными, ярко освещенными.
Между шторкой и стеклом красовались упаковки — образцы того, что было сегодня в наличии. И думается, образцы эти менялись не часто. Я с любопытством вгляделся. Томатного, к счастью, не было. Зато первым стояло мое любимое — плодово-ягодное. Цена в семь копеек за штуку приятно грела душу. И я решил взять себе два.
Рядом «фантики» от эскимо, крем-брюле, пломбира в вафельном стаканчике и неизвестного мне мороженого с таинственным названием «Каштан». Я порылся в недрах памяти, пытаясь вспомнить что-то подобное. Помогло слабо. Никаких проблесков. Цена на него была и вовсе небывалая — целых двадцать восемь копеек. И я решил, что вполне без него обойдусь.
— Что вам, молодые люди? — Продавщица казалась усталой и недовольной. Хотя с чего бы? Рабочий день только начался.
Вика молчала. Мне пришлось говорить первому: