Патлатый поморщился и нехотя ответил:
— Вика попросила.
Вика. Снова Вика. Куда не плюнь, везде она. Ох, чую от этого имени меня будет воротить всю оставшуюся жизнь.
— А вы всегда выполняете ее просьбы?
Патлатый изумленно вытаращился и ткнул в себя пальцем:
— Мы?! — Голос его звенел от возмущения.
И возмущение это было таким искренним, что я сразу в него поверил. Хотя от колкости не удержался:
— Ну не я же.
Патлатый задумчиво почесал затылок.
— Да черт его знает, как это вышло? Вообще-то мы с Викой не сильно дружим.
Здесь в разговор вмешался его друг:
— С ней вообще невозможно дружить! Она всех ребят в классе перессорила.
— Тогда зачем? — Меня переполняло недоумение.
Тощий сорвал травинку, засунул в рот, поморщился, словно та была горькой.
— Ревела она. Сказала, что ты ее ударил. — Он покосился на второго, ища поддержки. — А бить девчонок, это как-то неправильно совсем. Не по-мужски.
Тощий кивнул и поддакнул:
— Неправильно, даже если это Вика.
Вика… Ох уж это Вика. Чего ей только неймется? Мне этого точно не понять. Я откинулся назад, оперся на вытянутые руки, задрал лицо к небу и прищурился, уставившись в бездонную синь. Отчего-то болела ладонь. Ныло плечо. Саднила разбитая губа. Во рту угнездился металлический привкус крови. Болел передний зуб. Я осторожно пощупал его языком. Не качается, вроде. Хоть здесь повезло.
Надо мной, едва не касаясь крыльями, проскользила огромная голубая стрекоза. Одуряюще пахло травами. Я набрал полную грудь этого настоянного на южном лете воздуха, задержал на миг дыхание, а потом проговорил:
— Ребята, я не сильно вас удивлю, если скажу, что она вам соврала?
И снова сел прямо. По их лицам стало понятно, что не очень. Я усмехнулся. Тощий возмущенно сжимал-разжимал кулаки. О чем он сейчас думал, было ясно и без слов.
— Девочек бить неправильно, — напомнил я.
— Так это ж не девчонка, это ж Вика — законченная дрянь.
— А мы с тобой законченные идиоты, — со вздохом резюмировал патлатый. И тут же добавил, уставившись на меня просительно: — Слушай, Олег, ты это, не злись на нас. Мы, правда, хотели, как лучше.
Про себя я продолжил его мысль: «А вышло, как всегда»… В слух же сказал:
— Да понял. Не злюсь. Давайте, что ли, знакомиться?
Патлатый первым протянул руку.
— Димон, — и тут же поправился, — Дима.
Я его руку пожал.
— Паша, — отозвался тощий, не ставая с травы. Он все еще тер подвернутую лодыжку.
Я кивнул. Потом поднялся, оглядел штаны, отряхнул, как мог. Уже сейчас было понятно, что их придется стирать. И это ужасно не понравится матери. Потом посмотрел на рубашку и остолбенел — пуговица на кармашке оказалась вырвана с мясом. В самом кармане было пусто. Куда подевались кисет, деньги и список, я не имел ни малейшего представления.
Это было похоже на злой рок. И магазин, и рынок, казались заколдованными. Мой каждый поход туда оканчивался какой-то хренью. И, если объяснение с матерью просто грозило перерасти в обычный скандал, то как быть с тенью? Что делать с ней?
— Черт, — процедил я обескураженно, — что же делать?
Я беспомощно огляделся. Как тут что-то найти? Трава местами доходила до пояса. Если все повыпадало где-то здесь, искать это придется до морковкиного заговения. Та еще перспективка.
— Черт!
— Потерял чего? — забеспокоился Димон.
— Деньги, список, — ответил я, — мать в магазин послала.
Он задумчиво почесал затылок.
— А где лежали?
— Здесь!
Я прижал пятерню к груди. И совсем потеряно добавил:
— Еще такой кожаный мешочек на шнурке.
— Этот?
Спросил Пашок и поднял что-то с травы двумя пальцами. Мне словно камень сняли с плеч.
— Он!
— Лови.
Кисет полетел ко мне и приземлился почти у самых ног. Я поднял и тут же засунул его в брючный карман поверху затолкав цыганскую тряпицу. Чтобы наверняка, чтобы больше точно не выпал.
Димон тоже встал на ноги.
— Пойдем, — сказал он, — поищем.