Девочка вдруг сдулась и пробурчала:
— Где-где, домой пошла. Как только этот ушел.
Кто такой «Этот» было ясно без пояснений.
— Спасибо, — сказал я соседу. — Я пойду.
Хотел сразу бежать, но он меня остановил:
— Олег, погоди, мы с Цезарем с тобой. Вдруг помощь нужна? Девчонки они такие… — Он тепло улыбнулся. — Обидчивые.
Потом обернулся к дочери, приказал:
— Ира, дверь запри. Я скоро вернусь.
И вышел из квартиры. Юлька выскочил следом.
***
Что сегодня за день такой? Мне только и приходилось, что бегать. На это раз по лестнице на второй этаж. Следом не отставая, несся сосед. Юлька замыкал процессию. У двери я остановился как вкопанный. Даже в подъезде было слышно, что в квартире громко работает телевизор.
Владимир басов пел знакомую с детства песню волка:
«Травка, цветы-незабудки,
Мама печёт пирожки:
— Кушай, мой мальчик,
Пока твои зубки,
Пока твои зубки,
Зубки, зубки, зубки…
Не превратились в клыки!»
Дядя Толя прислушался и снова улыбнулся.
— Вот видишь, — сказал он, — дома она. Сидит и ждет, когда ты прибежишь извиняться. «Красную шапочку» смотрит. Ты зря волновался.
Зря? Как бы не так! Мне от его слов легче не стало. Наоборот. Пусть Ирка была дома. Пусть она нашлась. Все бы ничего, но она где-то раздобыла ключи. И кто знает, вдруг в этой связке есть ключ от третьей комнаты?
Я трясущимися руками принялся выуживать из кармана свой ключ. Потом так же долго пытался попасть в замочную скважину. Пальцы мои ходили ходуном, металл звякал по металлу. И этот звон я был не в силах унять.
Сосед стоял за спиной. Молчаливый. Сочувствующий.
— Прибью, — бросил я сгоряча. — Как найду, так сам и прибью.
— Ну-ну, — дядя Толя постучал меня по плечу, — не горячись. Девчонки, что с них возьмешь?
Наконец ключ повернулся, замок щелкнул, дверь тихонько отъехала внутрь. Я ринулся через порог, не глядя по сторонам вбежал в гостиную и замер. Там было пусто. Работал телевизор. На разобранном диване поверх смятой простыни лежал мамин журнал. Тот самый, что Ирка читала днем. Горел свет. Вот только самой Ирки не было.
— Олег! — Окликнул сосед из коридора. И я вдруг понял, что голос его звенит от напряжения. — Что это? Посмотри!
Я через силу заставил сдвинуться с места, пойти на звук. Сосед стоял возле дверей, спиной ко мне. По его положению, по напряженной позе стало ясно, что дело неладно. Юлька припал к его ноге, прижал уши. Пес скалился и рычал. Не грозно, нет, скорее испуганно, непонимающе. Я впервые видел его таким.
Рука сама потянулась к карману, дернула, вырвала с мясом пуговицу, вытянула на свет божий цыганский кисет.
Больше всего в этот миг я боялся, что опоздал, что пепел, наговоренный цыганкой, окажется бессилен. Что там, за соседом, за псом лежит хладное тело. Что Ирки, живой Ирки, веселой доброй Ирки, моей единственной сестренки больше нет.
Я рукой отодвинул остолбеневшего соседа, с трудом протиснулся между ним и стеной, застыл, замер рядом. На полу, в центре коридора сверкающей лужицей лежали зеркальные осколки. На стене висела пустая рама. Я, как во сне, отметил, что обои за зеркалом куда светлее и ярче, чем вокруг. А значит, зеркало висело здесь чертову уйму лет.
Потом поднял глаза и увидел дверь в третью комнату. Она была открыта нараспашку. На порожке лежали два целеньких не погнутых гвоздя. Словно они сами, по доброй воле покинули деревянное полотно и прилегли отдохнуть.
Дыхание мое сбилось, остановилось. Я оттянул рукой ворот, пытаясь пустить кислород в горло. Пытаясь хватить хоть один глоток воздуха. Почувствовал, как по виску ползет холодная капля пота. Сделал вперед еще один шаг и заглянул в спальню, так, на всякий случай. Ирки, вполне ожидаемо, не было и там.
Тогда я перепрыгнул через груду битого стекла, стараясь перелететь ее как можно дальше, боясь даже слегка коснуться проклятых осколков. Застыл почти у самого порога.
— Что там? — Раздался из-за спины горячий шепот. — Олег, что?
Дар речи покинул меня. Я стоял и тупо пялился перед собой.
На стене, напротив двери висел большой черно-белый портрет. Правый нижний угол фотографии был перетянут черной траурной лентой. С портрета на меня смотрела Ирка.
Глава 25. Развалины
В комнате царили сумерки. Света, того, что падал из окна, и того, что лился из коридора, было мало. Но его все еще хватало, чтобы разглядеть лицо девочки. И это было Иркино лицо. Ее глаза, брови, губы, нос. Две тощие светлые косички с пышными бантами.
Девочка с фотографии смотрела исподлобья и совсем не улыбалась. Ирку я такой не помнил. Хотел было это сказать, но из горла вырвался только невнятный сип. Ноги вдруг стали ватными, отказались держать, и я обессиленно опустился на стул, стоявший у самой двери.
Дядя Толя появился в дверном проеме, встал на порожек, тяжело облокотился о косяк. Тоже сперва постоял молча, потом произнес:
— Я никогда ее не видел, только слышал о ней. Много слышал.
Эти слова привели меня в чувство. Я обернулся, подался в его сторону, воскликнул с удивлением:
— Кого не видел? Ирку?
Он поморщился.
— Нет, Катю Евграфову, Катеньку. Но ты прав, сходство фантастическое. Я не знал…
Я перебил его:
— Так это не Ира?