— Конечно нет. Откуда здесь взяться ее портрету?
Мне стало гораздо легче. Я судорожно вдохнул, приподнялся, пошарил по стене, нащупал выключатель, нажал. Свет не загорелся. Я пощелкал клавишей туда-сюда, только все без толку.
Лампочки что ли перегорели? Взгляд мой метнулся в центр комнаты на потолок. Люстры не было. Из облупившейся побеленной поверхности торчал черный крюк.
Тогда я встал, молча сходил в комнату, взял фонарь, вернулся и осветил фотографию как следует, в упор. Наваждение сразу развеялось. Девочка на портрете действительно была очень похожа на Иру, но, к счастью, не она.
— Десять уже, как погибла. Ровно десять. Как раз в августе. — Сказал дядя Толя. — Мы тогда в этом доме еще не жили.
Я слушал его не перебивая. А он рассказывал, все, о чем знал. Жаль, знаний его было немного.
— Говорят, из-за Катиной смерти ходило много слухов. — Он сжал губы, шумно выдохнул. — Плохих слухов. В основном подозревали отца. Даже следствие было, но обвинения так никто и не выдвинул.
Сосед замолчал и тоже глянул в центр комнаты на черный крюк.
— А через день после похорон ее отец повесился прямо здесь.
— Здесь, — повторил я словно эхо.
Сразу стало понятно, почему в комнате нет люстры.
— Они вдвоем жили? — спросил я.
— Нет, мать с младшим сыном уехали куда-то. После. С тех пор квартира пустует. Ее только отдыхающим сдают. Пытались обменять, но никто не пошел сюда жить. Слухами, знаешь ли, земля полнится. Все только и говорят, что квартира дурная.
Дурная квартира, черт вас дери. Я не знал, что делать, то ли смеяться, то ли плакать. Как? Как только отец умудрился ее снять?
Я прошел вглубь комнаты, открыл шкаф, посмотрел на полки, забитые девчачьими игрушками и одежкой. На плечики со школьным платьицем. На тщательно отутюженный белоснежный фартук. На разноцветные банты. На большого плюшевого медведя с оторванным ухом…
Мне стало безумно жаль и маленькую Катерину, погибшую десять лет назад. И даже ее отца, если, вдруг, он ни в чем не виноват. У нас так запросто могут обвинить человека в чем угодно. Даже в том, чего он никогда не делал. Я знаю это по себе…
Взгляд мой пробежал по комнате. На этот раз, в ярком свете фонарика все выглядело слегка иначе. Обшарпанный паркет, отставшие от стен обои. Уныние, забвение… И я заметил на полу под столом газетный лист. Ноги сами понесли туда. Сосед прошел следом.
Я нагнулся и поднял находку. Газета называлась «Н-ский комсомолец», что вполне ожидаемо. Она была покрыта слоем белесой пыли.
Стряхивать пыль я не стал. Просто положил лист на стол, на плюшевую скатерть, мельком глянул на передовицу, не нашел ничего интересного, перевернул страницу и застыл, как громом пораженный — со старой бумаги на меня смотрели знакомые развалины. Над фотографией выделялся скромный заголовок: «Несчастный случай со школьницей из Н-ска».
Я оторопел. Спросил:
— Дядя Толя, а девочка что, погибла здесь? — И указал на фото.
Сосед подошел ближе, поднял газету, сказал:
— Да, как раз на развалинах старой амбулатории нашли. Знаешь, там есть такая плита как…
Я не дал ему договорить, перебил:
— … как алтарь. Знаю.
Он подумал и кивнул.
— Можно сказать и так. Но я хотел сравнить со столом.
Газету он вернул на место. Только закрывать не стал.
Мы стояли рядом, плечо к плечу, просто молчали и смотрели на заметку, словно надеялись отыскать там что-то важное. На душе было так пакостно, что говорить не хотелось в принципе.
— Олег, — сосед наконец прервал молчание, — а Ира-то где?
Ира? Ира!!! Наваждение спало… Я уставился в окно. Сколько мы провели в этой комнате? Час? Два? Вечность? На улице успело стемнеть.
Наверное, я произнес это вслух. Сосед вздрогнул, приподнял рукав и растерянно глянул на запястье, усмехнулся.
— Не бойся, не так долго. На часах двадцать минут восьмого, — сказал он. И повторил. — Так где же Ира?
Я постучал пальцем по фотографии развалин и практически просипел:
— Здесь. Она здесь. Он заманил ее сюда.
Это прозвучало так убедительно, что меня не стали переспрашивать, не стали выяснять, откуда такая уверенность. Не стали уточнять, кто заманил и почему. Дядя Толя просто побледнел и прошептал:
— Тогда бежим, чего встал? Вдруг еще успеем?
***
Юлька словно чувствовал нашу тревогу. Бежал впереди, припав носом к земле. Что пытался унюхать, не знаю. Только свернул он не в сторону ларька с мороженым, а на тропу, ведущую к пляжу. Дядя Толя рванул за ним. Я следом.
Этим путем я сегодня уже возвращался из развалин. Поэтому испытал острейшее чувство дежавю. И все. И ничего более. Страх куда-то исчез. Осталось тупое безразличие уставшего от бесконечного ожидания человека. Мне было уже практически все равно.
Море появилось неожиданно. Лицо обдал порыв ветра. В ноздри ударил острый запах йода и соли. Обожаемый мною запах. Только застывшие чувства всколыхнуть не смог даже он.
Совсем низко, практически над водой висела луна. По беспокойной глади пробежала серебристая дорожка, воткнулась в берег и закончилась почти у самых наших ног. От отраженного лунного сияния было светло.
С разбегу я едва не влетел в нее. Едва успел затормозить, взмахнул руками, удерживая равновесие, и тут же получил полные кеды теплой, как парное молоко, воды.
— Налево! — Коротко бросил сосед и повернул сам.
Я послушно свернул за ним. Хлюпая обувкой в такт шагам.
Юлька больше не пытался найти след. Он коротко, отрывисто порыкивал. Бежал возле ноги хозяина, послушный беззвучному приказу. В какой-то момент мне показалось, что псу страшно. Что страх мой перетек к нему, оставив после себя звенящую пустоту, вакуум.
До обрыва, с которого я прыгал вниз на пляж, мы не добрались. Чуть раньше сосед взял еще левее, пересек пляж, взобрался по травянистому откосу, пробежал по прямой через пустырь, порыскал глазами, разыскивая тропу. Остановился. Там, вдалеке от воды, было куда темнее.
— Олег, — прикрикнул он через десяток бесконечно долгих ударов сердца, — а фонарик где? Ты его дома не забыл?
— Дома? Нет! — Я сунул руку в карман брюк, достал фонарь. — Он здесь.