- Постой, - прервал гонца Шадиман, - выходит, Саакадзе в Ахалцихе?
- Ты угадал, светлый князь, и почти все отчаянные "барсы" с ним. Еще такое подслушал, господин: больше пятнадцати тысяч через восемь дней к Ахалцихе подойдет. Тогда всю Картли окружат, чтобы ни один хан... ни один сарбаз целым не ушел. Еще такое услышал, какой-то азнаур другому говорил: "Наш Моурави поклялся живым Иса-хана взять... Султану так обещал", - "Почему не Хосро-мирзу?" - удивился другой. - "Э, какой ты недогадливый! Хосро-мирза султану нужен, как гусю папаха. Иса-хан другое дело - близкий родственник шаха Аббаса..." - "Э-э, Пануш, у меня руки чешутся! Я первый на ананурскую стену взберусь, хорошо знаю дорогу". - "Почему не на марабдинскую?" - "Опять глупость показываешь! Наш Моурави сказал: "Марабда мне самому нужна". Взамен Марабды два княжества султану обещал: Сацициано и Саджавахо". - "Выходит, три князя пострадают?" - "Почему три, а Арша?" Султан так и сказал: "Арагвское княжество и Арша мне, как золотой рог, нужны". А Марабда...
- Ты, верблюжий навоз, хочешь уверить, что час напролет слушал и тебя не поймали?
- Мог бы еще час слушать, но этот дурак Реваз вдруг предпочел обратить свой зад в решето.
Зураб раздумывал: "Выдать собаку значит выдать себя. А какая мне польза? И так чуть не погиб. Выручил лазутчик "барса". Он хрипло выругался.
- Как же ты спасся? - громко спросил Хосро-мирза, заглушая смех Андукапара.
- Спасибо коню! Выскочили саакадзевцы, янычары тоже, ночь темная, а они без коней. Помахали мы шашками, потом я схватил Реваза, перекинул на коня, как вьюк, и как ветер взвился. Долго слышали издали конский топот, только опоздали, пиначи. Реваз как увидел, что спаслись, сразу со стоном с коня сполз, а я сюда прискакал. Еще благородная, высокорожденная княгиня Нато наказала тебе, князь князей, передать, - вдруг, нахально смотря на Зураба, протянул Ило, - когда в Ананури будешь возвращаться, купи два отреза бархата: внучкам хочет послать. Голубой к лицу княгине Маро, Ксанской Эристави, а розовый - Хварамзе, княгине Мухран-батони. Хотя обе - дочери Георгия Саакадзе, все же очень любит...
- Молчи, презренный! - не выдержав, вскипел Зураб. - Не испытывай мое терпение!
- Князь князей, что передать Миха? Слать еще гонцов или уже довольно?
- Убирайся, гиена! Или я... - Зураб запнулся, почувствовав на себе проницательный взгляд Шадимана. "Где моя зоркость?" - упрекнул себя Зураб и уже добродушно произнес: - Иди, верный воин, пусть цирюльник тебя вылечит, дня через два отправишься с посланием и бархатом к благородной, высокорожденной княгине Нато.
Шадиман ладонью мягко провел по выхоленной бороде и предложил вечером устроить состязание в нарды, а пока разойтись, дабы в тишине обдумать слышанное.
Гонца никто не наградил: пусть Зураб о своих лазутчиках заботится; тем более, вести привез - лишь черту на радость.
Хуже остальных чувствовал себя Иса-хан: "Если Непобедимый что-либо обещает - непременно исполнит. Да защитит меня аллах от подобного позора! Лучше пасть в бою. Но разве мало других дорог! Чем плох путь в Исфахан?"
Конюхам показалось, что Иса-хан слишком поспешно вскочил на серого в яблоках скакуна и умчался в крепость.
Очутившись в своих покоях, Зураб наконец дал волю ярости: схватил кувшин, грохнул о пол и, отшвырнув ногой осколки, разразился проклятиями:
"Чтоб тебя гиена проглотила! Родоначальник сатаны! Это ли не позор?! Какой-то Саакадзе из Носте высмеял меня, князя Арагвского, как последнего глупца! Вот подлая плата за доброту! Не я ли, Зураб Эристави, восхищаясь на Марткобской равнине, одарил лазутчика Ило? И вот эта помесь жабы и змеи, извиваясь и прыгая, неотступно следил за Миха. А что, если, - Зураб ужаснулся, - и о фальшивых дружинниках проведал? Не хватает мне насмешек заносчивых Мухран-батони! И как бесстыдно предстал предо мною! А сейчас, наверно, разгуливая по Тбилиси, пьет с амкарами, выведывая все сведения о Метехи... Да, но почему Саакадзе решил помочь мне выпроводить Хосро-мирзу и Иса-хана из Картли? Узнаю хищника. Вот он, распушив усы, извергает из пасти "барсов" мудрость: "В борьбе то оружие хорошо, которое под руку попадется". Я ему под когтистую лапу угодил, ибо еще месяц - и азнаурам уже нечем будет противостоять персам. И в Кахети ему Иса-хан не нужен, и здесь Симон Второй ни к чему "барсу"... значит, выгодно действовать со мною заодно. О сатана! Оторвусь ли я когда-нибудь от тебя?! И не как равный с равным действует, а вертит мною, как рукояткой. Но... какими мерами Ило добился предательства верного мне Реваза? Неужели угрожал евнухом сделать, а в задаток исколол зад?.."
Осененный коварной мыслью, Зураб злорадно усмехнулся и, вызвав старшего дружинника, приказал немедля притащить к нему Ило.
Затрубил арагвский рог, заметались арагвинцы. Но сколько ни искали, не только в Метехи, но и по всему Тбилиси не могли найти. Ило словно в воздухе растворился, ибо ни через какие ворота не проезжал.
Шадиман устал считать шаги и опустился на угловую тахту. Блеклые блики скользили по узорам ковра, словно не могли выбраться из лабиринта; от подушек исходил терпкий запах роз, не вовремя одурманивая.
"Нет, - размышлял Шадиман, проводя носком цаги по ковровым арабескам, словно стремясь задержать блики. - Георгий не отдаст Марабду султану и сам не нападет: дружен со мною. Но и я не смею искушать его терпение. Персы должны уйти: и церковь того требует, и кормить сарбазов осталось фиалками, и делать ханам здесь больше нечего - все равно Саакадзе им не уничтожить. А уйдут, - возможно, сговоримся с неповторимым Моурави... Как мог я спокойно допустить приближение турок? Разве мсахури князя Церетели не рассказал о поездке Дато Кавтарадзе в Константинополь? А я не проверил, достоверно ли пребывание Дато и в Серале султана. Или Иса-хан тайно от меня не посылал в Константинополь своего скоростного лазутчика? Или не встревожились Иса и Хосро, когда вернулся их лазутчик? Два дня и одну ночь Хосро-мирза прогостил у Иса-хана. Я притворился, что поверил желанию притворщиков совместно написать шаху Аббасу поздравительное послание. Где же скиталась моя зоркость? Даже когда вернулись из Константинополя посланцы-монахи и донесли католикосу об успехах Дато-"уговорителя", я не пробудился от персидской спячки. И вот, по законам неба, пожинаю то, что посеял. "Святой отец" со мною неумолим, он не боится персов, - турки сейчас сильнее. Сильнее, ибо с ними Саакадзе... Он нужен султану для большой войны с шахом Аббасом. Даже Симону, слепцу в короне, видно, что носитель полумесяца исполнит требование Непобедимого и даст ему янычар, пушки, монеты, коней. Отдал бы и любимую одалиску, если бы не опасался, что Дато не довезет ее в сохранности... Что ж, торг неубыточный, взамен Моурав-бек обещает Стамбулу отвоевать у Ирана захваченные шахом Аббасом земли. И... отвоюет! А грузинские княжества султану нужны лишь на легкую закуску перед сытным пиром. Но если персы покинут Картли, то и закуски не будет. Да, неразумно гладить "барса" против шерсти. Царевич Хосро должен это понять... немедленно..."
Как раз в этот час Хосро и обдумывал немедленный отход иранцев из Картли. Он отстранил тонкогорлый кувшин с красным кахетинским, стоящий на изящном арабском столике, и повелел Гассану пододвинуть к нему персидский сосуд с дюшабом - напитком, лишенным, как мерин, самого важного - хмеля. Исфахан не Тбилиси, надо привыкать!
"Но святой Антоний видит, отступление будет временным. Шах не успокоится, пока, живой или мертвый, Непобедимый не предстанет перед его мечом мщения. Нам вдвоем в Картли тесно. В Картли? А разве не Кахети мой удел? Кахети и Картли... Раз сам Саакадзе объединил, разъединять неразумно. А Теймураз? Шах не допустит. А Симон? Саакадзе не допустит. А Саакадзе? Князья не допустят - устрашатся. А католикос? Не допустит ни Саакадзе, ни Симона. Этот глупый петух любым средством старался заслужить ненависть церкви. Разве трудно было и шаху служить и церковь задабривать? Церковь! Сильнее оружия нет! А я церковь ничем не разгневал, напротив - богатые подарки с Гассаном послал. Приняли, благословение тайно от Гульшари прислали. У Шадимана монаха выслушал, крест поцеловал. Хочешь винограду ухаживай за лозой! Монах растрогался, говорил: "За целость Тбилиси святой отец благодарит". А я думаю - за подарки тоже. Жемчужные четки святому отцу послал, алмазный орех, изумрудное ожерелье для святой девы Марии. Ларец с золотыми изделиями для свиты послал - Гассан посоветовал. Монаха уверил, что благодарность за добро занимает в моем сердце избранное место, а мохамметанство не душою принял, а чтобы не погибнуть, в мыслях же все равно сыном Грузии остался. Шадиман очень одобрил мои ходы на шахматной доске судьбы. Но искушать небо неразумно. Аллах не скуп на милосердие, но даже он не может превратить восемь дней в восемь лун. Потом - Гассан сердится, сны плохие видит, а я не внемлю..."
Удобно устроившись, на подушках цвета неба и моря, Хосро-мирза вызвал Гассана, велел подать бирюзовый кальян и... начать скрытно от слуг Метехи складывать в сундуки дорогую одежду и ларцы с ценностями.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Уже третью куладжу подает чубукчи князю Шадиману из рода Бараташвили, везиру царя Симона Второго, но и эта - сиреневая, отороченная лисьим мехом, вызывает у него гримасу неудовольствия. Она более соответствует ночному пиру, но не подходит к сегодняшнему дню - дню трезвых разговоров и холодных расчетов.
Поднялся Шадиман раньше обыкновенного. Костоправ промассировал его, пригладил пышную бороду цирюльник, а слуга, приставленный к благовониям, надушил усы и красиво отполировал ногти. Поднесли зеркало в турецкой сетчатой раме, в нем отразился изысканный царедворец, нанизывающий перстни на выхоленные пальцы. Он скептически оглядел себя и скривил губы.
"Все безупречно, но почему-то не по вкусу одежда: то слишком мрачная, то слишком праздничная, то... Но разве в одежде суть? В бархате и атласе? В парче и шелке? Конечно, в одежде! Или, скажем, в цветах, созвучных дневным событиям. Даже земной шар показался бы смешным, если б вдруг над ним нависло черное небо, затканное не звездами, а желтыми обезьянами, а море вздумало бы плескаться не бело-денежной пеной, а буйволиными копытами. И еще большим шутовством показались бы деревья, раскачивающие на фиолетовых ветвях поющую форель. К счастью, нельзя исказить понятия, навсегда определенные для нас веками; и кто не осознает этого, - достоин смеха и презрения. Вот простой случай: на прошлом съезде князей вздумал Джавахишвили натянуть на свои жирные плечи розовую куладжу, а что вышло? Что бы князь ни сказал, все покатывались со смеху. "Змея укусила жену моего телохранителя", - невзначай сообщил князь. И хохот поднялся такой, будто шуты на баранах джигитовали. "Смерть настигла брата княгини", - печально объявил князь. А все, чтоб не расхохотаться, платками рот прикрывали. А как кусал усы сдержанный Хосро-мирза, когда Джавахишвили пожаловался на звездный дождь, уничтоживший виноградники. Если князь не растерял окончательно мозги от времени Георгия Саакадзе, времени звездного дождя и освежающего града, то наверно по возвращении в фамильный замок швырнул розовую куладжу в бочку с дегтем. И еще другое вспомнилось. На царскую охоту владетели собрались. Как раз в это утро сатана подсунул князю Качибадзе куладжу цвета сгнившей груши, отороченную мехом, похожим на крапиву. Подсунул - полбеды: может, увлеченные предстоящей гонкой за зверем, князья и не заметили бы. Но вместе с гнилой куладжей сатана догадался подбросить Качибадзе веселые мысли. Даже сейчас неприятно: какой бы смешной случай Качибадзе ни рассказывал, князья от тоски вздыхали, а молодой Палавандишвили вдруг, как влюбленный, прослезился. Смущенный отец уверял, будто нежное сердце сына не выдержало упомянутого князем случая с лисицей, которой он в конце облавы безжалостно наступил на хвост. Нет, уметь одеться соответственно дню - все равно что к месту вставить умное слово".
Пользуясь задумчивостью князя, чубукчи натянул на его прямые плечи синюю куладжу, отороченную мехом куницы.
- Пожалуй, эта подходящая, - согласился Шадиман, - не слишком веселая, но и не слишком скучная.
Подав ларец с драгоценностями, чубукчи вместо обычных утренних сообщений о происшедших за ночь событиях в Метехи и за стенами замка начал с просьбы.
- Кто? - удивился Шадиман. - Смотритель царских конюшен Арчил? Странно, никогда не беспокоил меня. Что ж, пусть войдет.
Чубукчи, питавший, как и все слуги замка, к Арчилу уважение и даже доверие, сумев расположить к нему и князя, довольный, выбежал в коридор.
- Ну, говори, Арчил, - снисходительно встретил Шадиман просителя, играя смарагдом, - с какой нуждой ко мне пришел?
- Князь князей, и сегодня не осмелился бы тебя беспокоить, но... Арчил замялся и чуть склонил набок поседевшую голову, - единственный родственник у меня гостит... давно пора уехать. Раньше болезнь к тахте приковала, а сейчас ждет твоего разрешения.
"Был бы я сегодня расположен к смеху, - подумал Шадиман и невольно взглянул на свою куладжу: нет, не очень скучная, но и не очень веселая, то, наверно, много смеялся", - и, приподняв брови, спросил:
- Что, я твоему родственнику на хвост наступил?
- Светлый князь, он гонцом от Георгия Саакадзе.
- Лисицей от "барса"?
- Не посмел без твоего разрешения уехать.
- А, вспомнил! Передай веселому азнауру, пусть скачет... Хотя постой, я еще не ответил на послание. Скажи, ненадолго задержу. Но знай, Арчил, даже птица об этом не смеет чирикнуть.
- Светлый князь, кто дерзнет узнать, если чубукчи сам ночью свиток принесет, вместе с твоим ферманом на выезд из Тбилиси.
- А без фермана не выедет? - Шадиман откинулся в кресло и подозрительно оглядел конюшего. - Неужто тайные щели ему неведомы?
- Светлый князь! Слишком укрепил Моурави стены Тбилиси - кошке не пролезть. Иначе не беспокоил бы первого царедворца.
- У Дигомских ворот арагвинцы стоят.
- Папуна поедет через Авлабрис-кари, там марабдинцы в страже.
Вновь тревога охватила Шадимана: "Остерегайся! Остерегайся шакала! Не предупреждает ли без конца Моурави? Почему беспечно не прислушиваюсь и к внутреннему голосу своему? Остерегайся! Но в чем опасность? Не притаилась ли она в замке? Обманывать себя неразумно... Но в чем ложь? Зураб с каждым днем все больше моим сторонником себя выказывает, не раз сетовал, что прячу от него нареченную княжну Магдану. Но в чем хитрость?"
Шадиман молчал. Неторопливо подошел к маленькому лимону, погладил светло-зеленый листочек, взял маленькую лейку и тщательно полил; полюбовавшись деревцем, обернулся и веско сказал, что Арчил может спокойно продолжать свое дело, ибо его родственник невредимым прискачет к Саакадзе.
Тотчас направившись к Хосро-мирзе, Шадиман учтиво, не слишком сухо, но и не слишком весело, начал разговор о необходимости ускорить отход. Раз без соизволения шах-ин-шаха нельзя вступать в бой с турками, то какой же смысл оставлять разбросанных по землям Картли сарбазов? Разве их не растерзают "барсы" даже без помощи пятидесяти тысяч янычар? Если же персидское войско уйдет, Саакадзе откажется от помощи султана.
- Подумай, царевич. Любым способом надо в целости сохранить твое царство.