- Бисмиллах! Не этот мул боялся, а хитрец Шадиман, ибо он царствует. А вам, ханы, сам аллах подсказал не вступать с турками в войну, ибо сейчас не время, - пусть подождут, когда я завершу задуманное... Если из Гурджистана ушли персидские войска, изменник Ирана умный Саакадзе не допустит турок к Картли. Значит, хотят Саакадзе величать царем? А Симона не любят картлийцы?
- Шах-ин-шах, - быстро сказал Эраб-хан, - здесь уместно вспомнить мудрость поэта:
- Отчего свеча трещит все - в полночь пери вопрошала,
- Отчего орет, бушует человек - противник мира?
- Оттого, что недостаток в первой высохшего сала,
И ослиного избыток во втором не только жира.
Шах с удовольствием взглянул на любимца. За шахом все ханы поспешили выразить признательность веселому Эребу.
- Мои уши усладились приятной вестью: картлийцы, не устрашаясь "льва Ирана", хотят величать Саакадзе, сына собаки, царем?
- Нет, шах-ин-шах, - Теймураза, сына шакала.
Шах до боли сжал рукоятку сабли: "Теймураз? Кто для Ирана опасней - он или Саакадзе? Видит аллах - Непобедимый!"
Шах сурово смотрел на Хосро, который в замешательстве молил взглядом Иса-хана о помощи.
Иса-хан обдумывал: "Видит Габриэл, не следует слишком часто касаться Гурджистана. Нет, я не кровожаден и ради наживы никогда не разорял покоренные страны, не уничтожал напрасно чужой народ. Нет! Я, Иса, истый полководец..."
Тут Иса-хан мысленно запнулся: "Да не допустит Мохаммет никого проникнуть в мои мысли!" Увы! Он, Иса-хан, восхищается Непобедимым. Он втайне радуется неудаче Хосро-мирзы пленить Саакадзе. Свидетель Хуссейн, довольно крови! Разве зверства создают славу?
Шах испытующе вглядывался в замолкших полководцев: "Они правы, нельзя отвечать ставленнику аллаха, не отобрав тщательно, как бирюзу, слова".
"А чем плохо, если Саакадзе, сын шайтана, - продолжал размышлять Иса-хан, - захватит трон Багратиони? Чем низкорослый мул Симон достойнее Великого "барса" Георгия?" - И внезапно проговорил:
- Да возвысится величие твое, шах из шахов! Гурджи ждут Теймураза, ибо он Багратиони. Хосро-мирза рожден Багратидом, и, хотя удостоился принять мохамметанство, тбилисцы всегда приветствовали его криками: "Да живет шах-ин-шах вечно! Да бросает на нас благосклонно лучи "солнце Ирана"! Ибо Хосро-мирза прославлял имя грозного, но справедливого шаха Аббаса, справедливо наказывал и защищал, кто заслужил. И духовные люди не отворачивались от мирзы, как отворачиваются от Симона.
- Не хочешь ли ты, муж моей сестры, сказать, - усмехнулся шах, - что самый подходящий царь для Грузии Хосро-мирза?
- Мой великий повелитель, подходящий тот, кого отметит мудрый шах-ин-шах. Я только твой раб, осмелюсь думать, что Теймураз не подходит Ирану.
- Мохаммет тебе покровительствует, мой храбрый Иса-хан, ты прав. Иншаллах! Хосро-мирза за верность мне удостоится трона в Гурджистане. Но раньше надо уничтожить Теймураза. За Картли я спокоен: Шадиман прикручен к моим стопам, ибо Саакадзе лезет под пятку султана.
- Милостивый, как небо, что дарует нам день и ночь, солнце и луну, звезды и сияние зарниц, шах-ин-шах! Все в твоей власти! Мне же повелели прославлять твое грозное для врагов имя в сражениях и в мирных делах.
Как и предвидел Хосро еще в Тбилиси, шах благосклонно одобрил действия Иса-хана и Хосро-мирзы, одарив их подарками и удостоив Хосро званием "начальник над придворными". Шах полушутя сказал, что мирзе скоро придется в Исфахане нагрузить судьбу на верблюда, а разгрузить в Кахети, возле трона отца, дабы занять его и по праву и по вкусу. А Теймуразу, чтобы не скучал, надо предложить ножку имеретинского трона, пусть грызет.
Наедине Иса-хан и Хосро превозносили шаха за справедливое к ним отношение, а себя за ловкость, с которой они сумели отгородиться от опасности.
Оставшись один, Хосро предался откровенной радости: кахетинский трон, как паланкин на белом верблюде, маячил где-то совсем близко! Но... как взвешивал он все в Тбилиси, разъединять Гурджистан не стоит, тем более, что картлийский трон, как метко заметила прекрасная Хорешани, при виде Симона Второго источает слезы. "А тбилисцы знают, что я охранял главный город Картли. Знает и Шадиман, что я не пренебрегу интересами княжеств, и уже в силу этого он охотно променяет Симона на Хосро. И церковь мною довольна - и за сохранение Тбилиси, и за богатые дары, и за молчание в споре о том, венчать ли Симона в Мцхета".
Мечтая, Хосро-мирза не предполагал, что корона картлийских Багратиони вот-вот засияет на его голове и что именно ему суждено стать желанным царем для привилегированных сословий Картли-Кахети и своей осторожной и умеренной политикой привлечь на свою сторону могущественных владетелей Грузии, ее полуцарей.
И снова среди голубых керманшахов слышались приглушенные голоса. Два дня совещался шах Аббас со своими советниками. Иса-хан занял среди них свое почетное место, а Хосро милостиво был допущен к совещанию. Шах мимоходом сказал: "Пусть учится управлять царством". К концу второго вечера шах спросил: находят ли ханы его план отодвинуть Русию и Турцию далеко от пределов Ирана возможным? И не считают ли они, что три новые военные дороги и крепость Решта сделают Иран недоступным для врагов с трех сторон севера?
Ханы даже изумились: как смели бы они не преклониться перед мудрыми решениями великого шаха Аббаса? Не шах-ин-шах ли поднял царство до блеска солнца? Не ему ли, хранителю истин пророка, обязаны правоверные величием мечетей, необычными мостами, цветущими садами? Кто еще из шахов так благосклонен к своим подданным? Выслушав еще столько возвеличений, сколько требовал установленный порядок, шах внезапно грозно сдвинул брови и спросил:
- А что делать, если возникло препятствие на пути дальнейшего процветания Ирана?
- Бисмиллах! - вскрикнул Эреб-хан. - Устранить огнем, мечом и водой!
- Ты прав, мой хан... я так и сделаю.
Не успел Караджугай совершить утренний намаз, как прибежал страженачальник и заявил, что шах-ин-шах требует хана к себе...
- Хан из ханов, - помолчав, бесстрастно начал шах, как только Караджугай опустился на ковер в положенном от него расстоянии, - неизбежно устранить препятствие, мешающее мне спокойно управлять Ираном... Готов ли твой меч?
- Бисмиллах! Все желания твои будут над моей головой! И не только я обнажу меч, весь Иран!
- Аллах предопределил твой меч - и да случится то, что должно случиться... Трещина в моем сердце глубока, как в древнем камне, она разрушает строй моих мыслей... Ибо, пока жив Сефи-мирза, повелитель Ирана не может спокойно жить днем и трижды меняет ложе ночью.
Пораженный Караджугаи безмолвствовал. Судорога свела лицо шаха, он нетерпеливо отбросил четки и подался вперед.
- До меня дошло, что заговорщики последовали сюда, в Решт, и Сефи склоняется к измене - ибо тогда он не только овладеет Ираном, но и освободит Луарсаба. Гурджистан! О приют змей! Он отторгнул у меня сына! Мщение, во имя аллаха!
"Удостой меня сатана ответом: сплю я или пирую у тебя?" - как молния, пронеслось в голове Караджугая.
За порогом рычали тигры, где-то перекликались мамлюки, было нестерпимо душно, где-то близко назойливо звенела мошкара, точно кто-то из царства мрака натягивал тысячи невидимых струн. И стала страшная явь, безжалостная, угнетающая! Предельным усилием воли хан сохранил самообладание и вскрикнул:
- Велик шах Аббас!
Он напрасно горячо, клятвенно заверял, что Сефи оклеветан злодеями, желающими для какой-то своей низменной цели погубить прекрасного и чистого душой и мыслями Сефи-мирзу.
Шах раздраженно отмахнулся рукой, он испытывал непомерную горечь.
- О Фирдоуси, ты прав!
Когда судьба тебе во всем изменит,
Не ожидай, что на пути печальном
Найдешь ты друга с верною душой...
Караджугай поник, словно тяжесть обвинения придавила его. Но разве он безразличен к душевной тоске шаха?..
- Что важнее, - уже кричал шах, - жизнь Сефи или благополучие Ирана? Даже презренный Саакадзе, сын собаки, решил, что Картли важнее Паата. Судьба, о судьба! Ты изменила Аббасу! - и внезапно сурово, голосом, не допускающим возражения: - Ты умертвишь сердце Сефи-мирзы! Ты, Караджугай-хан, острием боевого меча! Тебе, хан, доверяю достойное дело! Тебе поручаю согнать мрак с чела ставленника неба! Это ли не милость?!
Караджугай снял с себя саблю и упал к ногам шаха:
- Клянусь двенадцатью имамами, мне легче потерять свою голову, чем посягнуть на сердце сына "льва Ирана"! - И с неожиданной решимостью, преодолев неподдельное волнение: - Аллах ниспослал мне счастье владеть доверием царя царей! Я отразил врага от Багдада и из невольника стал полководцем, ханом Ирана. Тобой оказанные мне благодеяния так велики, что я не только бессилен совершить великое злодейство, но даже в мыслях не смею замышлять против священной крови Сефевидов. Твоя кровь - бессмертна!
На мгновение что-то похожее на свет мелькнуло в глазах шаха. И, точно от подземного толчка, он пошатнулся и сдавленным голосом проговорил: