Длинная ионийская туника, которую надела Эммануэль, была светло-зеленого цвета, такого светлого, что казалась почти белой. Одно плечо было обнажено, на другом одежда держалась застежкой в виде маленькой совы из чистого золота. Пояс – цепь с крупными плоскими звеньями – был повязан высоко, выше талии. Никакого шитья, никакого убранства, кроме ткани в крупных складках, украшенной висящим между грудей кулоном из тусклого золота с отверстием посредине и орнаментом по краям. Вероятно, он был монетой в каком-нибудь давно рассыпавшемся в прах королевстве. Да еще на правом запястье был смарагдовый обруч, похожий на невольничье кольцо.
– Ну, я определенно готова к жертвоприношению, раз решилась на одеяние Ифигении…
– Вы прекрасны, – заметил Марио – Но многовато строгости.
Не отвечая, она подошла к столу, на котором стояла лампа: свет был слабый, но его хватило, чтобы ноги Эммануэль просвечивали сквозь платье, словно оно было из стекла. Но Марио все еще казался: недовольным. Эммануэль засмеялась и выставила вперед левую ногу: платье тотчас же само распахнулось от пояса до конца. Во время танца ноги Эммануэль будут обнажаться при каждом шаге. Их можно будет легко коснуться. Легко доступными оказывались и низ живота, да еще и другое…
– Посмотрите!
Черный треугольник ее волос был унизан блестящими бусинками. Четыре часа понадобилось терпеливой Эа, чтобы укоротить эти упрямые завитки и украсить их подобным образом.
– Никогда еще не видел таких украшений, – проговорил Марио.
– А обратите внимание на это декольте!
От левого плеча до бедра платье было разрезано так, что, взглянув на Эммануэль, когда она поднимала руку, каждый мог увидеть ее обнаженную грудь в профиль. Пораженный Марио захотел осмотреть весь гардероб Эммануэль: неужели это платье было приготовлено за два последних дня! Портниха, в таком случае, потрудилась на славу. «Удивительно!» – восклицал он на каждом шагу при осмотре этой выставки.
– Как-нибудь вы снова проинспектируете мои туалеты. Все, что вам не понравится, можете сжечь.
– Я так и сделаю, – серьезно ответил Марио.
Малигат – это множество самых разнообразных строений из мрамора, соединенных садами с фонтанами или сводчатыми галереями, где смешанный с лунным сиянием свет бумажных фонарей создавал волшебный, неповторимый эффект. С террас можно спуститься в аллеи, окаймленные белыми колоннами и живой оградой из ибикуса. Там и сям разбросаны увитые вьющимися растениями беседки, широкие ровные поляны среди высоких деревьев, заглушающих городской шум. Журчанье фонтанов, звуки далекого медленного танца да неразличимое жужжание человеческих голосов – вот все, что можно здесь услышать.
Только дурманящий запах каких-то кустарников с мясистыми цветами и великанов-гардений в китайских вазах сопровождает идущих по длинному коридору среди пурпурно-красных светильников. Коридор приводит в зал, но там никого нет.
Где же хозяин, пригласивший их сюда? Может быть, он встречает гостей в другом месте? Или Марио и Эммануэль заблудились в этом лабиринте журчащих струй и скользящих теней? Или они прибыли слишком рано?
– Кто же приглашен еще? – еле слышно осведомляется Эммануэль.
– Все, кто осчастливил Бангкок своим умом или красотой, – отвечает Марио. – Чтобы быть приглашенным сюда, надо быть или очень умным, или очень красивым.
– И вы уверены, что мы к ним относимся?
Марио смеется.
Каким же должен быть владелец этих мест, спрашивает себя Эммануэль. Несомненно, очень богатым. Конечно же, изысканным. Может быть, экстравагантным и даже извращенным. Все может быть в этом непонятном королевстве. Разве она знает, что ее ждет? Захотят ли принц и его друзья отпустить ее назад, к Жану?
Еще можно уйти. Никто ее не видел. Огромный парк пуст, никаких следов охраны. Но Марио… Что он об этом подумает? Какой упрек бросит ей? По меньшей мере, в малодушии…
Она пошла за ним, как в кошмарном сне. Нет, не правда: она все знала, и надо набраться мужества и бежать, бежать…
Однако они двигались дальше. Перед ними лежала пустынная широкая терраса. Как славно было бы расположиться здесь – ночь только начиналась! «Марио», выдохнула она так тихо, что он не услышал. Он смотрел на окна, озаренные изнутри красноватыми отблесками огня. То ли смех, то ли крики слышались оттуда. Еще несколько шагов, и они оказались в небольшой комнате. Трое мужчин и женщина – рядом на софе. Эммануэль облегченно вздохнула: слава Богу, а то она боялась наткнуться здесь на какую-нибудь группу вроде эротического Лаокоона. Женщина была очень молода, почти девочка. В ее одежде не было ничего вызывающего, и Эммануэль вдруг с горечью осознала, как, наверное, нелепо выглядит она со своими разрезами. Может, Марио снова сыграл с ней шутку? Он что-то сказал по-сиамски. Девушка отвечала ему очень серьезным тоном; очевидно, он получил все нужные разъяснения и повел Эммануэль к выходу из комнаты.
– Куда мы идем? – захныкала Эммануэль. – И кто это был? Не кажется ли вам, что девица немного молода, чтобы присутствовать здесь?
– Праздник устроен в ее честь. Она единственная дочь принца. Сегодня ей исполняется пятнадцать лет.
Пока она постигала значение этого сюрприза, они вошли в просторный, но слабо освещенный салон. Здесь было много танцующих, но никто не обратил внимания на вошедшую пару. Правда, к ним тут же подошла служанка и предложила очень сладкий и очень крепкий фруктовый коктейль.
– Я принимаю это как любовный напиток, – пошутила Эммануэль, поднося бокал к губам.
(Сиамочка была прелестна: крохотный лубяной передник оставлял открытыми живот с очаровательным углублением в центре и бедра. Эммануэль смогла оценить стройные ноги и наливные яблоки грудей).
– Разумеется, – ответил Марио. – Все, что едят и пьют в Азии, вызывает любовные желания. Стало совсем темно. Как бы он не оставил меня здесь, подумала Эммануэль.
В ту же минуту, словно подслушав ее, к ним подошел один из гостей. Марио представил его Эммануэль, но она тотчас же забыла его имя. Учтивый, исполненный достоинства поклон сопроводил приглашение к танцу. Не очень охотно Эммануэль последовала за ним, придерживая на бедре свое распахивающееся платье.
Он был высокого роста и, наклоняясь к Эммануэль, почти касался щекой ее лица. Он спросил, сколько ей лет, где прошло ее детство, каковы ее любимые занятия. Вопросы, вопросы, вопросы. Любит ли она читать? Часто ли бывает в театре? Кого из писателей предпочитает? Ей не очень-то понравилась эта настойчивость, она отвечала односложно, сухо. Но потом забыла обо всем, волны ритма унесли ее. И вдруг она как бы со стороны совершенно отчетливо увидела, что прижимается к партнеру всем своим телом и почувствовала, что это возбуждает его. Вот так всегда – танцы, эрекция и даже оргазм были для нее рефлекторны, связаны в неразрывный феномен. Парижские флирты (в которых ее поклонники, несмотря на все удобства, связанные с положением «соломенной вдовы», не осмеливались попросту потащить ее в постель) достаточно показали ей, сколько удовольствия можно извлечь из этого. И она послушно предавалась ему. Ее тело, видимо, действовало автоматически, когда наступала желанная ситуация: оно не хотело зависеть от желаний партнера, от воли Эммануэль – оно само знало, что ему делать, чтобы танец дал танцующей паре всю возможную радость. До сих пор это простодушное распутство всегда успокаивающе действовало на Эммануэль: она наслаждалась, сохраняя при этом супружескую верность, ухитрялась, по пословице, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Вот и сегодня она так тесно прижалась к гостю Малигата, что почувствовала упругое прикосновение к своему животу. Но эти прикосновения и объятия случайного спутника показались ей убежищем и защитой от того, чего она и хотела, и боялась – от неведомых причуд восточного вельможи. И она прильнула к партнеру.
А он как будто был радостно удивлен способностями своей партнерши, но, оказавшись уже почти на самой щэани, умело старался не дать ей успешно завершить свой труд. Эммануэль была раздосадована. Ей было непонятно, как может нормальный мужчина пренебречь возможностью достичь апогея радости, словно он твердо уверен, что дождется более благоприятной минуты. Но жить-то ведь надо сейчас!
Он явно догадывался о причине ее неудовольствия и, взяв ее за палец, украшенный кольцом с диамантом, спросил, замужем ли она.
– Еще бы, – буркнула Эммануэль с таким видом, будто ей нанесли личное оскорбление. О, так это прекрасно! А есть ли у нее любовник?
– Да я уже год как замужем!
А в самом деле, спросила она себя, есть ли у меня любовник? Есть! Один-то уж точно – Марио. Но тут же спохватилась – чушь! Хорош любовник, с которым никогда ничего не было. Но если считать только тех, с которыми было, тогда это два незнакомца в самолете, сам-ло… Можно ли прибавить к ним еще и того юношу из храма? А почему тогда и не тех молодых людей, что терлись об нее во время танцев? Если эякуляция – основание для зачисления в ее любовники, тогда все мужчины, обладавшие ею в своем воображении, имеют на это право!
Такое умозаключение заставило ее громко рассмеяться, и она забыла о своих огорчениях.
– А что значит любовник, сударь?
Он вежливо улыбнулся, встретив этот вопрос как кокетливое дамское остроумие. Но Эммануэль разъяснила ему проблему точнейшим образом, не упуская интимных деталей, поражаясь своей полной открытости перед этим чужим, хотя и слившимся с ней в танце человеком. Она без всякого стеснения выкладывала ему все свои тайны, которые не были открыты не только Жану или Мари-Анж, но даже что было особенно удивительно – и Марио.
Теперь ее кавалер заинтересовался по-настоящему. Он стал вытягивать из Эммануэль самые дотошные подробности, и она продолжала свой невероятно откровенный рассказ. И это обязывало его с той же откровенностью отвечать на ее самые трудные вопросы.
– Я вижу, вы придаете большое значение терминологии, – сказал он в конце концов. Они продолжали кружиться, тесно прижавшись друг к другу. – Итак, вы не можете определить, кто из ваших мужчин мог бы считаться вашим любовником. Думаю, что тот сиамский парнишка вполне был им, ну и пассажиры в самолете, и рикша. А вы как считаете?
– Я думаю, вы правы, – задумчиво проговорила Эммануэль. – А мои партнеры по танцам в Париже?
Она заметила, что он, по забывчивости или из деликатности, пропустил Марио.
– Вот здесь есть небольшая разница. Наслаждение, которое вы им дарили, было в известной степени формой отказа. Может быть, здесь и есть точка различия. Вы ведь не шли им навстречу, чтобы остаться верной своему мужу. И это, я думаю, отличается от того случая, когда вы ласкали молодого сиамца?
– Но я чувствовала себя верной мужу и тогда, когда занималась любовью с какой-нибудь девушкой. Как вы объясните мне это?
Но он не стал ничего больше объяснять. По нему было видно, что ему пора от теоретических выкладок переходить к практическим занятиям. Он так крепко прижал Эммануэль к себе, что она тоже забыла о теории. Их губы встретились, и она думала теперь только о наслаждении. Она выставила ногу, и та сразу же оказалась сжатой его ногами. Вот так, шаг в шаг, прижатые друг к другу могущественной силой, они продолжали двигаться по кругу, но их движения уже мало напоминали танец.
Изредка они сталкивались с танцующими парами. Занимались ли и те подобными ласками?
И вдруг глаза Эммануэль словно раскрылись, способность воспринимать окружающий мир вернулась к ней. Но странная вещь: как похожи на нее другие танцующие женщины (их было пять или шесть), словно она отражалась в огромном многостворчатом зеркале. И в каждой створке были такие же красивые, в такой же прозрачной одежде, с такими же распущенными по обнаженным плечам черными волосами, создания. И каждая неотступно следила за нею.
Интересно, подумала Эммануэль, а как они выглядят, когда занимаются любовью. Как хотелось бы насладиться этим упоительным зрелищем! Однако ее партнер, очевидно, решил, что такой спектакль должна дать именно она. Не выпуская ее из своих объятий, он выплыл с нею на примыкавшую к залу просторную террасу. Общество гостей там было гораздо многочисленней. Выпустив ее из объятий, он опустился на крытый зеленым шелком стул и привлек Эммануэль к себе так, что она прижалась ногами к его коленям. Он раскинул полы греческого одеяния, показались стройные ноги; еще одно движение – и Эммануэль уже всего лишь всадница, оседлавшая своего незнакомца. И в ту же минуту, когда низ ее живота обожгло прикосновение горячего крепкого тела, она услышала приказ:
– А теперь попросите, чтоб я взял вас!
– Да, – простонала Эммануэль. – Возьми меня!
– Громче! Так, чтобы все могли услышать!
Она откинула назад голову и выкрикнула:
– Возьми меня!
Он не отставал:
– Еще! Повтори! Громче!
Она подчинилась, и привлеченные этим криком зрители стали наблюдать, как она раскачивалась, подпрыгивала и опускалась. А потом они услышали ее хриплый от возбуждения голос: «О-о-о, все, я готова… Ах, как это прекрасно…»
Обессилевшую и послушную, он все еще держал ее в своих крепких руках, пока чувства снова не вернулись к ней. Он не торопился, однако, покинуть ее, опять заставил ее извиваться, подпрыгивать, пронзая ее два, три, десять, двадцать раз. Стоны вырывались из гортани Эммануэль; впившись зубами в ее плечо, мужчина изливался в нее, и она, подстегиваемая обжигающими ударами, взмывала ввысь, словно молодая орлица.
Кто-то из зрителей попросил внезапно любовника Эммануэль отпустить ее с ним. Она привстала навстречу. Она даже не успела подумать о том, кому она так много рассказала о себе, как уже видела себя как бы со стороны подающей руку новому пришельцу, идущей вслед за ним в услужливо распахнутые перед ними двери. Появился слуга с подносом:
– Вуаля, – сказала она себе, надкусывая пирожное. – Вот я и совершила это с совершенно посторонним человеком. А теперь собираюсь повторить еще с одним. Не знаю, можно ли двигаться вперед более решительно.
Ее новый обладатель стоял перед ней, и при свете стоящей на столике лампы с довольным видом рассматривал свою добычу.
– Я искал вас целый час, – вздохнул он.
– Меня, вы сказали? Именно меня? – удивилась Эммануэль. – Я думаю, здесь хватает и других одаренных в этом смысле особ.
– Возможно. Но я пришел сюда только ради вас.
– О, понимаю. Марио раструбил повсюду…
– Вы совсем не похожи на других женщин.
– Чем же я отличаюсь от них?
Он снова вздохнул:
– Я все еще не могу поверить, что вы здесь. Что я могу видеть вас под вашим платьем совершенно обнаженной…
Внезапно Эммануэль надоел этот унылый певец.
– Вы можете видеть меня еще более обнаженной. Каждое утро. На пляже.
Ее глаза уже бегают кругом, стараясь отыскать кого-нибудь, кто мог бы ее избавить от докучливого собеседника. Куда запропастился Марио? Как гнусно с его стороны бросить ее здесь на милость всяких кретинов!
Она убегает. Она идет прямо вперед. Она проходит мимо людей, у которых как будто нет другого дела, чем слоняться по дворцу, не обращая на нее никакого внимания. Словно здесь собрались два братства, каждое из которых ведет жизнь по своим правилам, совершенно не соприкасаясь с другим. Это ощущение вызвало в памяти Эммануэль старый замок на Луаре. Вместе с туристами шла она вслед за гидом, не слушая ни его объяснений, ни оживленных перешептываний ее товарищей по поездке. И вдруг на лужайке возле замка она увидела владельца. Он сидел за маленьким столиком, попивая чай, поглаживая собаку и не обращая никакого внимания на проходившие мимо толпы туристов…
Двое мужчин в смокингах и молодая женщина в вечернем платье остановили ее, пытаясь что-то объяснить на нескольких языках. Наконец один из них, перейдя на вполне приличный французский, поведал ей, что они ищут подходящую девушку, чтобы вне дворца, на какой-нибудь лужайке, составить «четверку». Предложение выглядело соблазнительным, но именно сейчас, когда случай сам подвернулся, она заколебалась: может быть, не надо так легко откликаться на приглашения.
Пока она размышляла, появилось другое трио и, не говоря ни слова, потащило ее через анфиладу комнат. Эммануэль не успела опомниться, как оказалась перед полуоткрытой дверью, из-за которой доносились взрывы смеха и музыка. Они вошли, и картина, развернувшаяся перед Эммануэль, заставила ее вскрикнуть от изумления.
На широком, покрытом мехом диване развалилась со своей всегдашней полуулыбкой Ариана де Сайн. Рядом с ней – двое мужчин, так же, как и она, совершенно голые.
Услышав вскрик Эммануэль, Ариана приподнялась на локте и, ничуть не удивившись, радостно закричала:
– О, наша непорочная дева! Присоединяйся-ка к нам! Боже мой, какой наряд! Снимай его поскорее.
В правой руке Ариана с элегантной непринужденностью держала напряженный символ мужской мощи одного из своих соседей по дивану, на левой груди покоилась та же деталь другого. Все трое радостно улыбались Эммануэль.
– Попробуй-ка мангового пирожного, – продолжала Ариана. – Ты, верно, умираешь с голоду. И глотни шампанского. Это папский сорт.
Глазам Эммануэль было больно от внезапного света: с самого прихода в Малигат она видела только тусклое освещение залов и переходов. В ее представлении Малигат был как бы царством тени и сумрака. Но теперь вокруг нее было столь ярко освещенное пространство, что в первую минуту ей подумалось, что ее привели на сцену или киносъемочную площадку. Свет был так ярок, что Эммануэль даже не могла понять, как высок потолок этого зала; его пространство было причудливо декорировано. Такое может только присниться – картина Клее на дверях буддийского храма. Одна стена была безупречно бела, гладко оштукатурена; в середине другой этрусский рельеф изображал обнаженных танцовщиков; третья сверху донизу была завешана богато расшитыми коврами, под которыми трудно было угадать двери. Связка позолоченных или эмалированных шестов, которые Эммануэль приняла сначала за алебарды, в действительности оказались галерными веслами. Они, словно дамоклов меч, нависли над монументальным ложем Арианы и ее обожателей. Кроме этого ложа в комнате не было никакой мебели – лишь множество широких ларей или сундуков из черного дерева, кожи, бронзы. За ними, как за столами, располагались гости, пришедшие раньше Эммануэль. Они пили, весело беседовали и поглядывали на Эммануэль любопытствующими глазами.
– Приветствую вас под моим кровом, – раздался за ее спиной незнакомый голос.
Эммануэль помертвела: да это, должно быть, сам принц! Она не решилась повернуться к нему, и тогда он сам обошел ее и, остановившись перед нею, внимательно осмотрел все: лицо, грудь, живот, ноги – всю, от макушки до ступней. И она снова почувствовала себя участницей некоего конкурса. И хотя она тут же утешилась мыслью, что в этом конкурсе ее ждет победа, голос ее прозвучал как-то жалобно:
– Я пришла сюда с маркизом Серджини. Он говорил мне…
– Я знаю, – прервал ее принц. – Благодарю вас, что вы приняли мое предложение. Надеюсь, все, что здесь происходит, вам нравится?
Она улыбнулась, прежде чем ответить. Принц продолжал сверлить ее внимательным взглядом. Она подыскивала ответ понеопределенней, но тут хозяин дома показывает ей жестом в направлении большого дивана, и она, все еще молча, смотрит туда.
Первый мужчина уже соединился с Арианой, в то время как второй устроился между ее грудей. Молодая графиня извивается, корчится, выгибается дугой, ни один ее мускул не остается без работы.
– А вам не хотелось бы присоединиться к ним? – спрашивает принц.
«Ни в коем случае» – думает Эммануэль, но вслух отказываться не решается.
– Вам будет гораздо удобнее, если вы снимете одежду, – следует новое предложение. Не заставляя себя просить дважды, Эммануэль расстегивает пояс, ищет взглядом место, куда бы можно его положить. Принц протягивает руку. Туда же следует и брошь, скреплявшая платье у плеча. Длинной волной туника скатывается к ее лодыжкам и ложится у ног нежно-зеленой пеной. Эммануэль застывает, вытянувшись в напряженном ожидании.
Принц восхищен и не скрывает этого. «Что же дальше?» – спрашивает она себя.
Занимавшийся бюстом Арианы встает, подходит к ней, берет за руку. Она послушно следует за ним. Он укладывает Эммануэль на диван, раскидывает ее ноги так, что вся ее выставка жемчужин мерцает перед ним на фоне черного руна. Мужчина опускается на колени, она чувствует прикосновение его языка. Она закрывает глаза, отдаваясь этой ласке, сосредоточившись только на ней. Она досталась умелому мастеру: вскоре она уже была лишь наслаждающимся телом, забывшим все свои недавние страхи и тревоги, сотрясающимся от криков:
«О, как хорошо! Я уже… уже…»
Он оставляет ее лишь после того, как силы почти покидают ее. И все-таки, ощутив прикосновение его древка к своим бедрам, она протягивает руку, и ее цепкие пальцы ведут его к только что подготовленному полю битвы. Он согласен и принимается за нее осторожно, медленно, сдерживая себя, пока громким стоном удовлетворенного сладострастия она не дает ему сигнал, и тогда шлюзы открываются, и пряный поток, который она так любит чувствовать ртом, хлещет в тайные закоулки ее тела.
Между тем возле нее уже другие, они стаскивают ее партнера, хватают ее за ягодицы, играют грудью, опрокидывают на подушки. Она слышит чей-то короткий приказ, произнесенный на непонятном языке. Ей переводят: поднять ноги так, чтобы колени упирались в грудь. Она подчиняется, и тут же острая боль пронизывает ее анус. Она кричит, вертит головой, зовет на помощь. Над ней склоняется лицо Арианы, Эммануэль хватает ее за руку:
– Нет, нет! Я не хочу туда… Прогони их…
В ту же минуту штурмующих как волной смывает с тела Эммануэль. Она опускает ноги и благодарно обнимает подругу. Ариана шепчет ей на ухо:
– Вот тот джентльмен (и она указывает на того, кого Эммануэль только что видела яростно накачивающим Ариану) совсем без ума от твоего рта. Но он стесняется просить тебя позволить ему… Что ты скажешь, миленькая?
Эммануэль утвердительно качает головой. Ариана исчезает, и на ее месте оказывается мужское тело. Мужчина ложится на нее во всю длину, наваливается всем своим весом. Губы ищут и находят ее губы, язык проникает внутрь, лижет ее зубы, все уголки ее гортани, встречается с ее языком, борется с ним, жаркий, влажный, вызывающий слезы предвкушения на ресницах Эммануэль. Она в таком восторге, что, кажется, вот-вот – и снова настанет самая сладкая минута, просто так, от одних поцелуев. Но она сдерживает себя, нельзя поддаваться слабости. Нет, она сдастся потом, насладившись вовсю игрой, будет пассивной, недвижной, а потом ошеломит и его, и себя бурным экстазом.
Вцепившись в ее плечо пальцами, крепкими, как когти, мужчина любовался ею.
– Чувствуешь, – прошептал он, – мой живот на твоем животе. Я поднимаюсь еще выше. Я дойду до твоей груди, а потом и до лица. А своей шпагой я просверлю твою грудь. Я буду брать тебя не между грудей, понимаешь, а именно в грудь, сначала в одну грудь, потом в другую, прямо в каждый сосок. Я выпью твое молоко. Ты позволишь?
Что могла она ответить? И он продолжал:
– А когда я справлюсь с твоей грудью, я войду к тебе в горло, вонжу свою шпагу в твой рот и буду двигать ее туда-сюда всей силой своих мускулов, и тебе не помогут ни сомкнутые зубы, ни закрытые губы. Я возьму тебя, и твои слезы, слезы боли и наслаждения, будут литься на мой живот. Давай, пора!
Широко, до боли в скулах, приходится открывать рот, чтобы приготовиться принять столь исполинскую порцию. Но мужчина не успел привести в исполнение свои зловещие угрозы: он уже извергается обильным, густейшим, неиссякаемым потоком, неистовствуя от счастья.
– Выпей все до последней капли, – лихорадочно бормочет он, – И не двигайся: я еще долго останусь в тебе, меня намного хватит.
Лицо Эммануэль почти расплющено тяжелым животом, и вдруг она чувствует, как кто-то раздвигает ее ноги. Тщетно она пытается сопротивляться: невидимка буквально распарывает ее, овладевая ею без лишних нежностей. Тогда, отдавшая врагу и уста, и лоно, она приходит в панический ужас: погибла, ничто ее не спасет, она умрет сейчас, задохнется! Но тут же и ругает себя за этот девический испуг, и, если бы она могла кричать, ее крик был бы криком триумфатора!
«Ну вот, видишь, – поздравила она себя. – Меня берут сразу двое мужчин. Вот это опыт! Это как вторая дефлорация. Обряд посвящения, о котором говорил Марио». Она избавилась от последних остатков невинности. И в самый разгар страсти она не могла сдержать довольного смешка. Она воспевала свою истинную славу: «Все сделано, все кончено! Я больше не девственница».
Ей даже захотелось обнять тех, кто помог ей расстаться с тяжким грузом и поцеловать их по-дружески в обе щеки. В своем энтузиазме она совсем забыла, что рот ее по-прежнему занят. Но ей и в самом деле стало тяжко: она стала задыхаться, и мужчина сжалился над нею. Но не успела она как следует перевести дыхание, как его место оказалось занятым другим. И снова она, покорная, почти бездыханная, оказалась в объятиях двух любовников.
Немного времени спустя, когда чьи-то руки подняли ее и понесли, стараясь по дороге изучить ее анатомию, она смогла разглядеть одного из тех, кто только что отметил ее своим раскаленным тавром.
Она никогда прежде не встречала таких волосатых мужчин. Он был весь в шерсти: шерсть покрывала ноги, живот, грудь, плечи. И он был мускулист, как призер-борец или боксер. И у него были черные густые брови, сходящиеся над переносицей.
«В нем что-то есть», – подумала Эммануэль и спросила:
– Вы откуда?
– Из Грузии. Я возьму тебя туда.
Он выглядел лет на сорок, ошибиться можно было на год-два, но когда Эммануэль сказала ему об этом, он широко улыбнулся:
– Нет, не угадали, милочка. Мне шестьдесят четыре.
Эммануэль остолбенела. Какой ужас! Нет, это невозможно… Он не должен быть таким старым! Не могла же она лежать вот сейчас рядом с обнаженным телом человека, который старше ее дедушки! Ее дедушки, командора Почетного легиона, седого, величественного и… старого! Даже в самых смелых своих снах она не могла себе представить, что в один прекрасный день станет заниматься с ним любовью. И вот это произошло!
Этот мужчина, которого она явно выделила бы среди всех, он, который так хорошо умеет любить, вдруг оказывается старше дедушки… Ну и что, сказала она себе, мне было хорошо с ним. Она подумала, как бы она выглядела в объятиях командора, целующая его белые – нет, черные! – волосы. От этих грез ее отвлек голос ее нынешнего сподвижника:
– Дай мне твою грудь.
Она привстает на коленях, опирается на локти так, что ее левая грудь нависает над усами грузина, потом наклоняется еще ниже, приближая маленький, полный горячей крови кружочек к губам, которые так радовали ее поцелуями.
Под правой рукой Эммануэль появляется лицо Арианы. Она спрашивает волосатого мужчину:
– Ты ничего не имеешь против, если я к тебе присоединюсь?
– Конечно, нет.
– Впрочем, – добавила Ариана доверительным тоном, – она любит, когда ее делят на части.
Это правда, признается себе Эммануэль, это сущая правда!
Вот так, отданная двум страстным ртам, Эммануэль отпускает себя на волю, на волю собственного тела. Она плывет в волнах легкого ветра: тысячи пенных шапок, тысячи языков водорослей, тысячи мягких коралловых щупальцев ласкают ее корпус, нагруженный до краев драгоценным грузом изумрудов и пряностей, добытых для нее золотокожими людьми с неизвестных островов…
…Появились новые гости, – и Эммануэль, прекратившая к этому времени свои забавы с Арианой и ее сотоварищем, решила немного передохнуть от любовных игр за болтовней. Постепенно к ней вернулась обычная ее смелость, и она не могла даже вспомнить то ужасное состояние, которое испытала за какой-нибудь час до этого. Ей казалось совершенно естественным, что она в чем мать родила находится посреди салона, заполненного, несомненно, элитой местного общества: большинство так и оставалось в вечерних туалетах, застегнутых на все пуговицы, – далекие, казалось, от любых непристойных посягательств. Ну что ж, пусть все идет своим путем, философски успокоила себя Эммануэль. Кто хочет быть одетым, пусть будет. Кто хочет быть голым, пусть остается нагишом.
Но в этом дворце в ней постепенно росло чувство некоего смещения, изменения не только места, но и времени. Мистерии, в которые ее посвящали, пришли, наверное, из орфической или дионисийской древности, но они были одновременно как будто и гостями из будущего. И ей все чудились инопланетные города и нагие женщины, прогуливающиеся среди металлических строений в обществе жабоподобных обитателей Галактик и джентльменов в черных фраках.
И именно двое таких джентльменов вежливо, вполголоса попросили ее лечь на спину, а Ариану так же степенно и предупредительно поставили на четвереньки так, что ее холм Венеры оказался лишь в нескольких сантиметрах от губ Эммануэль. Так, подумала она, классическое расположение лесбиянок! (Она освоила эту позицию за несколько последних свиданий с Арианой и уже, по правде говоря, пресытилась ею). Сейчас они попросят нас… Но она ошиблась: один джентльмен расстегнул свои безупречно элегантные брюки и принялся наносить Ариане энергичные удары прямо перед глазами – нет, буквально на глазах! Эммануэль, так что она не могла упустить ни малейшей детали этого спектакля.
Долго, бесконечно долго лежала Эммануэль, наблюдая, как медленно, с основательностью работает поршень: погрузился, вышел, снова погрузился. Никогда в жизни не приходилось ей видеть столь возбуждающего зрелища: сцена разыгрывалась так близко от ее губ и снималась столь крупным планом. Туда-сюда, туда-сюда, и эти беспрестанные хлюпающие звуки. Но она не могла оставаться до бесконечности лишь зрителем, безучастным свидетелем; она стала кричать, биться в судорогах, но никто не прикасался к ней, и все-таки она первой из троих достигла апогея упоения, не прибегнув даже к помощи своих пальцев.
Однако после первых же спазм второй джентльмен, тот, который до сих пор не вступал в действие, крепко схватил ее правую руку, положил точно на ее напряженный бутон плоти, и ей пришлось вернуться к испытанному методу. Потом он вытащил маленький фотоаппарат и сфотографировал всю эту сцену. Но Эммануэль не обратила на это ни малейшего внимания, ее глаза неотрывно следили за всеми перипетиями любовного действия.
И вот наступает решающий момент: копье показывается наружу и тут же погружается в жадно открытый рот Эммануэль, донося до ее обоняния запах незнакомого мужчины и хорошо знакомый аромат Арианы.
Она все еще была поглощена питьем волшебного коктейля, как вдруг ее руку отбросили, словно кто-то намеревался сам занять это место. Ариана? Но нет, слишком крепко, по-мужски действовала рука. Значит, это второй фрак. Она подняла глаза – это был совсем другой человек. Впрочем, она его знала. Совсем недавно они свели знакомство на приеме в посольстве. Тогда на нем была форма морского офицера. Сейчас он был почти голый.
– Моряки никогда, кажется, не загорают, – подумала она вслух, – Чего ради так обнажаться?
– Видя вас, я должен был бы стесняться своей наготы, – он усмехнулся. – Но мужчины несут в мир не красоту…
– А что же?
– Власть.
Ни капли не оставалось в нем робости и почтительности, отмеченных ею четырьмя днями раньше. Это была лучащаяся уверенной улыбкой сила, привычная к тому, что ей принадлежит все.
– А в чем же тогда моя роль? – спросила Эммануэль. – Что я должна делать?
– Ничего особенного, подчиняться, только и всего.
Само собой разумеется. Именно так и надо отвечать. И хотя Эммануэль сказала: «Больше мне ничего и не нужно», ей вдруг захотелось большего. Ее стопроцентная покорность была такой потому, что была публичной, демонстрировалась в открытую. Так, чтобы распространиться повсеместно. Ибо этого хотела не только ее плоть, но и ее репутация. Капитуляция ее не должна остаться альковной тайной, должна прославить ее победителей. Она спросила:
– Вы расскажете о том, что вы меня покорили?
– Что вы! Конечно, нет! – возмутился полуголый офицер.
– Почему же? Разве не удовольствие похвастать победой над женщиной?
– Но не над такой женщиной, как вы.
– Нечем хвастать, хотите сказать?
Он ограничился в ответ усмешкой; он ясно понимал, куда она клонит, испытывая его таким странным, хотя и не слишком элегантным и современным способом.
Они устроились на широком диване на известном расстоянии друг от друга, он – напряженно вытянувшись, она – свернувшись, подобрав под себя ноги.
– Так как же, – настаивала Эммануэль. – Если вы меня не стыдитесь, вы можете спокойно все рассказать. Мне даже польстит, если ваши друзья узнают, что я была вашей.
– Вы говорите всерьез? – Он всматривался в Эммануэль, пытаясь разгадать, не шутит ли она. Видно было, что он в замешательстве.
– Вы… да нет, это удивительно, – пробормотал он. – Я ожидал прямо противоположного… Может быть, это эксгибиционизм?..
Непонятно, что хотела выразить Эммануэль звуком, вырвавшимся из ее горла. При желании его можно было принять за знак согласия, но ей было безразлично, как переведет его ее собеседник; она сама не могла ответить на этот вопрос. Да и не хотела: для тонкого анализа здесь было неподходящее место.
– Ладно, – сдался моряк. – Раз вы хотите, я буду рассказывать.
Между тем он так сильно желал ее, что был близок к тому, чтобы наброситься на нее тут же, но сдержался. Нет, он должен сначала уяснить себе все до конца.
– И вам будет все равно, если я назову ваше имя?
– Да я прошу вас об этом!
Так и есть: сознание, что ее новые распутства станут предметом пересудов, только возбуждало эту женщину – какая-то сверхрафинированная перверсия.
– Вы оригинальное создание, – проговорил он почти грубо. – За все время, что вы в Бангкоке, вы ни разу не изменили мужу, были ему верной, даже чересчур верной, как считают многие. И вдруг сегодняшним вечером вы перещеголяли всех других. Что с вами случилось?
– Вы ошибаетесь, – невозмутимо ответила Эммануэль. – Я всегда так жила.
В самом деле, разве она изменилась именно этой ночью? Конечно, Марио подтолкнул ее, но он повел ее по старому, а не по новому для нее пути. Она сама чувствовала, что любить любовь ей повелевает долг, и учитель только изложил это ясным и очевидным образом.
Моряк замолчал и молча любовался ею. Потом он резко вскочил и подхватил ее под руку: «Мы только понапрасну потеряем время, если будем продолжать нашу дискуссию. Пошли».
– Куда вы ее тащите? – взмолилась очнувшаяся Ариана. – Она не может уйти с вами. Она принадлежит нам!
– С этой минуты она принадлежит мне, – ответил моряк.
– Но ты, по крайней мере, вернешься? – прокричала вслед Ариана. Эммануэль ответила утвердительным кивком.