- А он умнее, чем я думал, - сказал Крымов. - Здраво рассуждает и... У него есть стержень - знает, что ему делать.
- Ну и что же он, по-вашему, будет делать? - спросил Вышеславцев, почесывая невесть откуда взявшуюся кошку, которая примостилась у него на коленях.
- Не знаю. Но решение он принял.
- А вы?
- А что я? ~ вздохнул Крымов. - Я свой выстрел сделал. И промахнулся. Теперь очередь за противником. - Он встал, задумчиво прошелся по комнате, заметив на стене гитару, сиял, осторожно тронул струны. Звук понравился.
- Чья? - спросил.
- Мужа, - ответила Настя, вздрогнув от резкого и требовательного стука в окно.
- Кто? - вскинулся дед. Посторонний звук подействовал на него, как револьверный выстрел.
- На печь лезь! - зыкнула па него Настя, набросила
Полушубок и скользнула за дверь. Через минуту вернулась, бледная, с широко распахнутыми, испуганно блестевшими глазами.
- До вас, Владимир Николаевич!
- Кто?
- Жид.
- Жид? - переспросил Вышеславцев, думая, что
ослышался.
- В барском доме жиды остановились, беженцы; а ваши их... того!
- Зови! - Вышеславцев, догадываясь, что произошло, раздраженно махнул рукой.
В комнату расторопно вкатился высокий, неопределенного возраста человек - заячья, потерявшая форму шапка, ветхое драповое пальто до пят, шарфик из гаруса, из-под которого светилась длинная, худая, грязно-желтая шея. Глаза смотрели напряженно и заискивающе. Так смотрят дворовые собаки - дадут или не дадут кусок мяса.
- Я вас слушаю, - сказал Вышеславцев.
- Помогите, господин... - Кадык дернулся, шея плоско, точно у кобры, расширилась, образовав по бокам глотки две напряженные жилы с провалом посередине. - Простите, я не разбираюсь в званиях...
- Полковник.
Старик неожиданно рухнул на колени.
- Помогите, господин полковник! Дочек насилуют, а
младшей только четырнадцать...
- Встаньте! - Вышеславцев натянул шинель, взглядом поторопил Крымова и выскочил на заднее крыльцо.
- Машков! Нестеренко!
Из баньки вывалился Федя.
- Коня!
Черное, усыпанное яркими звездами небо... Дивная березовая роща... Белый двухэтажный каменный дом, похожий на собирающегося взлететь лебедя... Идиллия!
Патриархальная Русь!
Вышеславцев пришпорил коня, подъехал ближе и только тут обнаружил, что лебедь смертельно ранен: правый флигель разрушен, парадные днери вырваны, зияющие провалы окон озарены пламенем. Вместо с пламенем рвалась на свободу зажигательная мелодия знаменитого еврейского танца.
- Гоголь! Мистика! - пробормотал Крымов, соскакивая с коня и прислушиваясь. - Вы знаете, что они поют?
- Сейчас узнаю. - Вышеславцев обернулся, взмахом руки велел Машкову и Нестеренко следовать за собой.
Посреди огромной, очевидно парадной, залы полыхал костер. Вокруг него, взявшись за руки, кружился хоровод - мужчины, безусые юнцы, женщины. Баянист наяривал "Семь сорок", а хор, дружно отплясывая, чеканил: "Бей жидов, спасай Россию!" Руководил этим смешанным хором взводный второго эскадрона подъесаул Колодный. Он стоял в центре, дирижировал и то и дело орал: "Веселе-ей!" И для устрашения размахивал шашкой. Острый клинок, отливая серебром, разгульно свистел над головами танцующих.
- Это не Гоголь - Вальпургиева ночь! - сказал Вышеславцев и, чтобы прекратить вакханалию, выстрелил в потолок.
Подъесаул, узнав командира, бросил шашку в ножны, баянист выронил баян, хоровод рассыпался, рассосался по дверям-щелям.
- Они там, - тронул Вышеславцева за рукав старик - Мои девочки там! Дрожащей рукой он указал на вход по внутренние покои. - Помогите, я боюсь, что...
Вышеславцев шагнул в коридор, прошел несколько метров и остановился: тьма - руки вытянутой не видать.Прислушался. Где-то рядом делились впечатлениями:
"Ну как?" - "Ничего. Ножки тонкие, как спички, а внутри поют синички!"
- Федя, посвети. - Вышеславцев до боли в суставах сжал рукоятку револьвера.
Вспыхнул огонь, кто-то вскрикнул - полковника, по-видимому, узнали, бросился бежать.
- Быстро, однако, - сказал Машков, взглядом провожая прыгающие тени. Не догонишь. - Он поднял над головой горящую спичку, осмотрелся и, заметив слева сорванную с петли дверь, потянул ее на себя и вошел в небольшую комнату. На полу, в ворохе грязной соломы, слабо постанывая, лежала девочка - коротко стриженная, рыжеволосая, с тонкими, раскинутыми руками. Над ней прилежно трудился юный прапорщик.
"Ей только четырнадцать, - вспомнил Вышеславцев слова старика. - По всей вероятности, это она, его дочь..."
- Встать, скотина! - рыкнул он, чувствуя, как холодеет, разрываясь от слепой, безудержной ярости, грудь.
Прапорщик удивленно замер - кто это, мол, решился побеспокоить? приподнялся на локте, и в глазах его отразился ужас первобытного человека.
- Я сказал: встать! - Вышеславцев вскинул револьвер.
- Он пьян, - проговорил Крымо и, не сводя ледяного взгляда с рухнувшего на бок прапорщика. - Когда протрезвеет, тогда и расстреляем. Будет хоть знать - за что.
Вышеславцев сунул револьвер в кобуру.
- Машков, в сарай его, под замок!