- Своего же из винтаря срезал. Спрашиваю: за что?Говорит: за дело.
- Давай его сюда.
Лысенков выскочил на порог, гаркнул;
- Заходи!
Федя зашел.
- Ты кто? - смерив его тяжелым взглядом, спросил Сырцов.
- Ординарец командира полка Федор Машков, - привычно ответил Федя.
- А где твой командир?
- Без понятия.
Сырцов сделал шаг вперед, глаза превратились в ледяные щелочки.
- Отвечай! Иначе в расход пущу, мать твою...
Федя пожал плечами.
- Я согласие дал.
- На что?
- На расход. Так что можете приступать.
Глаза-щелочки распахнулись, запрыгали веселыми чертиками.
- Миша, что с ним делать?
Сидевший у окна человек в щегольской, ладно пригнанной военной форме до блеска надраенные сапоги, галифе, застегнутый на все пуговицы китель глубоко
затянулся и, выпустив колечко дыма, сказал:
- Отпусти. Пусть катится на все четыре стороны.
Сырцов сел за стол, устало смежил веки.
- Катись!
- Куда?
- Тебе сказали: на все четыре стороны.
Такого расклада Федя никак не ожидал. По его вине - сапоги-то взял он погиб, по всей вероятности, полковник. А со смертью полковника кончилась и его, Федина, жизнь - куда он без него? А если даже допустить, что полковник жив, то как он ему будет смотреть в глаза? Нет, в любом случае нема ему прощения, и Федя, тряхнув чубом, твердо сказал:
- Мне катиться некуда. Так что приступайте, вашблагородь.
- К чему?
- К расходу.
Здесь уже Сырцов взъярился не на шутку.
- Лысенков! - заорал он, бешено сверкая белками синеватых глаз. - Отдай этому идиоту винтовку, пусть, значит, сам рпсходустся!
Лысенков протянул Феде винтовку, легонько подтолкнул к двери.
- Топай!
Когда Федя вышел, Сырцов крепко растер пальцами лоб, пробормотал: "Ничего не понимаю!" - и соображающим взглядом уставился на Лысенкова.
- Где ты его взял?
- В баньке, возле крайней хаты,
Сырцов накинул шинель и скомандовал.
- За мной!
Они быстро дошли до крайней хаты, и Сырцов, не постучавшись, грубо рванул дверь на себя. Вошел.За столом, обхватив голову руками, сидел средних лет
мужчина с пугающе властными строгими чертами лица и надменным, проникающим насквозь взглядом. Он был в нательной рубашке и галифе. Напротив него пригорюнилась молодая, с хорошей грудью бабенка. "Хозяйка, наверное", подумал Сырцов, поздоровался, на что ему ответили вежливым наклоном головы, и, заметив на спинке стула китель с золотыми полковничьими погонами, коротко спросил:
- Ваш?
- Мой, - кивнул Вышеславцев.
Сырцов посмотрел на Лысенкова, который статуей застыл у порога и у которого на физиономии тоже было написано полнейшее непонимание происходящего, перевел
взгляд на полковника, хотел крикнуть: "Ну чего расселся, белогвардейская рожа!" - но, вспомнив слова Дольникова: "Сырцов, запомните: грубость унижает человека",
как можно мягче проговорил:
- Господин полковник... Объясните, пожалуйста, почему вы не удрали?
Вышеславцев поднял тяжелую голову, левая бровь
изумленно подпрыгнула - не ожидал от комиссара такой
вежливости. И все-таки ответил резко, пренебрежительно:
- Вам этого не понять.