- Я ее не отрицаю, - сухо, ответил Дольников, не желавший продолжать разговор на столь щекотливую тему. Но грустному поручику, видимо, было плевать на
чужое настроение. Его мучила внутренняя боль, и ему хотелось ее выплеснуть.
- Объясните мне тогда, как вы представляете всеобщее избирательное право среди наших мужиков?
Вопрос был прямой, и на него надо было отвечать.
- Съезд русских землевладельцев объединил не только помещиков, но и мужиков, - проговорил Дольников, изрядно подумав. - Ибо и те, и другие желали только
одного: чтобы при выборах в Государственную думу не просочились бы поляки и евреи.
- Евреи - опасный народ, - согласился поручик. - Вечные и непримиримые враги самодержавия.
- Вы монархист?
Поручик откинул гордо посаженную голову.
- "Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, с раскосыми и жадными очами!.." Процитировав, сказал угрюмо: - Блок прав. Мы должны были сохранить наше грубое
язычество. Мы - варвары. Нам нужен деспот.
- Наполеон?
- Зачем нам Наполеон? Петр Великий... Разве не
личность?!
- А Ленин вас бы устроил? - задал провокационный вопрос Дольников.
- Ленин? - Поручик глубоко задумался. - Если бы он мог сломать и разрушить все старое, очистить Россию от скверны, предрассудков, а для этого нужно немногое:
впасть в варварское состояние - самый чистый из источников, я бы, пожалуй, пошел за ним.
- Вы шутите? - почти с ужасом спросил Дольников.
- Конечно, шучу. - Поручик расхохотался. - Спокойной ночи, господа.
- Кто это? - спросил Вышеславцев, неприязненным
взглядом проводив долговязую фигуру.
- Тухачевский. Поручик Семеновского полка.
Через два дня Тухачевский совершил побег. Он надеялся добраться до моря, морем - в Швецию, а уж из Швеции - в Россию. Не вышло. Через три недели его схватил военный патруль.
Еще три раза бегал Тухачевский, и все три раза его ловили. И только пятый побег увенчался успехом - ушел...
Вышеславцеву и Дольникову повезло - ушли с перой попытки.
- Разрешите?
Вышеславцев убрал со лба пальцы, качнулся вперед,
и его жесткое, окаменевшее от мрачных раздумий лицо
судорожно дернулось, расслабилось в детской, беззащитной улыбке.
- Миша, ты?
- Я, Владимир Николаевич! - Дольников шагнул
навстречу, но...
Вышеславцев уже взял себя в руки, вогнал чувства в привычные рамки офицерских отношении, проповедующих сдержанность, выдержку и спокойствие при любых обстоятельствах. Поэтому не бросился в объятия, как ожидал Дольников, отделался рукопожатием и, чтобы оправдать свое поведение, вытащил из-под стола и показал босые ноги.
- Извини... Со мной небольшой конфуз вышел.
- Понимаю, - сказал Дольников. - Кто же с вами так глупо пошутил?
- Кто пошутил, того Федя уже шлепнул, но мне, как видишь, от этого не легче.
- У меня запасные есть. Могу выручить.
- Если это не противоречит вашему уставу, буду премного благодарен.
Дольников зарделся, пошел красными пятнами.
- Это не противоречит нашему уставу, - сказал он, нажимая на слово "нашему". - И прошу: оставьте иронию. Я еще не высказался.
Вышеславцев нервно пригладил ладонью волосы.
- Чувствую, интересный разговор получится. Есть хочешь?
- Не откажусь.
В комнату бесшумно вошел Федя, поздоровался, поставил перед Вышеславцевым надраенные до блеска сапоги.
- Вот, значит, полный порядок, - забубнил виновато. - Почистил, посушил, смазал.
Вышеславцев недоверчиво хмыкнул, приподнял их за лямки, повертел, понюхал и, подумав, натянул сперва правый сапог, а затем - левый. Встал, прошелся, поскрипывая половицами, надел китель и... Федя мгновенно вытянулся: до жути грозно и сурово выглядел командир в военной форме.
- Значит, покойника раздел? - спросил Вышеславцев, нахмурив густые брови.
- Паразита, - помолчав, поправил Федя. - И не раздел, а свое взял.
- О покойниках плохо не говорят. - Вышеславцев, чтобы скрыть улыбку, отошел к окну.