По мнению представителя кадетской партии, на московском совещании "правительство делало смотр силам, противопоставляя левым правых и видя в этом средство -самому удержаться посередине", а Керенский "продолжал балансировать между обеими сторонами для сохранения собственной власти".
Керенский знал, что в военных кругах настроение против него быстро накалялось, и с нескрываемой опаской оглядывался на Корнилова, которого буржуазные круги и офицерство выдвигали на роль диктатора. Чувство страха и в то же время желание казаться сильным вылились у Керенского в истерическую риторику и в угрозы.
Милюков, присутствовавший в Большом театре и принимавший участие в совещании, описал поведение Керенского следующим образом:
"Выражением глаз... напряженной игрой рук, интонацией голоса, который то и дело целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость..."
- Пусть знает каждый, - выкрикивал Керенский, - пусть знают все, кто уже пытался поднять вооруженную руку на власть народную, что эта попытка будет прекращена железом и кровью!.. И какие бы и кто бы ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее.
Кроме железа и крови он угрожал стать твердым и неумолимым, вырвать из души своей цветы и растоптать их, а сердце свое превратить в камень.
И на кликушество Керенского откликнулся в театре истерический вопль какой-то женщины:
- Нет, Александр Федорович, вы этого не сделаете!
А оратор, охваченный порывом страсти - или душевным припадком, - говорил, говорил и не мог закончить речи.
На сцене Большого театра происходило странное зрелище. На виду у всех главный актер и режиссер спектакля, потеряв душевное равновесие, терял то, чего он больше всего добивался, а именно - поддержку как правого, так и левого крыла собравшейся публики.
Приезд генерала Корнилова в Москву на Государственное совещание был обставлен торжественно. Его приветствовали речами, встречали восторженными криками. В этом порыве, казалось, объединились все несоциалистические группировки. Появление его в Большом театре вызвало шумную овацию. Речь генерала, сухая, но сильная, оказалась очень сдержанной. В ней не было резких выпадов против правительства.
"С глубокой скорбью я должен открыто заявить, - говорил Корнилов, - у меня нет уверенности, что русская армия исполнит без колебаний свой долг перед родиной... Враг уже стучится в ворота Риги, и если только неустойчивость нашей армии не даст нам возможности удержаться на побережье Рижского залива, дорога в Петроград будет открыта". Он изложил свою программу, подчеркнув, что ее необходимо реализовать безотлагательно. "Невозможно допустить, чтобы решимость... каждый раз появлялась под давлением поражений и уступок отечественной территории. Если решительные меры для повышения дисциплины на фронте последовали как результат Тарнопольского разгрома и утраты Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги"...
И действительно, 20 августа Рига была занята германскими войсками.
Левая печать, уже требовавшая смещения Корнилова, обвинила его в предательстве. "Ставка, - писали "Известия", - старается запугиванием грозными событиями на фронте заставить Временное правительство принять ряд мер, направленных прямо и косвенно против революционной демократии и ее организаций".
В своей "Истории второй русской революции"П. Н. Милюков обратил особое внимание на ту часть доклада генерала Корнилова где он касался Риги.
"Это - то место речи Корнилова, - писал он, - из которого большевики впоследствии вывели нелепое обвинение, что Корнилов намеренно сдал Ригу немцам, а Керенский хочет сдать Петроград".
К тому, что написал Милюков, нужно добавить следующее; большевики, конечно, сознательно лгали, чтобы очернить политического врага. Но и Керенский не удержался впоследствии от нелепого обвинения Корнилова в намеренной сдаче Риги. Истина же в том, что ни Керенский, ни тем паче Корнилов не могли желать неудачи оружию.
X "НАСТУПИЛА ДОЛГАЯ НОЧЬ БЕЗ СНА"
Через несколько дней произошло событие, имевшее непредвиденные последствия.
"27 августа вечером, - вспоминал о нем Антон Иванович, - я был как громом поражен полученным из Ставки сообщением об отчислении от должности Верховного Главнокомандующего генерала Корнилова.
Телеграммой без номера и за подписью "Керенский"предлагалось генералу Корнилову сдать временно должность Верховного Главнокомандующего генералу Лукомскому (начальнику штаба) и, не ожидая прибытия нового Верховного Главнокомандующего, выехать в Петроград. Такое распоряжение было совершенно незаконным и не обязательным для исполнения, так как Верховный Главнокомандующий ни военному министру, ни министру-председателю, ни тем более товарищу Керенскому ни в какой мере подчинен не был".
И действительно, сместить Верховного Главнокомандующего по закону имело право только Временное правительство. Но, как ни странно, на эти детали никто в Ставке не обратил внимания.
Вслед за тем генерал Деникин получил копию телеграммы, отправленной генералом Лукомским министру-председателю Керенскому. В ней Лукомский отказывался принять должность Верховного.
"Ради спасения России, - заканчивал он телеграмму, - вам необходимо идти с генералом Корниловым, а не смещать его. Смещение генерала Корнилова поведет за собой ужасы, которых Россия еще не переживала. Я лично не могу принять на себя ответственности за армию, хотя бы на короткое время, и не считаю возможным принимать должность от генерала Корнилова, ибо за этим последует взрыв в армии, который погубит Россию".
Антон Иванович не строил иллюзий по поводу происшедшего разрыва между Корниловым и Керенским.
- Вместе с тем, - говорил он, - я ни одного дня, ни одного часа не считал возможным отождествлять себя идейно с Временным правительством, которое признавал преступным, и поэтому тотчас же послал ему телеграмму следующего содержания: "Я солдат и не привык играть в прятки. 16 июля на совещании с членами Временного правительства я заявил, что целым рядом военных мероприятий оно разрушило, растлило армию и втоптало в грязь наши боевые знамена. Оставление свое на посту Главнокомандующего я понял тогда как осознание Временным правительством своего тяжелого греха перед Родиной и желание исправить содеянное зло. Сегодня получил известие, что генерал Корнилов, предъявивший известные требования ("корниловская программа"), могущие еще спасти страну и армию, смещается с поста Верховного Главнокомандующего. Видя в этом возвращение власти на путь планомерного разрушения армии и, следовательно, гибели страны, считаю долгом довести до сведения Временного правительства, что по этому пути я с ним не пойду. Деникин".
Подлинник этой телеграммы, вернее сказать черновик ее, написанный рукой генерала Деникина, находится в Русском архиве Колумбийского университета.
Копия, согласно распоряжению генерала Деникина, была разослана всем главнокомандующим, командующим армиями Юго-Западного фронта, а также главному начальнику снабжения. Одновременно были приняты меры, "чтобы изолировать фронт от проникновения туда без ведома штаба каких-либо сведений о совершившихся событиях до ликвидации столкновения". Но в условиях того времени никакие меры предосторожности не могли скрыть от фронта происшедшего разрыва между правительством и командованием армии.
Антон Иванович запросил Ставку, может ли он чем-нибудь помочь генералу Корнилову. "Он знал, - с грустью отметил Деникин, - что кроме нравственного содействия в моем распоряжении нет никаких реальных возможностей, и поэтому, поблагодарив, ничего более не требовал".
В ночь на 28 августа в штабе Деникина стали известны два документа: радиограмма Керенского ко всем начальствующим лицам, комиссарам, войсковым и общественным организациям для немедленного оповещения армии и населения, а в ответ на нее - обращение генерала Корнилова к населению.
Керенский объявлял, что 26 августа Корнилов прислал к нему бывшего члена Государственной думы Владимира Николаевича Львова с требованием передачи Временным правительством генералу Корнилову всей полноты гражданской и военной власти с тем, что им (Корниловым) по личному усмотрению будет составлено новое правительство, что действительность полномочий Львова сделать такое предложение была подтверждена затем генералом Корниловым при разговоре с Керенским по прямому проводу, что, усмотрев в требовании Корнилова желание установить в стране государственный порядок, противоречащий завоеваниям революции, Временное правительство уполномочило Керенского -для спасения родины, свободы и республиканского строя - принять решительные меры, дабы в корне пресечь все попытки посягнуть на верховную власть в государстве, на завоеванные революцией права граждан.
Генералу Корнилову приказывалось сдать должность генералу Клембовскому, Главнокомандующему армиями Северного фронта. Петроград объявлялся на военном положении.
В ответ генерал Корнилов провозглашал:
"Телеграмма министра-председателя во всей своей первой части является сплошной ложью. Не я послал члена Государственной думы Владимира Львова к Временному правительству, а он приехал ко мне как посланец министра-председателя. Тому свидетель член первой Государственной думы Алексей Аладьин.
Таким образом, совершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу Отечества.
Русские люди, великая Родина наша умирает!
Близок час кончины! Вынужденный выступить открыто, я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского штаба и одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил в Рижском побережье убивает армию и потрясает страну внутри.
Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, - молите Господа Бога о явлении величайшего чуда, чуда спасения родимой земли.
Я, генерал Корнилов, сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что лично мне ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ путем победы над врагом до Учредительного собрания, на котором он сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой государственной жизни.
Предать же Россию в руки ее исконного врага - германского племени - и сделать русский народ рабами немцев я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли.
Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины.
27 августа 1917 года Генерал Корнилов".
Ставка
Прочтя воззвание Корнилова, Антон Иванович понял, что это был голос отчаяния.
"Наступила ночь, долгая ночь без сна, полная тревожного ожидания и тяжких дум. Никогда еще, - вспоминал эту жуткую ночь Деникин, - будущее страны не казалось таким темным, наше бессилие таким обидным и угнетающим. Разыгравшаяся далеко от нас историческая драма, словно отдаленная гроза, кровавыми зарницами бороздила темные тучи, нависшие над Россией. И мы ждали... Эта ночь не забудется никогда".
Было ясно, что произошло что-то непоправимое, что случилось ужасное несчастье. Но разве глава правительства не искал в военных кругах опору против большевиков? Разве между заинтересованными сторонами не шли при посредстве Савинкова какие-то тайные переговоры? Корнилов не бросил бы на ветер обвинение в "великой провокации"! Кто такой Владимир Львов? Какие полномочия имел он и от кого на роль посредника между Керенским и Корниловым? Антон Иванович понимал, что свойства характера главных действующих лиц были несовместимы. Но ведь и они должны были это отлично сознавать! Так что же толкнуло их на разрыв? Недоразумение ли, или чей-то злой умысел, личные честолюбия, непродуманность, легкомыслие, легковерие? Но на эти вопросы ответа пока не было.
На следующий день связь между штабом генерала Деникина и внешним миром оборвалась.
А воинские комитеты Юго-Западного фронта с лихорадочной поспешностью подогревали и без того возбужденное настроение солдатской массы. Они выносили резолюции, обвиняя генерала Деникина в измене, в готовности открыть немцам фронт, в желании восстановить на престоле Николая II. Печатались прокламации с призывом арестовать Деникина и его штаб. Они расклеивались на стенах, разбрасывались по городу. И под влиянием пропаганды толпы солдат на митингах требовали расправы с Главнокомандующим.
Из окон своего дома Антон Иванович наблюдал, как в предместье города, на Лысой Горе, собиралась огромная толпа вооруженных солдат, как она митинговала и, наконец, как с красными флагами и двумя броневыми автомобилями двинулась в направлении, штаба и дома Главнокомандующего.