"Если взятки и хищения, - писал он, - так развились на Юге России, то одной из причин тому являлась именно наша система голодных окладов".
Скудные жалованья вызывали недовольство. Сравнивая их с более щедрыми окладами донского и кубанского войск, Деникина винили в скупости. Но "скупость"он проявлял прежде всего к себе. В одном из неопубликованных писем к жене (от 11 июля 1919 года) писал: "Особое совещание определило мне 12000 рублей в месяц. Вычеркнул себе и другим. Себе оставил половину (около 6 300 рублей). Надеюсь, ты не будешь меня бранить".
Было это в дни катастрофической инфляции, когда ничем не обеспеченные бумажные денежные знаки на глазах теряли свою и без того фиктивную ценность, а все продукты дорожали каждый день. До этого повышения в жалованье Антон Иванович получал всего тысячу рублей с небольшим в месяц, а его ближайшие помощники еще меньше. По тем временам это были сущие гроши, на которые было невозможно прожить.
Многие указывали Главнокомандующему, что "такое бережливое отношение к казне до добра не доведет, что нищенское содержание офицеров будет толкать их на грабежи". Но Главнокомандующий ожидал от своих офицеров "самоотверженной скромности", и этот расчет, как и многие другие, оказался ложным.
"Нет душевного покоя, - с горечью писал он жене. - Каждый день - картина хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил. Русский народ снизу доверху пал так низко, что не-знаю, когда ему удастся подняться из грязи. Помощи в этом деле ниоткуда не вижу. В бессильной злобе обещаю каторгу и повешение...
Но не могу же я сам один ловить и вешать мародеров фронта и тыла".
Антон Иванович думал личным примером жертвенности поднять до своего морального уровня тех, кого он вел. Но это было возможно, и то лишь в теории, до тех пор, пока армия состояла из добровольцев, которые, как и сам Деникин, шли на бескорыстный подвиг. Когда же (с начала 1919 года) армия пополнилась огромным количеством мобилизованных офицеров, солдат и пленных красноармейцев, одного морального воздействия было недостаточно, ибо многие из них смотрели на гражданскую войну как на промысел, как на способ личного обогащения. Чтобы пресечь нарушения, надо было безжалостно применять драконовские законы. А в твердом и суровом на вид генерале, чрезвычайно требовательном к самому себе не оказалось и следа той особой черты характера, которая свойственна истинным диктаторам: расчетливо держаться за власть и подчинять своей воле всех окружающих людей ценой каких угодно принуждений и жестокости.
В своих воспоминаниях Антон Иванович отметил:
"Мы писали суровые законы, в которых смертная казнь была обычным наказанием. Мы посылали вслед за армиями генералов облеченных чрезвычайными полномочиями, с комиссиями для разбора на месте совершаемых преступлений. Мы и я, и военачальники - отдавали приказы о борьбе с насилиями, грабежами, обиранием пленных и т. д. Но эти законы и приказы встречали иной раз упорное сопротивление среды, не воспринявшей их духа, их вопиющей необходимости.
Надо было рубить с голов, а мы били по хвостам".
И в этом чистосердечном признании кроется один из ответов на вопрос, почему белое движение на Юге России было обречено на неудачу.
Как рыцарь, описанный Сервантесом, Антон Иванович был оторван от исторической действительности. Высокие принципы чести и совести мешали Деникину найгги правильное решение. Теория, как говорил сам Антон Иванович, разошлась с практикой...
Его цельной натуре не был свойствен тот внутренний разлад,. который так сильно сказался в духовном облике русской интеллигенции прошлого века. И тем не менее по складу своего ума, характера и темперамента он был типичным русским интеллигентом, либеральным, образованным, идеалистом, искавшим в жизни правду и справедливость, отрицавшим насилие. И эти черты, шедшие вразрез с тем, что требовалось в борьбе не на жизнь, а на смерть с диктатурой Ленина, мешали Антону Ивановичу стать подлинным вождем.
Человек большого, но не гибкого ума, он поздно понял свои ошибки и, как всегда, честно признался в них в своем пятитомном труде "Очерки русской смуты".
Дополнением к характеристике генерала Деникина служат впечатления людей, близко соприкасавшихся с Антоном Ивановичем в период гражданской войны. Некоторые из авторов приведенных ниже заметок (как, например, генералы Врангель и Краснов) не любил"Деникина.
Генерал барон П. Н. Врангель:
"Среднего роста, плотный, несколько расположенный к полноте, с небольшой бородкой и длинными, черными, с значительной проседью усами, грубоватым низким голосом, генерал Деникин производил впечатление вдумчивого, твердого, кряжистого, чисто русского человека. Он имел репутацию честного солдата, храброго, способного и обладающего большой военной эрудицией начальника...
По мере того как я присматривался к генералу Деникину, облик его все более и более для меня выяснялся. Один из наиболее выдающихся наших генералов, недюжинных способностей, обладавший обширными военными знаниями и большим боевым опытом, он в течение великой войны заслуженно выдвинулся среди военачальников. Во главе своей Железной дивизии он имел ряд блестящих дел. Впоследствии, в роли начальника штаба Верховного Главнокомандующего в начале смуты, он честно и мужественно пытался остановить развал в армии, сплотить вокруг Верховного Главнокомандующего все русское офицерство. Всем памятна была блестящая прощальная речь его, обращенная к офицерскому союзу в Могилеве. Он отлично владел словом, речь его была сильна и образна. В то же время, говоря с войсками, он не умел овладеть сердцами людей. Самим внешним обликом своим, мало красочным, обыденным, он напоминал среднего обывателя. У него не было всего того, что действует на толпу, зажигает сердца и овладевает душами. Пройдя суровую жизненную школу, пробившись сквозь армейскую толпу исключительно благодаря знаниям и труду, он выработал свой собственный и определенный взгляд на условия и явления жизни, твердо и определенно этого взгляда держался, исключая все то, что, казалось ему, находилось вне этих непререкаемых для него истин.
Судьба неожиданно свалила на плечи его огромную, чуждую ему государственную работу, бросила его в самый водоворот политических страстей и интриг. В этой чуждой ему работе он, видимо, терялся, боясь ошибиться, не доверяя никому, и в то же время не находил в себе достаточных сил твердой и уверенной рукой вывести по бурному политическому морю государственный корабль".
Бывший профессор Петроградского университета К. Н. Соколов:
"Говорят, что по первому впечатлению можно судить о призвании человека. В генерале Деникине я увидел не Наполеона, не героя, не вождя, но просто честного, стойкого и доблестного человека, одного из тех "добрых" русских людей, которые, если верить Ключевскому, вывели Россию из Смутного времени".
Генерал Краснов, писавший о себе, как мы уже знаем, в третьем лице, не любивший Деникина и говоривший о нем всякие неприятные вещи, должен был признать, что "атаман считался с обаятельной внешностью Деникина, с его умением чаровать людей своими прямыми, солдатскими, честными речами".
Профессор Московского университета князь Е. Н. Трубецкой знал генерала Деникина поверхностно и из нескольких бесед с ним вынес впечатление о "неясности его мыслей и недальновидности его планов", но наравне с этим он видел в Антоне Ивановиче "кристальную чистоту и ясность нравственного облика". А один из его сотоварищей, член Совета государственного объединения А. М. Масленников после встречи с Главнокомандующим сообщил Трубецкому, что Деникин произвел на него чарующее впечатление: "Чудесный, должно быть, человек. Вот такому бы быть главою государства, ну, конечно, с тем, чтобы при нем состоял премьер-министр, хоть сукин сын, да умный".
Антон Иванович нежно любил свою супругу, оказывал ей всяческое внимание, но не допускал и мысли, что она могла вмешиваться в его дела. Через несколько лет жена стала верной помощницей своего мужа в его историко-литературных трудах. Но в те ранние годы их семейной жизни молодость Ксении Васильевны ограничивала ее положение в доме ролью приветливой хозяйки. Она разливала чай и предлагала скромное угощение приходившим к ним гостям. По собственному признанию, участия в общем разговоре, обычно носившем политический характер, она тогда не принимала, большинство гостей были старше хозяйки лет на пятнадцать-двадцать и их интересы не затрагивали молодую женщину, ушедшую с головой в заботы о дочери. В семейной жизни Деникиных весь интерес сосредоточился на маленькой Марине. Кроме ближайших помощников с женами бывали у Деникина в Екатеринодаре лишь графиня С. В. Панина, Н. И. Астров, М. М. Федоров, активные деятели кадетской партии и еще, быть может, два-три посторонних человека.
XXII В ТЫЛУ ДЕНИКИНСКОГО ФРОНТА
В октябре 1919 года, в момент наивысшего военного успеха, события на огромной территории, захваченной войсками генерала Деникина, приняли чрезвычайно тревожный оборот.
Не прекращавшиеся трения между белым командованием и казачьими областями обострились после освобождения их от большевиков. Донское и кубанское казачество по своей численности являлось главной силой в рядах деникинских войск, и казаки желали иметь голос в решении вопросов внутренней жизни страны. Однако их мнение отражало по преимуществу местные интересы. Среди политических деятелей Дона и особенно Кубани было немало людей, придерживающихся мысли, что казачья борьба с советской властью должна вестись только до окончательного освобождения их областей от коммунизма. На этой почве конфликт казачества с Главным командованием принимал все более резкие формы. Генерал Деникин продолжал исповедовать идею "самой широкой автономии частей русского государства и крайне бережного отношения к вековому укладу казачьего быта". Но на деле ему неоднократно приходилось вмешиваться во внутренние дела казачьих областей. Это раздражало и создавало напряженную атмосферу взаимного недоброжелательства, которое со временем неизбежно должно было проникнуть в казачьи войска и тем самым отразиться на их боеспособности.
Еще тревожнее обстояло дело с моральным обликом самой надежной части деникинских войск, а именно Добровольческой армии. Несмотря на свое название, она уже с середины 1918 года фактически перестала быть "добровольческой". И трагедия заключалась в том, что наряду с действительно идейной группой офицеров, студентов, гимназистов, юнкеров и многих старых солдат в армию постепенно вливался чуждый и враждебный ей по духу элемент, зараженный духом корысти и преступности. Им в особенности отличалось пополнение, поступавшее в армию с Украины.
С конца 1917 года правительства на Украине сменялись одно за другим: Центральная рада, большевики, снова Центральная рада, гетманщина. Директория, петлюровщина и опять большевики. Все эти правительства занимались всевозможными реквизициями. Ни одно из них не пользовалось доверием и уважением народа.
Для деревни (лишенной текстильной мануфактуры) всякий город становился приманкой для грабежа и насилия, Повсюду бесчинствовали многочисленные атаманы, образовавшие вокруг себя партизанские банды из вооруженных крестьян (бывших солдат). В отместку за реквизиции зерна все эти атаманы: Шуба, Зеленый, Волынец, Струх, Соколовский, Палий, Ангел, Божко и в особенности атаман Григорьев, организовывали налеты на города.
К приходу Добровольческой армии на Украину слово "власть"и-связанное с ним понятие о какой-то законности и порядке окончательно утратили свое значение, особенно в глазах крестьянства.
И когда Добровольческая армия вступила на Украину, эта развращенная вольница частично попала в ее ряды. Разложение армии изнутри пошло ускоренными темпами. Но не следует делать вывод, что-только это было единственной причиной морального разложения Добровольческой армии.
Разросшись к середине 1919 года количественно, она не приняла облика регулярной армии, в ней сохранились прежние принципы партизанства. По-прежнему большинство ее частей формировалось и вооружалось на ходу во время похода.
Большим злом, развращавшим армию и настраивающим против. нее местное население, было так называемое "самоснабжение", то есть реквизиция воинскими частями продовольствия и фуража по-всей прифронтовой полосе.
В армии следовало ввести жесткую дисциплину, карать всех виновных в ее нарушении, невзирая на чин и прошлые заслуги, и нещадно расправляться с грабителями и насильниками. С этой первостепенной задачей белому командованию справиться не удалось.
Моральное разложение армии тяжело переживалось старыми-добровольцами, но больше всех страдал от этого генерал Деникин.
Различные меры наказания, вплоть до расстрела, применялись. военным судом, когда дело доходило до сведения деникинского штаба. Но такое случалось редко. Многие из старших командиров сквозь. пальцы смотрели на грабеж, так как сами не гнушались пополнять скудное жалованье за счет "'благодарного населения"и захваченных у большевиков складов государственного и частного имущества. Термин "от благодарного населения"цинично применялся тогда ко всяким продуктам, теплой одежде и к другим вещам, которые проходящие войска отбирали у местного населения.
Как мог Главнокомандующий не знать того, что происходило вокруг?
Он знал, но знал далеко не все, а о многом узнавал, когда было-уже слишком поздно. Он писал личные письма командующим армиями, указывал на факты, которые становились ему известны, требовал немедленных строжайших мер. Одно из этих писем, отправленное им генералу Май-Маевскому, впоследствии попало в руки большевиков и было опубликовано. В нем Деникин обрушивался на Командующего Добровольческой армией:
"Происходят грандиозные грабежи отбитого у большевиков государственного имущества, частного достояния мирного населения; грабят отдельные воинские чины, небольшие шайки, грабят целые воинские части, нередко при попустительстве и даже с соизволения лиц командного состава. Разграблено и увезено или продано на десятки миллионов рублей самого разнообразного имущества начиная с интендантских вещевых складов и кончая дамским бельем. Расхищены кожевенные заводы, продовольственные и мануфактурные склады, десятки тысяч пудов угля, кокса, железа. На железнодорожных контрольных пунктах задерживаются (представителями деникинской власти) отправляемые под видом воинских грузов вагоны с громадным количеством сахара, чая, стеклом, канцелярскими принадлежностями, косметикой, мануфактурой. Задерживаются отправляемые домой захваченные у неприятеля лошади...
Изложенное в достаточной степени рисует ту 'беспросветную картину грандиозных грабежей и хищений, ту вакханалию стихийного произвола и самоуправства, которые неизменно царят в прифронтовой полосе..."
Письмо это было написано 10 сентября, но Май-Маевский был удален с должности всего лишь 23 ноября. Почему человека, в армии которого совершались преступления, не убрали сразу? Почему тут же не назначили расследования?
Хотя к тому времени генерал Деникин и начал проявлять подозрительность к большинству окружавших его политических советников, тем не менее продолжал с каким-то детским доверием относиться к старым добровольцам, не имевшим касательства к политическим и государственным вопросам. Их боевые заслуги в начале белого движения казались ему гарантией честности, патриотизма и бескорыстия. Старый солдат, он продолжал верить в "элемент чести и рыцарства"своих старых соратников. Дорого пришлось ему заплатить за это доверие и снисходительность.
Недочеты Май-Маевского в полном их объеме стали известны Деникину лишь после того, как он устранил его с поста командующего Добровольческой армией.
"После Харькова до меня доходили слухи о странном поведении Май-Маевского, - писал Антон Иванович,-и мне два-три раза приходилось делать ему серьезные внушения. Но теперь только, после его отставки открылось для меня многое: со всех сторон, от гражданского сыска, от случайных свидетелей, посыпались доклады, рассказы о том, как этот храбрейший солдат и несчастный человек, страдавший недугом запоя, боровшийся, но не поборовший его, ронял престиж власти и выпускал из рук вожжи управления. Рассказы, которые повергли меня в глубокое смущение и скорбь. Когда я впоследствии обратился с упреком к одному из ближайших помощников Май-Маевского (Кутепову), почему он, видя, что происходит не поставил меня в известность об этом во имя дела и связавшего нас боевого содружества, он ответил:
- Вы могли бы подумать, что я подкапываюсь под командующего, чтобы самому сесть на его место..."
Принципы, которых придерживался Май-Маевский, описаны генералом Врангелем. Незадолго до внезапной смерти Май-Маевского в Крыму к нему в гостиницу "Кист"в Севастополе зашел Врангель.
"Он (Май-Маевский) был, видимо, тронут моим визитом...
- На войне, - говорил он Врангелю, - для достижения успеха начальник должен использовать все, не только положительные, но и отрицательные побуждения подчиненных. Настоящая война особенно тяжела. Если вы будете требовать от офицеров и солдат, чтобы они были аскетами, то они воевать не будут.