______________
* Усиленное (франц.).
- Очень вам благодарен, Иван Николаич... Не угодно ли стакан портера?
- Стакан... я уже порядочно выпил этих стаканов... а впрочем...
Кауров пригубил стакан и сказал:
- А я ведь, Александр Петрович, собственно говоря, не для этого предупреждения подсел к вам...
У Артемьева екнуло сердце.
- Моя Вавочка вас того... приоболванила? Втемяшились?
- Да, Иван Николаич!
- И шлем без козырей?
- Вроде этого...
- Вавочка умеет. Без этого скучно... Особенно если сама увлечется... А вы, слава богу... чего лучше мужчина! Разумеется, для вас первого она пожертвовала супружеским долгом и познала настоящую любовь... и, верно, развода хочет с постылым Иваном Николаичем и с вашею Софией Николаевной... одним словом, роман... Но только вы этому не верьте... Когда она вам говорила или писала - она верила. А затем... Много было этих первых жертв... знаете ли, по привычке, как боцмана прежде ругались... Ну, и интереснее каждому любовнику быть первым... Но... на кой черт ей бросать мужа?.. Содержание ничего себе... Вернется, и ему хватит. И не приедет она в Нагасаки. И вы, милый человек, не впадайте в меланхолию... Я вот давно привык... Ничего не поделаешь... Есть же такие женщины... большого сердца... Верьте, не приедет сюда... И знаете ли почему?
- Почему?
- Вавочка теперь подковывает Нельмина... Того и гляди, еще женит на себе... Ну, будьте здоровы, Александр Петрович.
С этими словами Кауров ушел.
XIV
- Здорово, молодцы!
Адмирал крикнул свое приветствие громко, отрывисто и щеголевато весело, видимо уверенный, что одно появление его обрадует команду крейсера "Воин", выстроенную во фронт, в это погожее солнечное утро на рейде Нагасаки. Даже и немногие немолодцы немедленно станут молодцами после этого подбадривающего оклика во всю силу густого, зычного голоса.
Он обходил фронт решительной походкой и взглядывал на матросов орлом, приподняв голову в белой фуражке с большим козырьком, к которому по временам прикладывал три пальца своей громадной белой руки.
Огромного роста, атлетического сложения, с крупными чертами моложавого и еще очень красивого, свежего и румяного лица, с большой окладистой русой бородой, Пармен Степанович Трилистников имел необыкновенно мужественный, молодецкий вид энергичного, властного адмирала.
При виде его никто и не подумал бы, что он находится в позорном повиновении адмиральше, трусит ее и с большим апломбом повторяет ее слова, считая их собственными.
Матросы рявкнули, словно оглашенные, как один: "Здравия желаем, ваше превосходительство", но в энергическом и отрывистом вскрике ста шестидесяти человек только слышалось: "рааар, двааа, ство!"
И напряженно выпученные глаза их так впились в адмиральское лицо, точно действительно хотели съесть его от радости - до того хорошо были выучены матросы "Воина" встречать и провожать начальника эскадры.
Адмирал был доволен от произведенного им впечатления. Недаром же, здороваясь с матросами, он называет их молодцами. Но не на всех судах его эскадры так восторженно вскрикивают.
Адмирал даже забыл в эту минуту, о чем наказывала ему адмиральша; он не хмурил бровей и не делал глубокомысленно-глупых глаз. И, словно бы желая осчастливить и капитана, который как шарик катался за величественной фигурой его превосходительства, адмирал, полуотвернувшись, сказал капитану на ходу:
- Молодцы у вас, Алексей Иваныч...
- Точно так, ваше превосходительство. Молодцы!
- Главное: дух, Алексей Иваныч!.. Дух-с!
Сопровождаемый капитаном, старшим офицером и молодым мичманом, адмиральским флаг-офицером, адмирал спустился вниз осматривать крейсер.
Матросам скомандовали разойтись.
Все молодые, приодетые в чистые рубахи и штаны, с новыми фуражками на головах и более тщательно вымытые, подстриженные и побритые по случаю "внезапного" посещения адмирала, обыкновенно узнаваемого на судах эскадры накануне, матросы разбились по кучкам на баке.
По обыкновению, разговоры начали с адмирала, которого уже давно не видали на крейсере и которого матросы на эскадре прозвали фамильярной и, казалось, совсем несоответственной здоровенному и мужественному виду адмирала, кличкой "Пармешеньки".
Придумал эту кличку рулевой Векшин.
Пустивши ее, он объяснил на баке, что услыхал кличку на берегу от ребят с "Олега". И никто, конечно, не сомневался.
Это был смирный, тихий и усердный чернявый матросик, худощавый и невзрачный, с едва уловимым лукавством в блеске его сторожких карих глаз и необыкновенно боязливый перед начальством. Вел он себя, как сам говорил: "очень аккуратно, чтобы не вышло каких-нибудь неприятностей".
И в то же время Векшин любил пофилософствовать, и предпочтительно насчет порядков на службе и начальства. Трусил, как заяц, всяких "неприятностей", даже малодушно лебезил - и все-таки предавался мечтаниям и на начальстве изощрял свою выдумку на клички, предоставляя славу авторства кому-то неизвестному. Но зато про себя радовался, что прозвища господ нравятся на баке и разносятся по судам эскадры. И он удовлетвореннее мурлыкал какую-то песенку, вдумчиво поглядывая на бездонное небо.
Только с своим закадычным другом, марсовым Бабушкиным, делился Векшин своими, как он выражался, "загвоздками", которые лезли в его беспокойную душу. Но даже и другу не признавался в выдумке.
И теперь, когда начальство было внизу, Векшин подошел к Бабушкину и, оглядевшись, где боцман, спросил, понижая голос:
- Видел?
- А что?
- Слепые вы все разве?.. Ведь вовсе полагает о себе, быдто и взаправду "орел"... И форц-то какой...
- И диковина, братец ты мой! Обмозгуй-ка.
- Про что, Нил?
- Такой ахтительный бык и позволяет помыкать собой бабе... Хучь бы молодой... А то... "пучеглазая ведьма"!.. Как это понять?
- И очень даже пойми... "Пучеглазая" недаром у нас за адмирала. Она мужчинского характера и с умом и с амбицией... В строгости держит своего "Бык-Быкыча", даром что с лица не лестней акул-рыбы... Чуть что - и по загривку... Не смей бунтовать. Я, мол, княжеского рода и богатеющая шла за тебя... А окромя бычьего твоего вида никакой, мол, у тебя амуниции. Адмиральский вестовой обсказывал, как "Пучеглазая" его учит. Я, мол, с большим понятием, а тебе, говорит, милуше, богом отпущено в обрез только, говорит, едва хватит для лейтенантского звания. Ты, говорит, из-за меня и в адмиралы вышел... Показывай себя, какой ты у меня "тамбурмажористый" человек, а говорить не говори... Только похвали или поругай. И кушай, говорит, до отвала, какую хочешь скусную пищу, дуй, говорит, самые дорогие вина, играй в карты, одно слово... Денег, говорит, у меня много, и дом у меня в Петербурге - вроде быдто дворца... Знай пользуйся - и только чтобы находился в постоянном моем повиновении и состоял, говорит, при своей верной супруге в самом полном законе. Чтобы никаких подлостей... И что бы, говорит, вышло без меня из такого статуя?
- Что ж он?
- Что ж ему? Знает, мол, "Пучеглазую", молчит. И какая ему жизнь без нее?.. И какой ему ход?.. И опять: уж зазнался в богатстве, что вошь в коросте... Как-никак, а все-таки - надо правду сказать, - "добер", если бы не "пучеглазая". То-то и пойми, братец ты мой! - закончил Векшин, завидя подходившего боцмана.
Нечего и говорить, что Векшин, передавая слова адмиральского вестового, пользовался ими как канвой, на которой рисовал узоры своей фантазии. Но как бы то ни было, хотя бы адмиральша в действительности и не "учила" адмирала так, как рассказывал Векшин, но его выдумка не лишена была художественной правды и отвечала потребности возмущенного и трусливого сердца.
Тем временем адмирал заглянул на кубрик, в машинное отделение и в лазаретную каюту. Там адмирал подбодрил чахоточного умирающего матроса тем же окриком: "Здорово, молодец!" и, поднявшись наверх, взошел на мостик и приказал забить артиллерийскую тревогу.