Я с трудом вспоминал все, что происходило со мной, солдатом, на войне. Я верил в свою судьбу, в свою несокрушимую веру в человека, в душевную силу, в возможность уверенного преодоления всех трудностей, во все лучшее. А также в моей способности начать новую жизнь.
Рождество прошло, как и все остальные дни. Мы много пили, но специально никто не праздновал.
Год свободно катился в руки Бога, и все новое уходило в корзину вечности. Оставались только мечты о возвращении домой и о мире. Мы снова жили еще в подземном солдатском городе в Мома-чине, и нас можно было сравнить с индийскими отшельниками, замурованными в магических храмах и лесах. Вели жалкое существование, которое бередило наши души. Не только земля и бревна над землянками отделяли нас от мира. Так же и наши души возводили стену вокруг себя или пытались затаиться от бушующего времени. Мы жили, словно в каком-то заколдованном сне. Одна ночь сменяла другую, а мы все шли и шли по какому-то мистическому мосту. И в то же время нас окружала прозаическая реальность. Кровь авантюристов и путешественников стучала в нас, пробуждая тягу к далеким странствиям, которые, к сожалению, слишком часто становились реальностью, и возвращение домой откладывалось на неопределенный срок.
Нам снова приходилось отступать. Русские постоянно прорывали фронт, и за нашими спинами гремел огонь сражений. А мы шли и шли.
Прошли через объятое дымом и пожарами Момачино. Огни пламени отражались на белом снегу. Кроваво-красные ракеты взлетали по ночам над землей. На рассвете мы останавливались, а вечером уже двигались по лесу близ Мало-Красницы. Меня определили в связные, и это дало мне возможность спать больше других.
Светлый сосновый лес. Мы остановились на опушке под непрерывный грохот снарядов и треск пулеметов. Русские не атаковали нас, их разведгруппа была расстреляна на нейтральной полосе. Зима стала жестокой. Иней украшал лес, опустившись на ветви деревьев. Я любил лес, снег на елях и соснах в солнечном огне, иней по ночам в полнолуние. Ночью непонятное беспокойство часто гнало меня на улицу. Я любил жизнь, зиму и опасность. Было такое чувство, как будто я собираю урожай уже долгое время.
Я стал авантюристом, бродячим нищим, путешествующим бродягой. Как ненужный мусор гнала меня военная судьба по миру, и бесконечные ее дороги не имели конца. Повторяю, я любил жизнь, зиму и опасность. То, что я терял, вновь получал обратно с прибылью. В своем уединении и скорби видел магический смысл. То, что я пропускал в жизни, приносило мне только выигрыш. Что мне казалось значительным, то это только мой авторский труд.
Я спокойно шел по жизни, она падала мне в открытые руки, и Бог приближался ко мне. Время и вечность проходили. Я любил жизнь.
Поездка на санях. Я летел над лесом. Свистела метель, лошади ржали. Ночь казалась сказочным, пьяным праздником. Испуганные путники прыгали из саней в снег, поднимая его облака к небу. Бочки потрескивали на морозе. Я пел дерзкую песню. Как плывущие по небу облака и звезды, я прогонял всю эту погруженную в дрему страну, поля и свою уединенность, воодушевленный молодостью и ощущением полета. И не было конца этой снежной дороге. Тоска уходила, иней садился у меня на волосах. Шумная поездка в неизвестность опьяняла меня, вызывала безграничное, бьющее ключом желание сделать бесконечным свое существование на этом свете
Я получил на один час свободу в русской холодной стране. Я любил жизнь.
Годы шли, смерть нависала над землей, Богом и звездами, которые умирали на западе. На планете продолжалась война, и не было ей конца. Я был солдатом, пережил много трудностей, опасностей, боли и приключений. Но я любил жизнь.
Пауза
Пауза. Отпуск на родине. Возвращение домой. Домой, домой! И все же это только отпуск, только пауза. Война продолжалась. Но я покидал поля сражений. Я любил жизнь53.
Штефан Шмитц
«МЫ ЖИЛИ, РАЗРУШАЯ СВОЮ ДУШУ» Соприкосновение со злом и чувство долга
«Пиши мне, мой друг. Пиши, если ты еще жив». С волнением просит Георг своего друга Вилли Вольфзангера в августе 1944 года, чтобы он подал хотя бы признаки жизни. И ждет напрасно. От Вольфзангера он не получил больше ни строчки.
Только несколько недель отпуска оставались Вольфзангеру в феврале 1944 года, чтобы привести свой дневник в надлежащую форму. Он заканчивает его, несмотря на предстоящее возвращение в Россию, в странно возбужденном состоянии. «Я снова возвращаюсь. Я люблю жизнь». В течение ряда прошедших лет он должен был принимать участие в сражениях и в. форсированных маршах. «Как в «Дорожной песне» Шумана, предстоит моя пятая поездка в Россию», — отмечает Вольфзангер в своем дневнике. Он служил в 14-й роте 279-й пехотной дивизии 95-го пехотного дивизиона, которая вела бои на фронте под Витебском, более чем в 400 километрах к западу от Москвы. Его подразделение принадлежало к группе армий «Центр», которые держали
оборону в центре острия клина, выдвинутого на восток. Несмотря на настояния генералов этой группы отвести их армии на запад, Гитлер приказал всеми силами удерживать фронт. 22 июня 1944 года, в годовщину немецкого нападения на Советский Союз, Красная Армия приступает к решающей атаке. Выступая в английской телевизионной серии о Второй мировой войне, бывший красноармеец Веньямин Федоров говорил, что советские войска на этом участке фронта действовали так же, как немцы тремя годами раньше. «Действия немцев, — утверждал он, — на их оборонительных рубежах было глупым... Наша артподготовка ошеломила их. Массивный артиллерийский огонь был настолько силен, что немцы в своих окопах не слышали ничего, кроме страшного грохота. Все их долговременные укрепления были уничтожены. Это стало для них смертельным ударом... Немцы пытались держать оборону до последнего солдата, но были все обречены на верную смерть». Служба розыска Немецкого Красного Креста в 1970 году сообщила матери Вилли Вольфзангера, что, когда по обе стороны Витебска русские войска перешли в наступление, рота Вольфзангера была брошена в бой и вскоре после этого «уничтожена». «Только маленьким группам солдат удалось выйти из окружения и, добравшись в начале июля до линии Борисов, Ле-пель и Молодечно, снова присоединиться к немецким войскам». Все говорило о том, что у пропавшего без вести солдата Вольфзангера было очень мало шансов выжить. Как сообщало командование вермахта 30 июня 1944 года, в середине Восточного фронта группа армий «Центр» вела ожесточенную борьбу, но потерпела поражение и практически более не существует. Ее крушение — одно из самых тяжелых поражений армии во всей войне. Примерно 350 ООО солдат — больше, чем под Сталинградом — было убито, пропало без вести или попало в плен. Это была битва, в которой Вольфзангер погиб с наибольшей вероятностью, фактически означала окончание войны в России.
Вилли Вольфзангер оставил после себя редкий для двадцатитрехлетнего молодого человека обширный дневник. Большая его часть написана непосредственно на войне. В маленький еженедельник он сумел поместить целую книгу из своих произведений. К 1942 году Вольфзангер написал около 400 стихотворений, 13 прозаических произведений, 250 писем. К этому времени он прочел 50 книг и проехал 11 000 километров по стране. В 1943 году он написал еще 300 стихотворений, 8 прозаических произведений, 300 писем. Он провел в пути еще 9000 километров и прочитал 50 книг. Письма Вольфзангера — это описание его бегства от военных будней и их обработка. Параллельно с сочинениями о войне он пишет стихотворения о любви. Он доволен, «рад и счастлив тому, что имеет возможность писать». Вольфзангер настоятельно требует от матери подтверждения, что отправленные ей письма доходят до адресата, и часто делится соображениями, как доставлять ее почту к нему возможно быстрее: «Пожалуйста, посылай письма авиапочтой (обязательно с двумя марками)». Он отправляет длинные списки с перечнем книг, которые ему необходимы и которые наверняка имеются в его родном городе Дуйсбурге. Отчетливые следы самого внимательного прочтения присылаемой литературы сохранились на страницах его военных рукописей. Например, на полях книги Эрнста Юнгерса он пишет: «Пришел в восторг». Но заказывает также и Шопенгауэра, Рильке, французских моралистов и томик Лаотса «Верный путь к себе».
Его мать сохранила письма сына, присланные через почтовый ящик полевой почты. Во время войны их время от времени доставляли в Дуйсбург из Баварии. Часть писем была утеряна, но двоюродной сестре Вольфзангера — Ханнелоре, которая живет сегодня в городке на Боденском озере, многое удалось сохранить. Она всегда заботилась о нем, оставшемся в возрасте семнадцати лет без отца с овдовевшей матерью. После ее смерти она унаследовала коробку с тысячью листами рукописей своего двоюродного брата. Лишь много лет спустя она взяла на себя труд взяться за неупорядоченные и частично с трудом дешифрованные рукописи, разобрать и прочитать их. Большинство писем и рукописей находились в очень плохом состоянии: чернила выцвели, почерк неясный. В 2002 году Ханнелора начинает поиски эпистолярного наследия Вольфзангера, послав запросы более чем в 70 учреждений, беспокоясь о том, чтобы оно не пропало после ее смерти. Она пишет в университеты и издательства и изредка получает ответы. Только благодаря внимательному отношению редактора «Штерна» Ште-фании Корте, с которой удалось наладить контакт, вышла в свет эта книга.
С самого начала Вилли Вольфзангер надеялся, что его работы — а именно военная книга — будут опубликованы. Он беспокоился, что издатели, находящиеся далеко от фронта, не найдут для себя интересной публикацию его записок, хотя с политической точки зрения они были совершенно безобидными. С горьким юмором он подводит в конце 1942 года некий баланс: «Если я никак не показал себя в литературе, то все же даже при отсутствии особого расположения ко мне два издательства предоставили свои страницы для моей изнасилованной музы».
Тем не менее остается спорным вопрос, доволен ли был бы Вилли Вольфзангер публикацией своей военной книги в ее современной форме. В ней явно не хватает конца. Остается много неясностей. Методика повествования не однозначна. Некоторые переходы еще сырые, окончательно не оформленные. За несколько недель до смерти Вольфзангер отсылает фрагменты своей рукописи домой, имея в виду, что с их помощью сумеет позднее доработать книгу. К сожалению, эти фрагменты в основной своей части не сохранились. Существенны лишь «дополнения» к тексту, где автор описывает первые месяцы со дня его появления на территории России в 1941 году. Они имеются только во фрагментах. Однако их литературное качество говорит о том, что Вольфзангер уже нашел необходимую форму своего повествования. В апреле 1944 года, в следующий отпуск, он, описывая свое пребывание в военном госпитале, формулирует свою «основную задачу»: окончательно довести текст, придав ему необходимую форму после обработки черновой части рукописи. В других письмах он называет свои заметки «недоделанной постройкой». Вольфзангер жалеет, что все необходимые записи, имеющиеся в его распоряжении, не захватил, отправляясь в отпуск. Многие главы книги записывались ночью, так как Вольфзангер был вынужден соблюдать строгий распорядок дня, установленный на фронте. Он часто по много раз переписывает отдельные части рукописи, прерывает записи и оканчивает их позднее. Вольфзангер сам пишет об этом так: «Россия. Приключения. Отъезд. Начато 16.12., готово 17.12.43; возвращение домой, 4-й отъезд. Путь к катастрофе 18.12 начато, 20.12 окончено; в болотах брянских лесов 20.12 начато, 23.12 окончено; бегство 23.12». Письмо от декабря 1943 года содержит подробные указания, касающиеся его работ:
«Сегодня, в понедельник, закончил описание моих переживаний первого и третьего возвращения домой. Это должна быть военная книга «Россия. Приключения. Отъезд». Работа огромная. Я должен собрать много материала и привести его в порядок. И все же я уже сделал кое-что. В первую зиму даже два раза переписал заметки в своем дневнике, обработал стихотворения и воспоминания. Но позднее мне придется обратиться за помощью также еще и ко многим письмам, которые я писал. Для многих частей я, к счастью, сохранил события в своей памяти (к счастью, по-прежнему отличной). Я не знаю, как мне обозначить свое произведение. Это и не роман, и не дневник, и не перечень фактических данных. Вероятно, ему можно дать заголовок «Покаяние». Это действительно покаяние, которое выявилось в моих поисках определения войны и политики, которые я не приемлю. Я не хочу никого осуждать, пусть за это говорят приводимые мною факты и мои собственные переживания. Иногда я сожалею, что не имею всего материала в руках, но, может быть, это и к лучшему, так как я имею возможность непредвзято высказываться о происходящих событиях...
(Далее строка неразборчива.)
Более точных данных я не привожу, если написанное ясно и без них».
Закончив первый фрагмент, он сразу же берется за его переработку. Только описывая свои переживания в Ярославе поздним летом 1941 года, он перерабатывает их четыре раза. Вольфзангер надеялся полностью завершить свою работу в начале 1944 года. «Я даже не знаю точно, какую форму примет моя книга и в каком стиле мне ее оформить. Пока все написанное еще фрагментарно». Затем он решается, очевидно, дополнить книгу оживленной перепиской со своим другом Георгом, который служил в Норвегии, а после войны стал журналистом. Эти письма должны были послужить окончательному оформлению общей идеи книги. Кроме того, Вольфзангер нашел в это время форму, в которую собирался облечь свою книгу. 28 марта 1944 года, будучи в отпуске, он радостно сообщает об этом своим родителям: «Наконец я нашел лучшую форму для книги и ясную структуру, в которую необходимо облечь мое произведение. Если бы я имел здесь материал, я мог бы закончить все сразу. Но именно этого я и не хочу. Я оставляю для себя еще время и, может быть, еще раз перепишу все заново. Продвинуться вперед мне очень помогли критические замечания Георга на мою рукопись». Из заголовка Вольфзангера «Покаяние» следовало теперь, что «книга должна быть более или менее независима от хронологического описания событий, а опираться на их реальность и на восприятие глазами поэта». Он уже знал, что днем позже «расширит свое изложение». В феврале 1944 года уже готовую рукопись он сократит и расширит ее за счет изложения военных событий, в которых принимал участие.
Вольфзангер, как писатель, проявляет себя даже в небольших заметках. Это относится, например, к его переписке с Георгом, с которым он общался многие годы. При этом он пишет, что его друг не верит в его призвание как поэта и делает ему серьезные замечания, советуя описывать свои переживания реалистично и правдиво. И считает, что кое-что нужно переписать заново. Георг критикует также некоторые автобиографические страницы из работы Вольфзангера: когда он взял их в руки, то испугался и при всем их очаровании положил обратно на стол. «Когда пелена спадает, уходит в сторону квинтэссенция вопроса, и не остается ничего, кроме насмешливых замечаний». Георг предполагает, что друг после этих слов может не подать ему руки, но его замечание: «это истинная правда». Затем он продолжает: «Стоит ли все же говорить тебе эту правду? Но если я, к примеру, воспринимаю твой текст как «игру» или «улыбку Марсе
*Трокад Марсель (1830—1850) — доктор медицины из Кастилии, автор юмористической книги «Источник Ребекки».
ля Трокадато*» должен спросить себя, к чему все это? У меня не останется ничего, кроме чувства пустоты. Если смысл нашего искусства в том, чтобы воспевать ничего не значащие детали, то в чем он заключается?» Это разногласие относится, правда, не к данной рукописи Вольфзангера, а характеризует тот спор между друзьями, который они, вероятно, вели и по другим работам Вольфзангера. Военное поколение могло бы оценить «Покаяние» Вольфзангера как исповедь в его слабости и отчаянии. Поэтому книга подлежала некоторой трансформации и обработке, как, в общем-то, это и следует из замечаний на ее фрагменты Георга. Сегодня нас поражает тон переписки друзей, глубокая серьезность, с которой обсуждаются различные вопросы, и язык, который предполагает, как само собой разумеющееся, поэтические задатки у обоих молодых людей. Тем не менее слова Георга касаются сути личной катастрофы Вольфзангера и его военных переживаний. Вилли пишет: «Если ты возражаешь мне, то должен прямо сказать: да, мой друг, я ничего не могу тебе ответить, так как не считаю возможным обсуждать с тобой эти проблемы. Я считаю нужным видеть жизнь в ее самом отвратительном обличье. Я знаю также, что в настоящий момент она вызывает у меня брезгливость. Но этот мой вывод для меня не окончателен. Поэтому я молчу как поэт». Но Вольфзангер не молчал. Он оставался верным своему первоначально выраженному кредо: изображать в своем «Покаянии» все детали происходящего и свои собственные переживания. И именно благодаря подлинности его повествования оно приобретает такую силу и мощь.
В архиве Вольфзангера имеются многочисленные документы, говорящие о том, что именно книга «Покаяние» имела для него определяющее значение. Он видит в ней мощное и беспощадное осуждение войны. Соответствующая всем литературным канонам, эта книга по праву может считаться основным произведением молодого поэта. В течение всей своей солдатской службы он ведет каждодневные записи — причем в различной текстовой обработке, — касающиеся самых различных проблем, связанных с его пребыванием на фронте. Вольфзангер писал повести и другие прозаические произведения, которые составляют значительную часть его литературного наследия. У него также много стихотворений, часть которых представляет собой его личные размышления, быстро написанные, не всегда хорошо рифмованные и согласованные. Дневники — это опора его памяти, с большим числом сокращений, иногда всего лишь с одним определяющим словом, и, наконец, письма к людям, с которыми он поддерживал контакты, и к друзьям. Он пишет матери, но не хочет ее зря беспокоить, поэтому в своей корреспонденции обходит наиболее трагические военные события и прежде всего случаи, когда приходится плохо ему самому. То, что из его писем применимо для книги, он выписывает в свою записную книжку, прежде чем отправляет корреспонденцию. В документах десятки страниц, напечатанных на машинке, соседствуют со страницами, написанными от руки. То, что он отбирал из своих записок, будучи в отпуске, Вольфзангер дословно переносил в рукопись.
Сравнение текста книги с письмами и дневниками говорит о том, что Вольфзангер осознанно и тщательно отбирает наиболее качественный материал. Он не освещает — по меньшей мере, не заведомо — своей роли на войне. Отсутствие сцен, которые были бы характерны для его собственного возмужания, говорит о том, что он поставил перед собой задачу написать серьезную книгу. Поэтому он не оставляет в своей рукописи места для различных нелепых и комических случаев, с которыми сталкивается на фронте и в тылу, но в письмах к матери на них останавливает особое внимание, чтобы ее развеселить. Это главным образом описания событий, происходящих в перерыве между боями и часто затрагивающие его лично: по-видимому, таким образом фронтовик тоскует по всем свежим, свойственным юности впечатлениям, которые были обычными для него в домашней обстановке. Часто он чувствует себе не двадцатилетним, а хорошо развитым четырнадцатилетним мальчишкой. Во время своих поездок в Германию Вольфзангер прежде всего наслаждается невозможными на фронте нормальными отношениями с женщинами. В письмах из военного госпиталя Нойбранденбурга он, например, сообщает: «Сестра Фридель отказалась подтирать сопли у страдающих заболеваниями почек больных, которые ведут себя как младенцы в рубашках для грудных детей». С Ингой, которая называет его «сладким младенцем», заставляя пить валериановые капли, он любезничает, но в то же время, когда лежит в кровати, разрешает только «осмотреть мои мозоли», не давая поднимать одеяло, «когда она убирает утром кровать». Полугодом позже он пишет из военного госпиталя в Оберхофе домой:
«Я должен был оставлять мою тарелку чистой, чтобы маленькой Анне не приходилось убирать остатки пищи. Их я сложил в бумагу и выкинул. Вальтер поднял мой сверток; секунду промедлил и затем бросил его мне в голову. Остатки котлеты были размазаны на моих очках. Я соскоблил их, и бросил котлету прямо ему в рот. Тогда он стал пытаться обмазать ею маленькую Анну, но она вылила ему целый кувшин воды на лицо. А я — беззащитный, не в силах остановить смех — получил еще от Анны пинок под зад. Но потом я отомстил обидчику, закрыв его с Анной в палате, предварительно разобрав постель и таким образом скомпрометировав ее. Но потом мы, конечно, помирились! Это замечательно, не правда ли? Но я писал уже однажды, что нельзя сравнивать наше отношение здесь с сестрами с тем, как относятся к ним солдаты на войне».
Однако такие веселые моменты в жизни были, конечно, исключением. В течение долгого периода времени жизнь Вольфзангера состояла из сплошных опасностей и лишений. И не только непосредственно на фронте, но за его передовой линией.
Особенно в течение последних двух лет, когда солдаты испытывали особую жадность к жизни, иногда зловещую саму по себе. Так, Вольфзангер то оглушает себя спиртом, зная, что тем самым разрушает свой организм, то сближается с женщинам в занятых немцами областях. Он делает это, не считаясь со своей совестью, которая не всегда сдерживает его. Например, он пишет, как одурманенный вояка, которого только истощение может удержать от секса, ищет его, встречаясь без разбора с женщинами за линией фронта. Он приводит свое наглое требование («матка, пришли нам две паненки, не отказывай усталым солдатам») в письме от мая 1944 года. Его мать уже давно знает, что паненки — это молодые девушки — «девочки-подростки», как называет их Вольфзангер. Они возникают в его письмах вновь и вновь. Он сообщает о «разведке» в «заполненной паненками сауне». Но ищет Вольфзангер скорее защищенности, чем секса. Это, очевидно, гораздо труднее найти на войне, где бывшие гражданские лица ведут борьбу за существование. Он пишет своему дяде из Украины: «Конечно, хороши женщины, стройные, гибкие с прекрасными лицами и при косметике. Но ни грязные, безобразные девушки, которые предлагают свои услуги за кусок хлеба». В начале войны он еще боится домогаться любви у женщин чужих народов. Но в 1944 году это уже не имеет для него большого значения. По крайней мере, можно пользоваться их услугами время от времени. Жизнь солдат на войне больше уже не является чем-то чрезвычайным, а становится обыденной. К удивлению, ему — солдату оккупационной армии, — по-видимому, удается создать нормальные связи. От российской действительности он больше не может уклониться, уходя в свои занятия литературой и музыкой. Вольфзангер все чаще встречается с русскими людьми, которые вовсе не похожи на те карикатурные образы, которыми изображала их нацистская пропаганда. На позициях за Витебском Вольфзангер в мае 1944 года влюбляется в Клару. «Кто знает, что могло бы случится, — спрашивает он, — если бы эта связь не закончилась очередным отступлением. «Прощание с Юрковаше-но было тяжело всем нам. Вчера вечером я еще лежал в постели у Клары и утешал ее до тех пор, пока она не заснула вся в слезах. Но утром, когда я наградил ее прощальным поцелуем, она уже не плакала, а только всхлипывала, как Паула. Ее отец желал мне счастья, и мать одобряла меня. Разве такие люди могли быть моими врагами? Никогда».
Когда Вольфзангер позднее возвращается в эту в деревню, Клары там уже не было. Ее обвинили в связи с «подручными вермахта». Ясно было, что речь шла о ее связи с Вилли, хотя здесь, скорее всего, было меньше любви, а больше склонности к проституции. Вилли пытается облечь это приключение в романтическую форму, но это никак не согласуется с его дальнейшей жизнью между фронтом, военным госпиталем и отпусками. Иногда кажется, что эта романтика была необходима для него лишь ради того, чтобы без заботы написать очередное любовное стихотворение. Жизнь — это форма постоянных переездов и прощаний; и Вольфзангер согласует романтические представления со своими душевными настроениями. Под заголовком «Стремления» он пишет стихотворение «для Лоры»:
Примири меня с моей судьбой,
Дай хоть немного последнего счастья
И позволь мне войти
В раскрытые поутру ворота.
Можешь ли понять ты,
Как хочу я вернуться в свой старый надежный дом? Позволь мне снова увидеть твою улыбку, Твое дорогое лицо.
Я буду счастлив вновь услышать твое слово, А затем спокойно уйду умирать одиноко. И знай: моя жизнь была прекрасна.
Поэт смотрит на себя словно со стороны. Солдат утешает себя и находит странным, чувствуя, что сам стал одним из тех, кто посылает любовные послания женщине. «Мы, солдаты, люди жестокие и суровые и поэтому радуемся, как дети, всяким нежным словам и жестам. И поэтому наши упрямые головы не имеют в мыслях ничего другого, кроме возможности как можно скорее снова вернуться к своим мамам или Лорам, Ханнам, Гретам и в мирной обстановке прижаться к ним в их теплых гнездышках! Да эти мужчины и герои настоящая загадка! И я не представляю себя никаким исключением из них».
Борьба и лишения, страх и долг, жажда мира, возвращения на родину и забота о своих близких — вот что определяло жизнь Вольфзангера и его друзей на фронте. Чем хуже становится положение немецких подразделений, тем активнее снабжают их спиртом. В большинстве случаев это водка, чаще всего разбавленная с различными добавками. Солдаты называют эту смесь ликером. «Плохая водка отражается на моем здоровье, — сетует Вольфзанrep, — я просыпаюсь с дурной головой. Но продолжаю утешать себя в пьянстве». Напиваясь, он падает со скамьи, приятели снова поднимают его и на следующее утро рассказывают ему все, что с ним произошло, так как Вольфзангер ничего не помнит. Если удается достать хороший спирт, то больную голову удается им вылечить. «В состоянии похмелья я остаюсь только несколько минут, а потом прихожу в себя, выпив смесь коньяка». Это не имело бы особых последствий, если бы компания не напивалась каждый день. Вольфзангер пьет с другими солдатами, напившись, они посыпают себе волосы порошком от вшей, погружают друг за другом головы в холодный ручей или в ведро с мыльной водой. Вольфзангер пьет даже тогда, когда остается один, и делает заметки в своем дневнике, если, конечно, у него есть запас водки. «Полбутылки шампанского орехового ликера, — отрезвляют меня, — пишет Вольфзангер в одном из своих писем. — У нас не было ничего другого во время прекращения военных действий, кроме стакана бренди или другой выпивки. Не было больше ничего, что могло бы принести нам забвение. Поэтому мы цеплялись за вино. Души наши были опустошены, мы жили между боями и тяжелым трудом, и при этом старались достойно исполнить свой долг». Постоянный переход от опьянения и головных болей к новому опьянению и новым головным болям начиная с конца 1943 года сказывается на способности Вольфзангера к литературному труду. «Крепкий спирт отрицательно влияет на мою работу», — отмечает он на Рождество в своем дневнике. Однако несколькими днями позднее во время новогоднего празднества пишет о своей способности отказаться от алкогольного наркотика. «Я веду отныне праведную жизнь. Алкоголь не берет меня (до этого я все время пил водку)».
Любовь к матери в первую очередь заставляет Вольфзангера не предаваться депрессии и опускаться до полного алкоголизма. Для нее он собирает остатки юмора, чтобы возможно легкомысленнее отнестись к тому, что происходит на фронте. Он находит для него место.
Голод пронзал меня насквозь. Я разрывал бандероль, Доставал из нее огненные купюры И поедал их с наслаждением Среди огня, дыма и пепла. О,созерцание!
В стихотворении «Из свежего прошедшего дезинфекцию рукава моей меховой куртки» он благодарит мать за ее письма и одобрение его творчества. Кажется, что он все еще может поддерживать в себе радость, оптимизм и душевную стойкость. Он ест пирог, присланный «милой мамой», и ее внимание скрашивает ему трудные дни, подвигает на сочинение стихов. Он говорит: «Тень Гёте и легкость Шиллера вдохновляют меня».
Пирог стал мечтой для Адама.
И он вкусил его в раю.