окнах слабый свет! Возчик заснул, предоставив лошадям
идти куда хотят; я закрыл глаза и задремал, пока не на-
чалось головокружение, которое разбудило меня. Телега
соскользнула в котлован и свалилась. Боеприпасы,
плащ-палатки и разные другие вещи лежали в грязи. Ло-
шади тоже упали, ослабли и не могли выпутаться из вож-
жей, чтобы встать. Возчик ушел просить помощи, а я сел
на плащ-палатку и стал ждать. Ночью пошел дождь, и я
потащился в дом. Словно привидение, бледный, со сле-
зящимися глазами, я вошел в хату. Женщина принесла
молоко, девушка пододвинула ко мне пшенную кашу.
Я ел молча, разделил свой шоколад и отломил ребенку.
Затем почувствовал, что не могу сдержать слез и вышел
на улицу. Так страшно стало быть одновременно челове-
ком и солдатом. Возчики вернулись. Мы снова запрягли
лошадей и пошли дальше в темноте. Я упал в канаву; хо-
лод пронизал меня насквозь. Я поднялся и пошел даль-
ше. В каком-то доме заполз под кровать и лежал там ме-
жду тряпьем, рядом с кошкой, на тонкой соломе, дрожа
от холода, пока не погрузился в сон. Никто не нашел меня. Так я и провел всю ночь без всякой охраны.
Утром мы шли снова под серым дождливым небом, в грязи, по холмистой местности. Проходили деревню за деревней, не зная даже их названий. Переночевали в школе на холме. Поставили винтовки в козлы, так как слишком устали, чтобы позаботиться о своей безопасности. Вероятно, мы остановились вдали от наших позиций на нейтральной полосе, скорее всего за спиной атакованных русских. Но мы уже не имели никакого отношения к боевым действиям, а только маршировали и бедствовали.
Фатеж. В этой деревне мы нашли дом, поймали гусей, ощипали и сварили. Ели кислый крестьянский хлеб. Затем выставили охрану. Вышли из деревни глухой ночью и почти один час шли, пока не подошли к колхозному двору, где стояли наши орудия. По часу каждый из нас нес караул, а потом два часа спали в подвале дома в грязи, на холодных камнях. Кругом бегали крысы. Едва мы проснулись, как снова надо было идти.
Судьба преследовала нас. Мы ненавидели самих себя. Любовь к ближнему умирала на войне. Никакая любовь, никакой смысл, никакие друзья не радовали нас. Даже для Бога уже не осталось места. Я читал Новый Завет. Его слова были последней надеждой, последним сопротивлением против страшной действительности и все же оставались для меня мертвыми. Ни проповеди, ни теоретические построения не могли справиться с этой жизнью, которую мы раньше не знали. Душа угасла и вырвалась разочарованным криком. Мы должны были ненавидеть самих себя, всякая любовь была забыта, разбившись у порога собственной судьбы.
Бог и звезды исчезли для нас в этом всепоглощающем горе. Солдатская боль порождала ангелов, демонов, богов и гениев, а война выхолащивала всю душу. Мы не знали границ своей участи. Смерть подходила к нам все ближе и ближе. Она не грозила мне, не показывала свою косу, но демонстрировала неприкрытую действительность. Я видел первых убитых в этой войне. Это были русские солдаты, которые заняли деревню и беззаботно устроились у кастрюли с картофельным супом, жадно вылавливая из него картошку. Наш авангард ворвался в деревню и уничтожил их всех. Они валялись в канаве на обочине, коричнебые, безмолвные, со сжатыми кулаками. Снаряд разорвался как раз среди них. Трава разрослась, осенние цветы расцвели, смыли свернувшуюся кровь с обезображенных тел. Я долго стоял рядом с трупом солдата, который, так же как и я, когда-то дожидался своей участи. Никаких мыслей не появлялось в моей голове. Я стоял молча. Убитый говорил за меня лучше, чем я мог бы когда-нибудь сказать: потерянная жизнь, война и близость смерти. Он лежал не захороненный, а за ним высился ряд березовых крестов, где, вероятно, лежали те, кого расстреляли из винтовки. Теперь их ничего не отличало друг от друга. Никаких ангелов у него не было, никакие духи не печалились о нем, и ничто не украшало его могилу, кроме травы и колосьев. Ночью над ним сверкали звезды, дожди обливали его тело, вороны клевали мясо. Это была смерть. Тогда я ясно представил себе, что меня ожидает такая же гибель. И это была правда, а не сон. Но в душе я не мог с этим согласиться. Возможность смерти не причиняла мне боли, такой, как доставляла нужда и бедствия каждодневной жизни. Мы шли дальше.
Жизнь была похожа на маску, под которой скрывалась неизвестность. Никто не испытал ее боли, не ощущал своей вины за происходящее, однако не придется ли в какой-нибудь из будущих дней ответить за тысячу совершенных преступлений?
Я нес маску воина. И только через два года понял, какова была моя роль в этой войне, понял, что уже больше не буду таким, каким бы хотел быть. Но я все-таки знал, что буду им, если сумею завершить эту бессмысленную бойню.
14 Вольфзангер в начале ноября 1941 года прибыл
в Курск. 6.11.1941 г. В середине ноября начинается вто-
рая фаза операции «Тайфун», которая полностью измо-
тала плохо снабжаемые немецкие войска, подошедшие к
Москве.
15 Штурм города, расположенного в 50 км северо-
восточнее Курска, начинается в последние недели нояб-
ря. 4.12.1941 года город был взят. На армейских картах
он носит наименование Стешигри.
16 Популярная народная песня в память Степана
(Стеньки) Тимофеевича Разина, вождя русского кресть-
янского восстания в XVII веке.
17 Маленькая река между Курском и Воронежем, те-
кущая на север. Температуры в конце ноября 1941 года
упали до минус 25°С. Вермахт должен был констатиро-
вать, что он не сможет завершить кампанию против Со-
ветского Союза в этом году.
18 5 и 6.12.1941 года начинается зимнее наступле-
ние советских войск. На восточном берегу Тима между
Уринок и Волово, куда Вольфзангер попадает в эти кри-
тические дни, лежит маленький городок Никольское, ко-
торое автор именует иногда Никольсдорф. Гитлер запре-
щает вермахту в середине декабря дальнейший отход и