64089.fb2 Биография, творчество - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9

Биография, творчество - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 9

33. На эти слова центурионов Антоний ответил следующее: "С какой любовью и с каким вниманием я относился к Цезарю, когда он еще был жив, как я скорее всякого другого решался идти на любую опасность ради его интересов, все это вы хорошо знаете, так как вместе со мной служили в его войсках и были свидетелями всех событий. С какой милостью и с каким вниманием он постоянно относился ко мне, об этом говоритъ мне не подобает. О том и о другом знали убийцы и поэтому решили и меня убить вместе с Цезарем, так как если я останусь в живых, они не достигнут того, что они замышляют. И тот, кто побудил их изменить свое намерение, сделал это не ради моего благополучия, но ради того, чтобы предать тираноубийству более благопристойный вид, т. е. чтобы не казалось, что они многих убивают, которых считают личными врагами, а убили одного как тирана. Кто мог бы поверить, что я забываю Цезаря, моего бывшего благодетеля, и выше ставлю его врагов, что я охотно прощаю убийство тем, кто против меня злоумышляет, как полагает молодой Цезарь? Кто предоставил им амнистию и провинции? В этом он хочет обвинить меня вместо сената.

34. Так слушайте же, как все это случилось. Когда Цезарь внезапно был убит в сенате, больше всех меня объял страх и в силу моей дружбы с Цезарем и в силу того, что я не знал точных обстоятельств, ибо я еще не видал договора между убийцами и не знал его условий. Народ бушевал, а убийцы с гладиаторами заняли Капитолий и укрылись на нем. Сенат был с ними заодно, что теперь стало еще более ясным, и постановил выдать убийцам награды за убийство тирана. Если бы Цезарь действительно был признан тираном, тогда нам всем предстояла гибель как друзьям тирана. И вот, находясь в таком состоянии, полный волнений, забот и страхов, когда нельзя было принять необдуманное решение или колебаться, я, как вы убедитесь, если внимательно всмотритесь, был смел, где требовалась отвага, хитер, где требовалось притворство. Первая моя забота, включившая в себя все остальное, состояла в том, чтобы отнять у этих людей присужденные им награды. Решительно выступая против сената и убийц, я действовал с отчаянной смелостью, полагая, что мы, друзья Цезаря, лишь тогда будем в полной безопасности, когда Цезарь не будет больше считаться тираном. Тот же страх охватил и врагов моих и сенат, знавших, что если Цезарь не окажется тираном, им придется отвечать за убийство. Когда они из-за этого стали вести борьбу, я уступил после того, как почетные дары были заменены амнистией, чтобы за эту уступку получить все то, что мне было нужно. И что это значит и многого ли я добивался? Чтобы не вычеркивалось имя Цезаря, которое я больше всего люблю, чтобы его состояние не было конфисковано, чтобы усыновление, которым теперь молодой Цезарь так хвастает, не было аннулировано, чтобы завещание сохранило свою силу, чтобы тело Цезаря было погребено с царскими почестями, чтобы присужденные ему когда-либо почести остались на вечные времена, чтобы все содеянное им сохранило силу и чтобы его сын и мы, его друзья, как полководцы, так и солдаты, находились в безопасности и вели славную жизнь вместо бесславной.

35. Как вам кажется, я потребовал от сената малые и незначительные уступки за амнистию? Или вы думаете, сенат дал бы это без амнистии? Было бы вполне достойно просто заплатить амнистией за перечисленные уступки и пощадить в прямом смысле этого слова убийц, если бы можно было приобрести вечную славу Цезарю и наше спасение. Но я сделал это не с таким намерением; я лишь отсрочил суд над убийцами. Когда я таким образом заставил сенат сделать то, что мне нужно было в первую очередь, а убийцы пребывали в беспечности, я вздохнул и отменил амнистию не решениями или постановлениями - это было невозможно, - а незаметно добиваясь благосклонности народа. Я вынес тело Цезаря под предлогом погребения на форум, обнажил его раны, показал их количество, окровавленную и разодранную одежду. Я многократно пред всеми с чувством восхвалял его доблести и любовь к народу. Я оплакивал его как убитого и одновременно призывал его как бога. Эти мои поступки и слова возбудили народ, они воспламенили огонь, несмотря на амнистию, и направили его на дома врагов, а людей изгнали из города. Вскоре обнаружилось, что все это делалось при противодействии сената и в огорчение ему; меня обвинили в заискивании перед народом, а убийц послали в провинции в качестве их правителей: Брута и Кассия в Сирию и Македонию с многочисленными войсками; им дан был совет спешить туда до наступления назначенного срока под предлогом заботы о продовольствии. Тогда меня объял еще больший страх, так как я не имел еще никакого войска. Я боялся, что придется выступить нам безоружными против такого количества вооруженных. К тому же еще мой товарищ по консульству внушал подозрение: он всегда был против меня, прикидывался соучастником злоумышления против Цезаря и назначил день убийства днем рождения города.

36. В таком затруднительном положении я стремился обезоружить врагов, а их оружие отобрать для нас. И я убил Амация и вызвал Помпея, чтобы сенат, подкупленный этим, встал на мою сторону. Но я и теперь не доверял сенату и убедил Долабеллу, чтобы он Сирию требовал не у сената, а законодательным путем у народа. И я помогал при этом Долабелле, чтобы он из друга превратился во врага убийц и чтобы сенаторам неудобно было после Долабеллы отказать мне в Македонии. Но они мне и так не дали бы Македонии, даже после Долабеллы, из-за находившегося в Македонии войска, если бы я предварительно не уступил войско Долабелле, так как ему досталась Сирия и война против парфян. У Кассия и его сторонников они не отняли бы ни Македонии, ни Сирии, если бы их не обеспечили другими провинциями. Дать им что-нибудь взамен было необходимо, а посмотрите, что они получили за то, что они отдали: лишенные всякой вооруженной силы Кирену и Крит. Этими странами пренебрегают даже наши враги как недостаточно надежными, а теперь они врываются силой в те провинции, которые у них отняты. Таким образом, и войско было передано Долабелле от врагов при помощи всяких хитростей, уловок и компенсаций. Так как оружие еще не было пущено в ход, приходилось действовать в согласии с законами.

37. При таком затруднительном положении, когда враги собрали войско, мне понадобилось войско из Македонии, но у меня не было достаточно повода вызвать его. Тогда был пущен слух, что геты разоряют Македонию. Но и этому не поверили, и были отправлены люди для проверки слухов. И вот я внес законопроект, запрещающий говорить о диктаторской власти, выносить решения или принимать эту власть, если она кому-либо будет присуждена. Только таким образом я сумел их обойти, и тогда они дали мне войско. Лишь теперь впервые я почувствовал себя равносильным противником своих врагов, не тех открытых врагов, о которых думает Цезарь, но тех врагов, которых больше, у которых большие силы и которые пока еще предпочитают оставаться неизвестными. Когда я этого добился, у меня остался другой убийца под боком, Децим Брут, и тот был управителем опасной провинции и обладал большим войском. Зная его большую смелость, я все же отнял у него Галлию, но обещал ему - чтобы придать облик своему поступку - в обмен Македонию, совершенно оголенную от войска. Сенат возмущался и понял ловушку. И вы знаете, что многие тогда переписывались с Децимом, знаете, что и сколько писалось. На меня натравливали уже моих преемников по консульству. Тогда я еще смелее решил взять провинцию не из рук сената, а от народа, путем законодательства. Войска я перебросил из Македонии в Брундизий с тем, чтобы ими воспользоваться в случае необходимости. И если богам угодно будет, мы ими воспользуемся, когда нас заставит нужда.

38. Так от большого страха, который нас до сих пор держал в своих руках, мы перешли к твердой уверенности относительно своего положения и смелости по отношению к врагам. Когда они появились, появилась у большинства и симпатия к врагам. Вы ведь видите, как они раскаиваются в принятых постановлениях, какие далаются усилия, чтобы отнять у меня Галлию, которая мне уже дана. Вы знаете, что они пишут Дециму и как они моих преемников по консульству убеждают изменить постановление о Галлии. Но с помощью отеческих богов, с благочестивой памятью о Цезаре, при вашем мужестве, с помощью чего побеждал и Цезарь, мы за него отомстим, добиваясь этого и телом и духом. Вот что случилось со мной, друзья-солдаты; я хотел, чтобы это пока оставалось невысказанным, но оно стало фактом и стало вам известным, а вас я считаю участниками во всех моих делах и помыслах. Сообщите это и другим, если они этого еще не видят, кроме Цезаря, который к нам относится неблагодарно".

39. Так излагал все Антоний. Центурионам показалось, что все, что он сделал, было совершено с яркой ненавистью по отношению к убийцам и с хитростью к сенату. Они и теперь просили его помириться с Цезарем и уговорили его, а примирение состоялось на Капитолии. Немного позже Антоний привел к своим друзьям кое-кого из своих телохранителей, которые были якобы его помощниками, когда Цезарь злоумышлял против него. Неизвестно, была ли это клевета с его стороны, или он действительно так думал, или он узнал о посланных по лагерям и перевел на свою личность то, что было направлено против его дела. Как только эта весть обнаружилась, поднялся большой шум всюду, и произошло большое возмущение. Немногие более вдумчивые знали, что жизнь Антония полезна Цезарю, даже если он ему вредил, так как его боялись убийцы. Если бы он умер, им было бы менее опасно отважиться на все, так как они получали широкую поддержку сената. Так рассуждали более разумные. Большинство же, видя, как ежедневно Цезарь страдал от обид и какие лишения он нес, считали довольно вероятной эту клевету и считали, что грешно и невыносимо, чтобы жизнь Антония, консула, подвергалась опасностям. Цезарь, однако, выбежал к ним тогда, когда они были в таком настроении, с бешеным гневом и кричал, что он сам подвергается преследованиям со стороны Антония за свою дружбу к народу, которая все еще являлась единственным его достоянием. Подбежав к дверям Антония, Цезарь кричал то же самое, призывал богов в свидетели, произносил всякие клятвы, вызывал его на суд. Когда никто не вышел, он сказал: "Я готов судиться перед лицом твоих друзей", и с этими словами вбежал к нему. Когда его задержали, он кричал и бранил дверных сторожей, не допускавших, чтобы неправота Антония была доказана. Уходя, он призывал народ в свидетели, что если с ним что-нибудь случится, пусть знают, что он убит Антонием. Он сказал это с большой страстностью, и толпа изменила свое отношение к нему. Она раскаивалась в прежнем своем мнении. Некоторые и тогда отказывались доверять Цезарю и Антонию; другие подозревали, что все это одно притворство со стороны того и другого: они только что в храме пришли к соглашению, и это все инсценировали для того, чтобы обмануть врагов. Третьи полагали, что Антоний все это выдумывает, чтобы иметь повод для увеличения личной охраны и чтобы отвоевать у Цезаря колонии.

40. Цезарь узнал через посредство тайно отправленных уполномоченных, что войско в Брундизии и колонисты досадовали на Антония за то, что он забывал об убийстве Цезаря, и что они придут к нему на помощь, если это будет возможно. Антоний отправился по этой же причине в Брундизий, а Цезарь, опасаясь, что он вернется с войском и застанет его беззащитным, отправился с деньгами в Кампанию, чтобы склонить города, заселенные его отцом, сражаться на его стороне. И он склонил к этому сначала Калатию, а затем Казилин. Эти два города лежали по обеим сторонам Капуи. Цезарь дал каждому солдату 500 драхм и повел за собой 10.000 человек, которые не были вооружены полностью и не были разбиты на отряды, но были объединены, как бы для личной охраны Цезаря, под одним знаменем. В Риме боялись Антония, надвигавшегося с войском; когда же стало известно, что и Цезарь подходит с другим войском, страх удвоился. Иные были рады, что им удастся воспользоваться Цезарем против Антония. Третьи, видевшие в свое время их примирение на Капитолии, считали все происходившее простым притворством компенсацией для Антония за верховную власть, а Цезарю за отмщение убийцам.

41. При таком общем беспокойстве к Цезарю пришел трибун Кануций, личный враг Антония и поэтому друг Цезаря. Он узнал план Цезаря и сообщил народу, что Цезарь наступает с открытыми враждебными действиями на Антония. Он объяснил, что тем, кто боится тирании Антония, необходимо присоединиться к Цезарю, так как другого войска у них сейчас нет. Сказав это, Кануций ввел в город Цезаря, который расположился лагерем в храме Марса, в 15 стадиях от города. Когда они вошли в город, Цезарь подошел к храму Диоскуров, а солдаты его окружили храм, тайно вооружившись мечами; Кануций сначала выступил с речью перед народом против Антония, а Цезарь напомнил им о своем отце и о том, что ему приходится претерпевать от Антония, что это-то и явилось причиной, почему он собрал войско для своей охраны. Он заявил, что он всегда будет слугой отечества и послушным его гражданином, в настоящее же время он готов двинуться против Антония.

42. Сказав это, Цезарь распустил собрание. Войско думало, что оно, наоборот, прибыло для примирения Антония с Цезарем или хотя бы для охраны Цезаря и для отмщения убийцам, и возмущалось речью, направленной против Антония, который был их полководцем и консулом. Одни из них поэтому отпросились домой, чтобы вооружиться; они сказали, что не могут пользоваться чужим оружием, а только своим. Другие давали понять свое действительное настроение. Цезарь находился в недоумении; он очутился в положении, противоположном тому, которого ожидал. Но он надеялся справиться с ними скорее убеждением, чем силой, и согласился на их мнимые причины ухода: одних он послал за оружием, других попросту домой. Все же, скрывая свое огорчение, он похвалил их за то, что они собрались, и одарил их еще дарами. Он обещал отблагодарить их еще более щедро, всегда в необходимых случаях пользуясь их услугами скорее в качестве друзей отца, чем солдат. Только одну или три тысячи он убедил остаться у него из десяти (о точной цифре источники расходятся). Остальные не ушли от него, но вспомнили сразу о тяготах сельских работ и о прибыли от похода, и о речи Цезаря, и о готовности его к тому, чего они хотели, о знаках милости, которые они получили и которые они еще рассчитывали получать. Как это свойственно непостоянной толпе, они изменили свою точку зрения и, пользуясь для приличия указанным предлогом, вооружились и вернулись к нему. Цезарь же с новыми денежными суммами объезжал Равенну и всю прилегающую к ней область, вербовал в войска все новые и новые массы и всех посылал в Арреций.

43. К Антонию в Брундизии прибыло четыре из находившихся в Македонии пяти легионов. Упрекая его в том, что он не мстит за убийство Цезаря, они его без обычного приветствия повели к трибуне с тем, чтобы он в первую очередь отчитался перед ними. Он не сдержался, а стал бранить их за неблагодарность: ведь он их вывел из Парфии в Италию! Упрекал он их в том, что они в то время, когда дерзкий мальчишка - так он называл Цезаря подослал к ним людей, чтобы их подкупить, не выдали этих людей. Но он их сам найдет, а войско поведет в присужденную ему счастливую Галлию и каждому из присутствующих подарит 100 драхм. Они засмеялись над этим скромным обещанием, а когда он рассердился, они еще больше стали шуметь и разбежались. Антоний встал и сказал только следующее: "Вы научитесь повиноваться". Он узнал у военных трибунов имена мятежных солдат - в римских войсках всегда записывали нрав каждого отдельного солдата - и по военному закону бросил жребий; однако он не казнил целиком всю десятую часть войска, а только часть ее, полагая, что он их таким путем быстро устрашит. Но это вызвало в них не страх, а скорее гнев и ненависть.

44. Это заметили те, кого Цезарь послал, чтобы подкупить солдат Антония. Тогда они разбрасывали особенно много прокламаций по лагерю, указывая, чтобы солдаты, вместо скаредных обещаний Антония и его жестокости, вспомнили о первом Цезаре, о помощи теперешнего и о богатых его раздачах. Антоний разыскивал этих людей, обещая большие деньги за их выдачу, и угрожал тем, кто их укрывал. Когда же он никого не изловил, он рассердился, что все войско их покрывает. Сообщения о том, что делалось Цезарем в колониях и в Риме, взволновали его; он снова выступил перед войском и сказал ему, что он удручен всем случившимся, а именно, что пришлось под давлением военной необходимости применить казнь, но что казнены немногие вместо многих, которым полагалась казнь по закону. Они ведь знают, что Антоний ни жесток, ни скареден. "Но прочь, - продолжал он, - всякое взаимное недовольство; пусть оно успокоится на этих преступлениях и наказаниях. 100 драхм я велел вам выдать не как награду - это ведь не соответствует удаче Антония, - а скорее как дар в честь первой нашей встречи. Необходимо подчиняться ему согласно закону отцов и военному закону, как в данном случае, так и во всех остальных". Таковы были его слова; но он ничего не прибавил к награде, чтобы не казалось, что он, полководец, уступает солдатам. Они же взяли деньги или потому, что передумали, или из страха. Антоний сменил их трибунов или потому, что все еще гневался на мятеж, или не доверял им по другим причинам. Остальных солдат он принимал по мере необходимости и отправлял одного за другим по побережью в Аримин.

45. Сам он набрал преторианскую когорту из лучших в физическом и нравственном отношении людей и направился в Рим, чтобы оттуда идти в Аримин. Свой въезд в Рим Антоний обставил пышно; когорту расположил лагерем перед городом, лиц, окружавших его, вооружил мечами, и они ночью охраняли его дом в полном вооружении. Им давались пароли, и вообще стража сменялась как в лагере. Антоний созвал сенат, чтобы высказать по адресу Цезаря упрек по поводу его поступков, но при входе в сенат он уже узнал, что из четырех легионов, так называемый легион Марса, в пути перешел на сторону Цезаря. А когда Антоний медлил с входом в сенат и растерялся, ему было сообщено, что и так называемый четвертый легион перешел к Цезарю совершенно так же, как и легион Марса. Потрясенный этим, Антоний вошел в сенат. Но там он говорил немного и повел свою речь так, как будто бы он их созвал для другой цели, и сразу же отправился к воротам, а от ворот направился в Альбу, чтобы уговорить отложившихся. Его встретили обстрелом со стены, и он должен был отправиться обратно, остальным же легионам послал по пятьсот драхм каждому солдату. Антоний пошел в Тибур с имевшимися у него легионами, снаряженный таким образом, как снаряжались обычно отправлявшиеся на войну. А война была уже явная, так как Децим не оставлял Галлии.

46. Когда Антоний был там, почти весь сенат и большинство из всадников прибыли, чтобы оказать ему почести; пришли и от народа виднейшие представители. Они застали его, когда он приводил к присяге присутствовавших солдат и собравшихся у него ветеранов - их было много. Последние охотно присоединились к присяге и поклялись в постоянной приверженности и верности ему, так что можно удивляться, кто же были те, кто еще так недавно на созванном Цезарем собрании поносил Антония.

С такой пышностью проводили его в Аримин, где начинается Галлия. Войско Антония насчитывало, кроме вновь набранных, три легиона, вызванных из Македонии, к нему прибыла и остальная часть солдат - один легион ветеранов, которые, несмотря на возраст, казались вдвое лучше новобранцев. Таким образом, у Антония оказалось четыре обученных легиона, да кроме того все те, кто в качестве вспомогательного войска обычно следует за легионами, личная его охрана и новобранцы. Лепид со своими четырьмя легионами был в Испании. Азиний Поллион с двумя легионами и Планк с тремя легионами в Трансальпийской Галлии; все эти силы, казалось, были готовы примкнуть к Антонию.

47. У Цезаря было два перешедших к нему от Антония легиона, равным образом заслуживавших наибольшего внимания: один - из новобранцев и два из выслуживших свой срок. Последние два легиона не были ни количественно, ни по снаряжению вполне укомплектованы, но были пополнены новобранными; стянув их всех к Альбе, Цезарь послал донесение сенату. Сенат выражал ему свою радость, так что и здесь можно было недоумевать, кто же были те, кто сопровождал Антония. Легионами сенаторы были недовольны за то, что они перешли к Цезарю, а не к сенату. Все же они одобряли как их, так и Цезаря и обещали вынести решение о том, что им надлежит делать, несколько позже, когда вновь избранный магистрат приступит к исполнению своих обязанностей. Было, однако, совершенно очевидно, что сенат их поведет против Антония. Но так как у сената не было еще ни одного своего легиона, а набор был невозможен без консулов, все было отсрочено до вступления в должность нового магистрата.

48. Солдаты привели к Цезарю ликторов с фасциями и просили его, чтобы он объявил себя пропретором и военачальником над теми, кто всегда подчинен был командирам. Цезарь хоть и выразил свое удовлетворение этими почестями, но все же передал это дело в сенат. Когда солдаты из-за этого хотели все вместе отправиться в Рим, он этого не допустил и удерживал делегатов, считая, что сенат сам вынесет свое постановление, тем более если он узнает о их готовности и о его в данном случае нерешительности. С трудом достигнуто было соглашение; а центурионы обвиняли Цезаря в надменности, он же защищался перед ними и утверждал, что сенат склоняется на его сторону не столько из-за сочувствия к нему, сколько из-за страха перед Антонием и из-за отсутствия у сената войска, "пока мы не уничтожим Антония, а все убийцы, родственники и друзья сената, соберут для него военную силу". "Чувствуя это, - говорил Цезарь, - я притворился послушным слугой сената. Не откроем ему наших карт преждевременно: если мы заручимся властью слишком рано, он нас обвинит в беззаконии и насилии. Если мы поведем себя скромнее по отношению к сенату, он ее, пожалуй, и сам нам даст, боясь, как бы я эту власть не получил от вас". После этих слов Цезарь устроил военные упражнения для двух перешедших к нему от Антония легионов, которые, выстроившись один перед другим, выполняли все, что полагается на войне, не допуская только убийства. Удовлетворенный этим смотром и охотно воспользовавшись этим предлогом, Цезарь дополнительно выдал каждому по 500 драхм и обещал, если война окажется необходимой, в случае победы выдать им 5.000. Так Цезарь обеспечил за собою своих наемников при помощи щедрых подарков.

49. Вот что происходило в Италии. В Галлии Антоний приказал Дециму переправиться в Македонию согласно решению народа и в своих личных интересах. Децим переправил Антонию в ответ письмо, полученное им от сената, гласившее, что не столько ему надлежит уступить, повинуясь воле народа, сколько Антонию сделать это, повинуясь воле сената. Антоний назначил срок, после которого он обещал открыть военные действия; Децим рекомендовал ему назначить более отдаленный срок, чтобы не слишком скоро сделаться врагом сената. Антоний, который легко справился бы с Децимом, когда тот еще находился в открытом поле, решил двинуться на города, которые и приняли его. Децим в страхе, что ему не удастся вообще ни в один из них войти, выдумал будто бы полученное им письмо от сената, звавшее его вместе с войсками в Рим. Он снялся со стоянки и пошел по дороге, ведущей в Италию. Его принимали все, думая, что он уходит совсем, пока он не подошел к богатому городу Мутине. Он закрыл ворота, употребил все продовольствие Мутины на содержание войска, зарезал весь имевшийся у них вьючный скот и засолил его, опасаясь долговременной осады, в ожидании Антония. Войско у Децима состояло из множества гладиаторов и трех легионов тяжеловооруженных. Один легион состоял из недавно завербованных, еще неопытных людей, два же легиона, служившие и раньше под его командой, были весьма надежны. Антоний двинулся на него, полный гнева, и отгородил Мутину рвами и стенами. Децим оказался осажденным в городе.

50. В Риме 1-го числа нового года1 стали консулами Гирций и Панса. Они собрали сразу после жертвоприношения в Капитолийском храме сенат против Антония. Цицерон и его друзья считали уже, что его следует объявить врагом, так как он, против желания сената, ворвался с оружием в руках в Галлию, как угрожающее отечеству пограничное укрепление, а войско, которое он получил для действия против Фракии, перевел в Италию. Они упрекали его и в другом плане, как на это указывал и Цезарь, а именно, что он в городе открыто окружил себя телохранителями из большого количества центурионов, а дом свой обратил в крепость, применяя оружие и пользуясь военными паролями. Сверх того, и многие другие поступки Антония казались сенату более заносчивыми, чем можно было ожидать при всего одногодичной магистратуре. Луций Пизон, управлявший делами Антония во время его отсутствия, принадлежавший к наиболее видным римским гражданам, и другие, примыкавшие к Пизону либо ради него самого, либо ради Антония или по собственным убеждениям, решили, что Антония следовало бы вызвать в суд, так как, по их мнению, не соответствовало отеческим законам произносить приговор над не подвергавшимся суду и что это непристойно в отношении консула, только что окончившего свой срок и которого восхваляли много и беспрерывно и Цицерон и другие. Сенат колебался до ночи в своих решениях. Рано утром сенаторы собрались по тому же делу. Тогда перевес был на стороне сторонников Цицерона, и Антоний был бы объявлен врагом, если бы Сальвий, один из трибунов, не велел отложить решение на другой день, - голос того среди магистратов, кто возражает, всегда имеет больше веса.

51. Приверженцы Цицерона сильно поносили и оскорбляли Сальвия. Выбежав, они возбуждали народ против него и вызвали его в народное собрание. Сальвий собирался было туда без страха, как вдруг сенат его задержал. Сенат боялся, что Сальвий переубедит народ, напоминая об Антонии. Ведь они хорошо знали, что они выносят до суда приговор над видным человеком и что народ поручил ему Галлию. Но опасаясь за участь убийц, они досадовали на того, кто первый у них опять все взбудоражил после амнистии. Поэтому они и выдвинули заранее против Антония Цезаря. А Цезарь, хорошо понимая это, предпочел и без того устранить Антония. По всем этим соображениям сенат и гневался на Антония, решение же свое отсрочил согласно требованию трибуна. Вместе с тем сенат постановил похвалить Децима за то, что он не сдал Галлию Антонию; Цезарю поручено было отправиться в поход вместе с Гирцием и Пансой и с тем войском, какое у него тогда было, решили поставить позолоченную его статую и предоставить ему голосовать вместе с бывшими консулами, а также быть ему консулом десятью годами раньше законного срока; легионам, перешедшим к нему от Антония, было выдано из государственного казначейства столько, сколько Цезарь обещал им выдать за предстоящую победу. После этого постановления сенаторы разошлись, а Антоний из всего этого узнал, что он действительно объявлен врагом и что трибун против этого возражений не представил. Мать Антония, жена и сьш его, еще подросток, и остальные домочадцы и друзья всю ночь бегали по домам влиятельных граждан, упрашивая их, а днем они приставали к тем, кто шел в сенат, кидаясь им в ноги с воплем и плачем, были в черной одежде, кричали у дверей. Их голоса и столь неожиданно происшедшая перемена переломили настроение. Испугавшись этого, Цицерон в сенате выступил с такой речью:

52. "То, что надо было постановить относительно Антония, было постановлено вчера. Теми почетными постановлениями, которыми мы почтили его врагов, мы объявили его врагом. Сальвий, который один мешает, должен быть или умнее всех, или поступает так из дружбы, или по незнанию того, что произошло. Самое позорное для нас будет, если мы все окажемся глупее одного, а для самого Сальвия, если он предпочтет дружбу государству. Если он не знает настоящего положения дел, он должен был бы доверять консулам, вместо того чтобы доверять себе, доверять преторам и трибунам, одновременно с ним выполняющим должность, и другим сенаторам, нам, кто и по положению и по количеству составляет такую силу, а по возрасту и по опыту превосходит Сальвия: мы обвиняем Антония. Всегда право на стороне большинства, как при выборах, так и в судебных процессах. Если теперь ему нужно узнать побудившие нас причины, то я расскажу вкратце, чтобы об этом напомнить, про крупнейшие проступки Антония. Наши деньги после смерти Цезаря он присвоил себе. Получив от нас управление Македонией, он без нашего решения отправился в Галлию. Получив войско против Фракии, он повел его вместо Фракии против Италии. Испросив наше согласие на оба эти мероприятия с целью обмана и не получив согласия, он действовал самочинно. В Брундизии он издал приказ, чтобы его окружала царская когорта. И его охраняли открыто в городе вооруженные, да и ночью они его сторожили. Из Брундизия он повел и все остальное войско на Рим, быстрее добиваясь сделать то, что задумал делать Цезарь старший. Когда же молодой Цезарь с другим войском опередил его, он испугался и повернул в Галлию как удобную операционную базу против нас, ведь и Цезарь, исходя оттуда, царил над нами.

53. Войско он терроризовал так, чтобы оно ни перед чем не останавливалось, если он предпринимал что-нибудь противозаконное, и по жребию приговорил к смертной казни тех, кто ни поднял мятежа, ни покинул караула или военного строя. Только в таких случаях военный закон применяет столь жестокую кару, да и то немногие применяли ее в перечисленных случаях, даже во время крайней опасности, под давлением необходимости. А он за один крик или за раздавшийся смех осуждал на смерть граждан, да и то не тех, кого уличили в этих поступках, а тех, на кого падет жребий. Поэтому-то все, кто мог, отошли от него, и вы постановили вчера отложившихся наградить за то, что они правильно в этом случае поступили. А те, кто не мог убежать, из страха участвуют в беззакониях, как враги идут на вашу страну, осаждают ваше войско и вашего полководца. Вы пишите ему, чтобы он оставался в Галлии, а Антоний приказывает ему уйти оттуда. Объявляем ли мы Антония врагом или Антоний с нами уже воюет, этого и трибун наш еще не знает, пока не падет Децим, а большая страна и пограничная с нами, а с нею вместе и войско Децима присоединятся к Антонию для осуществления его надежд, направленных против нас. Тогда, пожалуй, и трибун его признает врагом, когда он станет сильнее нас".

54. Когда Цицерон это еще говорил, друзья его нескончаемым шумом не давали никому возражать, пока не вышел Пизон и остальная часть сената из уважения к этому человеку не умолкла, а приверженцы Цицерона не воздержались от выступлений. Пизон сказал: "Закон требует, чтобы обвиняемый сам слушал предъявленные ему обвинения, защищался и тогда лишь подвергался суду. Я призываю в свидетели этого обычая Цицерона, сильнейшего оратора. Так как он уклоняется произносить обвинение в присутствии Антония, а в его отсутствии высказал ряд очень якобы веских и неоспоримых упреков, я выступил с тем, чтобы доказать в кратких ответах, что это ложь. Цицерон говорит, что Антоний после смерти Цезаря присвоил себе государственные деньги; но закон не называет вора врагом, а наказывает определенным наказанием. Брут убил Цезаря в присутствии народа и высказал обвинение, что Цезарь расхитил имущество и оставил казну пустой, а Антоний постановил спустя некоторое время, чтобы это имущество разыскали; вы одобрили это постановление и дали ему законную силу и обещали десятую часть тем, кто укажет, где оно находится; мы удвоим эту сумму, если кто-нибудь в состоянии уличить Антония в похищении этих средств. Это относительно денег.

55. Галльскую провинцию не мы присудили Антонию, а он получил ее от народа в присутствии самого Цицерона в законодательном порядке, так же как народ часто давал Цезарю всякие другие провинции и эту самую. В этом законе заключено право Антония отправиться в данную ему провинцию, но Децим ее ему не уступает, и Антоний правомочен открыть против него военные действия; войска повести не против фракийцев, которые больше не проявляют враждебных действий, а в Галлию, против того, кто ему сопротивляется. Но Цицерон Децима не считает врагом, того Децима, который против закона взялся за оружие, а объявляет врагом Антония, отстаивающего закон. Если же он обвиняет сам закон, то он обвиняет тех, кто его принял. Их следовало бы переубедить, а не обижать после того, как он сам участвовал в законодательном акте, не следовало бы доверять страну Дециму, которого народ преследовал за убийство, а Антонию не доверять того, что народ ему дал. Не дело хороших советчиков противопоставлять себя народу в чрезвычайно тревожное время и забывать, что и само это право, т. е. решать вопросы о дружбе и вражде, являлось раньше правом народа. Ведь согласно древним законам лишь народ подвластен рассматривать вопросы о мире и войне. Это право нам народ никогда бы не передал и не имел бы оснований для гнева, если бы он имел своего руководителя.

56. Но Антоний убил кое-кого из солдат. На то он император; мы выбрали его таковым. Никогда еще ни один император не отчитывался в таких действиях. Законы не считают полезным, чтобы начальник находился под отчетом у своих солдат.

Нет ничего хуже во время похода, чем непослушание: оно привело даже к убийству некоторых из числа одержавших победу, но никто не привлекал к ответственности тех, кто был убийцею. Высказывает упреки по поводу нынешнего положения вещей не родственник, не кто-либо из пострадавших, их высказывает Цицерон; выдвигая обвинения в убийстве, он, вместо установленных для убийц наказаний, предлагает назвать Антония общим врагом. Войско Антония имело плохую дисциплину, обращалось с ним заносчиво. Об этом свидетельствуют два перебежавших от него легиона. Вы постановили, чтобы они состояли под командой Антония; однако, когда они против всех воинских законов перебежали не к вам, а к Цезарю, Цицерон их похвалил и заплатил им недавно жалованье из государственных денег. Как бы этот пример не причинил вам когда-нибудь неприятностей! Вражда привела Цицерона к противоречиям: он обвиняет Антония в тирании и истязании солдат; между тем помышляющие о тирании всегда добиваются популярности у войска, а не наказывают его. Так как Цицерон не поколебался всю остальную деятельность Антония после смерти Цезаря назвать тиранией, рассмотрим все по порядку.

57. Кого убил он как тиран без суда, он, подвергающийся теперь опасности без суда? Кого он изгнал из города? Кого он в ваших глазах очернил? Или, может быть, он по отношению к отдельным лицам не был таким, а злоумышляет против всех вместе? Когда это было, Цицерон? Тогда ли, когда он провел закон об амнистии за все случившееся? Или когда он постановил не преследовать за убийство? Или когда он выдвинул закон о взыскании государственных средств? Или когда он вызвал Помпея, сына вашего Помпея, и вернул ему отцовское достояние из государственных средств? Или когда он захватил злоумышленника Лже-Мария и убил его? Вы все тогда хвалили его за все это, и только из-за вас Цицерон его в этом не упрекал. Или когда он принял решение, что никому не следует вносить законопроект о диктатуре или баллотировать этот законопроект, и что внесший его может быть убит любым человеком безнаказанно? Таковы были действия Антония за те единственные два месяца после Цезаря, что он оставался в городе; тогда народ преследовал убийц, а вы боялись за будущее. Какого более благоприятного времени мог он ожидать, если у него были злые намерения? И тем не менее он не употребил своей власти для враждебных мероприятий. Как? Разве он не управлял один, когда Долабелла отправился в Сирию? Разве у него не было наготове войско в городе, которое он от нас получил? Разве он не охранял ночью город? Разве ночная стража не вызвана кознями врагов? Разве у него не было повода убийство Цезаря, друга и благодетеля города, пользовавшегося наибольшей популярностью у народа? Разве у него не было личного предлога, когда его жизнь преследовали эти люди? Он не убивал и не изгонял никого из них, а прощал, поскольку это возможно, а когда им поручались провинции, он не возражал против этих поручений. Вы видите, римляне, в чем состоят самые веские и неоспоримые обвинения, которые предъявляются Цицероном Антонию.

58. К этим обвинениям присоединяют еще догадки, будто Антоний имел намерение повести войско против города, но испугался, ввиду того, что Цезарь еще до этого занял город другим войском. Как же вы не сочли врагом того, кто без соответствующего чина пошел на нас войной и расположился лагерем возле нас, если уже одно намерение Антония вы считаете признаком враждебности? Почему же Антоний, если он этого хотел, не пришел? Или он со своими регулярными войсками в 30.000 человек испугался нерегулярных, невооруженных 3.000 человек Цезаря, собравшихся вокруг Цезаря только для того, чтобы примирить его с Антонием, и оставивших его сразу же, когда они узнали, что он выбрал войну? Если он боялся явиться с тридцатью тысячами, как же он потом пришел с одной только тысячью? Когда он отправлялся по направлению к Тибуру, сколько нас провожало его? И сколько нас давало ему клятву, хотя ее никто от нас не требовал? Сколько расточал Цицерон похвал за его управление государством, за его доблесть? А если Антоний замышлял, то в чем его обвиняет Цицерон? Как же оставил он нам своих заложников, стоящих сейчас перед сенатом, - мать, жену и подростка сына? Они плачут и боятся не за поведение Антония, они боятся власти его врагов.

59. Я привел вам все это как образчик моей защиты Антония, как образчик перемены образа мыслей у Цицерона. Всем здравомыслящим я даю совет: не грешите ни против народа, ни против Антония, чтобы не навлекать опасностей и вражды на республику, когда государство еще болеет и не имеет того, кто может быстро его защитить. Соберите сначала силу, пока не поднимаются волнения за пределами города, силу, которая могла бы быть достаточной: тогда следите зорко за всеми теми, кто вас утеснял, и осуждайте, кого хотите, раз вы в состоянии выполнить постановление, которое будет вынесено судом. Как же все это может быть осуществлено? Предоставим Антонию управлять Галлией, чтобы действительно или для видимости угодить народу; Децима же мы отзовем сюда с его тремя легионами, а когда он прибудет, отправим его в Македонию, легионы же задержим здесь. Если и отпавшие от Антония два легиона перешли к нам, как утверждает Цицерон, то призовем и их к себе в город. Тогда у нас будет 5 легионов, и мы можем выносить с достаточной уверенностью нужные нам постановления, не ставя наши надежды в зависимость от произвола какого-либо одного человека.

60. Все это я сказал тем, кто слушает меня без неприязни и стремления к спорам. Тем же, кто неосмотрительно и необдуманно возбуждает вас из личной вражды или любви к спорам, я советую не быть слишком быстрыми судьями и не поступать легкомысленно по отношению к значительным людям, имеющим к тому же в своем распоряжении достаточное войско, и не вызывать их против их воли к войне. Им следует вспомнить о Марции Кориолане и о том, что недавно было с Цезарем, который также возглавлял войско и предлагал нам соглашение, которое было бы для нас самым лучшим. А мы опрометчиво объявили его врагом и вынудили его на самом деле стать таковым. Далее, следует щадить также и народ, бросившийся недавно на убийц Цезаря, чтобы ему не казалось, что мы раздаем провинции для издевательства над ними или что Децима мы хвалим за то, что он нарушает закон, изданный народом, а Антония считаем врагом, потому что он получил Галлию из рук народа. Об этом следует думать тому, кто правильно рассуждает, в интересах тех, кто еще ошибается, консулы же и трибуны должны еще больше заботиться о государстве, находящемся в опасности".

61. Так защищал Пизон Антония, одновременно и упрекая и угрожая. Он был очевидным виновником того, что Антоний не был объявлен врагом. Но предложение, чтобы Антоний управлял Галлией, не прошло: друзья и родственники убийц помешали этому из боязни, что Антоний будет мстить им за убийство, когда война кончится и он примирится с Цезарем. Поэтому они делали все, чтобы Цезарь и Антоний вечно были во вражде. Они постановили сообщить Антонию, что ему досталась Македония вместо Галлии. Остальные поручения они или опрометчиво или нарочно велели изложить Цицерону и передать их послам. Он, искажая постановление, написал так, чтобы Антоний немедленно вышел из Мутины и передал Дециму Галлию, чтобы он явился по сию сторону Рубикона, являвшегося границей между Италией и Галлией, в определенный день и ждал дальнейших решений сената относительно себя. Так провоцировал Цицерон ссору и исказил в своем письме поручения, несмотря на то, что никакой особой вражды между Антонием и Цицероном не было; казалось, что божество толкало государство к перевороту и подготовляло беду для Цицерона. Когда в то же время были доставлены останки Требония и поступили более обстоятельные сведения о совершенном над ним насилии, сенат без сопротивления объявил Долабеллу врагом.

62. Отправленные к Антонию послы, стыдясь необычности данных им поручений, не прибавив ни одного слова, просто передали их ему. Антоний гневно высказался по адресу сената и Цицерона. Он выражал свое недоумение по поводу того, что сенат считает Цезаря, так много сделавшего для упрочения римского могущества, тираном или царем, Цицерона же таковым не считает. Несмотря на то, что Цезарь взял в плен во время войны Цицерона, но не убил его, последний отдает теперь предпочтение убийцам Цезаря перед его друзьями; Децима, когда он был другом Цезаря, Цицерон ненавидел, а когда Децим стал убийцей Цезаря, Цицерон его полюбил. К человеку, который получил Галлию ни от кого иного, как от Цезаря, он благоволит, а тому, кто ее получил от народа, он чинит препятствия. "Из назначенных мне легионов, продолжал Антоний, - награды получают те, которые перебежали, те же, которые остались верными, ничего не получили: этим он развращает солдат и вредит больше городу, чем мне. Убийцам он даровал амнистию, и я присоединился к этому ради двух заслуживающих уважения лиц, Антония же и Долабеллу он считает врагами, потому что мы держимся того, что нам дали. Вот где истинная причина: и если я откажусь от Галлии, я не буду считаться ни врагом, ни единоличным правителем. Будьте свидетелями, что я нарушу эту не пришедшуюся им по вкусу амнистию".

63. Сказав много в таком роде, Антоний написал в ответ на постановление сената, что он во всем повинуется ему как представителю его отечества; Цицерону же, составившему текст такого поручения, он дает следующий ответ: "Народ дал мне Галлию особым законом, и я накажу Децима, не повинующегося этому закону. Кару за убийство я возложу на одного за всех, чтобы очистить от греха сенат, оскверненный теперь присутствием Цицерона, поддерживающего Децима". Это сказал и это написал Антоний. Сенат немедленно объявил его врагом, равно войско его, если оно от него не откажется. Начальником Македонии, Иллирии и стоявших в обеих провинциях остальных войск был назначен Марк Брут до тех пор, пока в республике прежний строй не будет восстановлен. У Брута уже было свое войско, другое он получил от Апулея; у него были военные и транспортные суда, 16.000 талантов деньгами и много оружия, которое было давно уже заготовлено для Гая Цезаря в Димитриаде. Сенат постановил, чтобы он всем этим пользовался на благо отечества. Кроме того, было постановлено, что Кассий будет управлять Сирией и вести войну с Долабеллой. Всем же остальным, кто управлял какой-либо провинцией или римским войском от Ионийского моря по направлению на восток, было приказано подчиняться всем приказаниям Кассия или Брута.

64. Так сенат быстро и решительно создал авторитет Кассию и его партии. Цезарь при вести об этом недоумевал: амнистия, думал он, имела еще видимость человеколюбия и жалости к родственникам и людям сенаторского звания; представляя им небольшие провинции, желали гарантировать им безопасность; подтверждая Дециму обладание Галлией, сенаторы создали представление, будто они находятся во вражде с Антонием из-за его стремления к единовластию, что должно было послужить предлогом к размолвке и его, Цезаря, с Антонием. С другой стороны, объявление Долабеллы врагом из-за убийства одного из убийц, замена Бруту и Кассию провинций, которыми они управляли, начальством над самыми большими провинциями, выделение для них больших войск и денег, назначение их полководцами над всеми полководцами, которые находятся по ту сторону Ионийского моря, - все это повышало значение партии Помпея и ослабляло значение партии Цезаря. Он задумывался и над той уловкой, которую они пустили в ход по отношению к нему, еще молодому человеку: правда, ему декретировали и статую и председательство, его назначили пропретором, на деле же выходило, что его лишали того войска, которое принадлежало ему. Ведь когда консулы командуют в армии, роль пропретора ничтожна. Он считал, что выдача наградных только тем солдатам, которые перебежали к нему от Антония, затронет честь его солдат. Да и вся война для него дело постыдное, и фактически сенат пользуется им против Антония до полного низвержения последнего.

65. Впрочем, Цезарь держал эти мысли про себя и во время жертвоприношения, совершенного по поводу получения новой должности, он сказал войску: "Все это я получил, соратники, от вас, не теперь, а с того момента, как вы дали мне власть. Ведь сенат дал мне ее из-за вас. Так что будьте уверены, за это я буду считать себя обязанным вам и, если боги дадут удачу, отплачу за все одновременно". Так Цезарь располагал к себе войско и привлекал его к себе. Из консулов Панса набрал войско по всей Италии, Гирций поделил войско с Цезарем, а так как сенат провел для него набор тайно, он требовал части из двух легионов, которые отложились от Антония, зная, что это наиболее ценная часть войска. Цезарь со всем согласился. Поделив войско, они проводили зиму вместе. Когда она была на исходе, Децим уже страдал от голода, а Гирций и Цезарь отправились на Мутину, чтобы Антоний, воспользовавшись тем положением, в каком находилось войско Децима, не овладел им. Мутина зорко охранялась Антонием, а Гирций и Цезарь не выступали со всеми силами против Антония, поджидая Пансу. Тем временем происходили частые кавалерийские стычки. Правда, у Антония всадников было больше, но неудобство местности, прорезанной горными потоками, лишало большие части кавалерии всякого преимущества.

66. Так шли дела под Мутиной. В Риме в отсутствие консулов Цицерон действовал при помощи демагогии. Народные собрания происходили часто. Готовилось оружие, причем были мобилизованы все ремесленники без вознаграждения за работу, собирались деньги, и налагались тяжелые контрибуции на друзей Антония. Они вносили все требуемое с большой готовностью, избавляя себя этим от всяких обвинений, до тех пор пока Публий Вентидий, товарищ по оружию Гая Цезаря и друг Антония, не перенеся гнета Цицерона, не убежал в колонии Цезаря и, как известный человек вновь набрав для Антония два легиона, не поспешил к Риму, чтобы захватить Цицерона. Поднялась большая тревога. Большинство, потеряв всякую надежду, незаметно удаляло детей и женщин из города, Цицерон же убежал из Рима. Узнав об этом, Вентидий направился к Антонию. Но он был отрезан Цезарем и Гирцием, зашел в область Пиценума, набрал еще один легион и стал выжидать, что будет. Когда Панса приближался с войском, свита Цезаря послала к нему Карсулея, который вел преторианскую когорту и Марсов легион для облегчения ему прохода через ущелья. Антоний, не придавая значения этому ущелью, считал его лишь пригодным для того, чтобы задержать в нем врага. Он горел, однако, желанием завязать сражение, но не мог блеснуть своей кавалерией, так как равнина была болотистая и окружена рвом; поэтому он спрятал два лучших легиона в болото с обеих сторон искусственно проложенной узкой дороги, заслонив их камышом.

67. Карсулей и Панса прошли ущелье ночью. Рано утром они с одними лишь когортами Марсова легиона и пятью другими взошли на искусственно проложенную дорогу, еще свободную от врагов. Они тщательно осматривали болото, лежавшее с обеих ее сторон. Камыш колебался, и это вызвало у них подозрение. Там и сям показывались уже щиты и шлемы, и вдруг и преторианская когорта Антония появилась перед ними. Солдаты Марсова легиона, окруженные со всех сторон, не видя возможности бежать, велели вновь набранным воинам не сражаться вместе с ними, чтобы по неопытности не внести беспорядка в их ряды. Против преторианской когорты Антония они выстроили преторианскую когорту Цезаря. Сами они вышли в болото, разделившись на две части; одну возглавлял Панса, другую Карсулей. Так как болот было два, то было и два сражения, разделенные проходом так, что одни не видали, что происходило у других, на проходе же между болотами преторианские когорты вели свое сражение сами по себе. Солдаты Антония собирались отомстить Марсову легиону за то, что они перешли к врагу и оказались изменниками по отношению к ним; Марсов легион хотел наказать их за равнодушное отношение к убитым в Брундизии. Зная, что они представляют самые сильные части в войске и Антония и Цезаря, они были уверены, что именно в этом бою решат исход войны. Одним, составлявшим два легиона, совестно было потерпеть поражение от одного легиона врага, а других воодушевляло честолюбие победить два легиона противника, несмотря на то, что они составляли только один легион.

68. Так они ринулись друг на друга, разгневанные, обуреваемые честолюбием, больше следуя собственной воле, чем приказу полководцев, считая эту битву своим личным делом. Наученные опытом, они воздержались от боевых криков, так как это никого бы не испугало; никто не издавал звука во время сражения, ни при победе, ни при поражении. Не будучи в состоянии ни обходить противника, ни бежать, так как они сражались на болотах и рвах, они крепко стояли, как вкопанные, друг против друга, никто не мог ударить другого мечом; они сцепились как в борьбе. Не было ни одного напрасного удара, поэтому много было ранений и убийств, и вместо крика раздавались стоны. Кто падал, того выносили сразу, и другой незаметно становился на его место. Увещеваний или приказаний не понадобилось, каждый руководился своим большим опытом. Когда противники уставали, они расходились на короткое время для передышки, как это бывает при состязаниях, а затем опять шли в бой. Вновь прибывшие новобранцы были поражены, видя такие проявления доблести, совершавшиеся в образцовом порядке и в полной тишине.

69. Когда все таким образом с нечеловеческими усилиями сражались, преторианская когорта Цезаря была полностью уничтожена. Из Марсова легиона часть, находившаяся под командой Карсулея, брала верх над противниками, не бросившимися в постыдное бегство, а слегка отступавшими; армии, возглавляемой Пансой, также приходилось туго. Все же обе стороны держались с успехом, пока Панса не был ранен копьем в пах и отвезен в Бононию. Тогда только его часть стала отступать, сначала шаг за шагом, затем они повернули и ускоряли отступление, превратившееся в конце концов в бегство. Новобранцы, видя это, также побежали с криком, в беспорядке до укрепления, которое возвел для них квестор Торкват, еще во время битвы подозревая, что оно пригодится. Новобранцы столпились в укреплении беспорядочно, хотя они были так же италийцами, как и солдаты Марсова легиона, - доказательство того, какие преимущества дает тренировка, даже при одинаковости племенного происхождения. Марсов легион, напротив, постыдился и не вошел в палисады, но остановился около них: несмотря на чрезмерную усталость, легион все же горел желанием биться до неизбежного конца, если бы кто-нибудь на него напал. Антоний воздержался от стычки с Марсовым легионом, считая это делом слишком трудным, а напал на новобранцев и довел тут дело до большой резни.

70. Гирций узнал о сражении в Мутине, находящейся в 60 стадиях от поля битвы. Быстрым шагом он спешил туда с другим легионом, отпавшим от Антония. Был уже поздний вечер, и победоносные части Антония возвращались с пением победных песен. Тогда появился Гирций перед ними, шедшими вне боевого строя, с нетронутым и невредимым легионом в полном строю. Они, правда, снова выстроились тогда под давлением необходимости и проявляли много подвигов и по отношению к новым врагам, но, будучи изнурены, не устояли против свежих сил, и большинство из них было убито именно в сражении с Гирцием. Он их, правда, не преследовал, опасаясь болота. Когда стало совсем темно, он от них отстал. Болото на большое пространство было покрыто оружием, трупами, полумертвыми людьми, ранеными; однако и здоровые настолько устали, что перестали заботиться о себе. Всадники, ближайшие помощники Антония, посланные им, подобрали их и сажали некоторых из них вместо себя, а некоторых вместе с собой на конец или велели им, держась за хвосты лошадей, бежать рядом с ними и тем содействовать своему спасению. Так после прекрасного сражения наступление Гирция уничтожило силы Антония. Ночь они провели в не имевшем укреплений селении, у самой равнины, где происходило сражение. Это селение называется Торжище галлов. Из общего количества войск на обеих сторонах пало около половины; преторианская когорта Цезаря погибла целиком, из солдат Гирция - немногие.

71. На следующий день все вернулись в лагеря под Мутиной. Антоний решил после такой неудачи не рисковать больше крупными сражениями с врагами и не вступать с ними в бой в случае их нападения, но только ежедневно беспокоить их кавалерийскими набегами до тех пор, пока не сдастся Децим, изнуренный уже голодом до крайних пределов. Гирций и Цезарь именно по этой причине решили, наоборот, спешить дать бой. Когда они выступили к бою, Антоний же не вывел своих войск, они пошли другой стороной от Мутины, стороной, которая в силу неблагоприятного положения не подвергалась такой строгой осаде; они хотели прорваться в город с большим войском. Антоний напал на них тогда с одной своей кавалерией. Когда и они стали обороняться при помощи только кавалерии, а другая часть войска спокойно шла своей дорогою, Антоний, испугавшись за судьбу Мутины, вывел два легиона. Они обрадовались, повернулись и вступили с ними в бой. Тогда Антоний вызвал из других лагерей другие легионы. Но они подходили медленно, будучи вызваны неожиданно; к тому же им пришлось идти издалека, так что тут войско Цезаря выиграло сражение. Гирций ворвался даже в лагерь Антония и пал, сражаясь у палатки полководца. Цезарь, вбежав в лагерь, подобрал его труп и захватил лагерь, пока вскоре же не был вытеснен оттуда Антонием. Оба войска провели ночь в полном вооружении.

72. Антоний после второго нанесенного ему поражения сразу же после битвы устроил совещание со своими друзьями. Они считали правильным, чтобы Антоний держался прежнего плана, т. е. чтобы он продолжал осаду Мутины и не принимал боя. Они указывали на то, что обе стороны в одинаковой мере пострадали, что Гирций убит, Панса ранен, они же превосходят противника кавалерией. С другой же стороны, указывали они, Мутина голодом доведена до крайности и скоро сдастся. Так решили друзья, и это было лучшее. Антоний под злым влиянием божества боялся, как бы Цезарь не попытался, как накануне, ворваться в Мутину или окружить его укреплениями, так как у него больше было технической силы. "Тогда и кавалерия не принесет пользы, сказал он, - а Лепид и Планк будут меня презирать, раз я потерплю поражение. Если я сниму осаду с Мутины, Вентидий немедленно присоединится к нам с тремя легионами из Пиценской области, и тогда Лепид и Планк будут охотно его союзниками". Так говорил не трусливый в опасностях человек. После этого Антоний немедленно снял осаду и направился к Альпам.

73. Децим хотя и избавился от осады, но зато был в страхе перед Цезарем. Он боялся его как врага, после того как консулы выбыли из строя. Децим велел сломать мосты, наведенные через реку, еще до начала дня. На лодке отправил он затем к Цезарю послов и выразил ему признательность за спасение. Он просил его начать с ним переговоры в присутствии граждан Мутины, но чтобы в это время река разделяла их. Он надеялся его убедить, что злой гений ослепил его, Децима, когда он, по наущению других, строил козни против Цезаря. Цезарь дал посланцам Децима гневный ответ и отверг благодарность, высказанную ему Децимом, словами: "Я явился не для того, чтобы спасать Децима, а чтобы воевать с Антонием, с которым в свое время я могу и помириться. Вся моя натура против свидания или переговоров с Децимом: пусть он живет себе невредимый, пока таково желание жителей этого города". Децим, узнав об этом, стал у реки, назвал Цезаря по имени и громким голосом прочитал письмо сената, которое назначает ему Галльскую провинцию. Он запретил Цезарю в отсутствие консулов переправляться через реку в чужую провинцию и выступать в дальнейшем против Антония: достаточно-де будет, если он, Децим, сам будет его преследовать. Цезарь знал, что Децим дошел до такой смелости благодаря поддержке сената. Поэтому он его пощадил, хотя он и мог бы его захватить силою одного приказа. Он направился к Пансе в Бононию и написал обо всем сенату. Написал также и Панса.

74. Цицерон одно письмо прочел народу, так как оно было написано консулом, письмо же Цезаря он прочел только в сенате. Цицерон внес предложение об устройстве жертвоприношений и молебствий в продолжение 50 дней по случаю победы над Антонием; таких жертвоприношений римляне не постановляли ни во время галльского нашествия, ни когда-либо во время другой войны. Войско консулов он передал Дециму, несмотря на то, что Панса был еще жив (его состояние считали, впрочем, уже безнадежным). Децим был назначен единственным полководцем против Антония. И он устроил народные молебствия о даровании Дециму победы над Антонием. Такова была ненависть Цицерона к Антонию и его подлость. Он вновь утвердил двум легионам, отпавшим от Антония, обещанные до того государством каждому солдату 5.000 драхм наградных за победу, как будто бы они ее уже одержали. Равным образом он утвердил им право носить всегда лавровые венки на празднествах. О Цезаре, однако, ни слова не стояло в письменных распоряжениях Цицерона. Даже имя его вовсе не упоминалось: так он им пренебрегал, когда считалось, что Антоний уже побежден. Написали также Лепиду, Планку и Азинию Поллиону, чтобы они вступили в бой с Антонием, когда подойдут к нему близко.

75. Таково было положение дел в Риме. А Панса, умирая от ран, попросил к себе Цезаря. "Я любил твоего отца как самого себя, - сказал он, - но я не имел возможности мстить за его смерть и не мог не подчиниться мнению большинства: ведь и ты подчинялся ему, хотя у тебя и было войско. И ты поступил правильно. Сначала боялись тебя и Антония, который казался ревностным поборником дела Цезаря; потом обрадовались, когда вы с ним стали враждовать, надеясь, что вы таким образом друг друга ослабите. Когда же увидели, что у тебя войско, они старались тебя привлечь на свою сторону тем, что наделяли тебя видными, но лишенными реального значения почестями. Убедившись в том, что ты горд и не принимаешь предлагаемых почестей, особенно тогда, когда войско тебе предлагало власть, а ты ее не принял, они были встревожены этим и назначили тебя полководцем вместе с нами, чтобы мы от тебя отняли два опытных легиона. Они надеялись, что если один из вас потерпит поражение, другой будет слабее, так как он будет один, а когда и его удалят, они уничтожат всю партию Цезаря и выдвинут партию Помпея: ведь это основа. в их политике.

76. Мы с Гирцием выполняли возложенное на нас поручение, пока не укротили Антония, чрезмерно возгордившегося. Мы хотели, чтобы он после поражения помирился с тобой. Этим поступком мы полагали отблагодарить Цезаря и считали, что это наиболее полезное для будущего решение. Об этом мы не могли говорить с тобой раньше. Но после поражения Антония, когда Гирций скончался, а меня ждет роковой исход, пора об этом сказать, не для того, чтобы ты меня, умирающего, поблагодарил, но чтобы ты, родившийся под счастливой звездой, как показывают твои дела, узнал, что тебе полезно, и знал наши с Гирцием намерения и то, что обусловливало наши действия. Войско, которое ты нам сам дал, я имею все основания передать тебе, что я и делаю. Если тебе удастся удержать новобранцев, я тебе передам и их. Если же они слишком раболепствуют перед сенатом, тем более что их начальники посланы с тем, чтобы они за нами наблюдали, и если переход их на твою сторону будет плохо истолкован и заставит тебя раньше чем нужно выступить, пусть их возьмет квестор Торкват". С такими словами он передал новобранцев квестору и умер. А квестор, согласно приказанию сената, передал их Дециму. Гирцию же и Пансе Цезарь устроил торжественные похороны, а трупы их послал в Рим.

77. В это же время в Сирии и Македонии имели место следующие события. Гай Цезарь, проходя по Сирии, оставил там один легион, так как он тогда уже думал о действиях против парфян. Руководство над легионом было поручено Цецилию Бассу, начальником его был Юлий Секст, юноша, приходившийся сродни Цезарю. Юлий Секст вел изнеженный образ жизни и всюду вел за собою легион. Он как-то оскорбил Басса, когда тот упрекал его. И когда Юлий впоследствии послал за ним, а Басс явился не тотчас, Юлий велел привести его силой. Тут поднялись шум и драка; солдаты, не будучи в состоянии перенести это оскорбление, пронзили Юлия копьем. Вскоре после этого они раскаялись в своем поступке и стали бояться Цезаря. Они составили заговор: если их не простят и им не будут доверять, они будут бороться до смерти; они заставили присоединиться к этому решению и Басса, набрали новый легион и упражнялись в военном деле. Так представляется дело Басса одним историком. Либон же говорит, что Басс служил в войске Помпея, а после поражения проживал как частное лицо в Тире. Он кое-кого подкупил из солдат легиона, которые и убили Секста, а сами перешли к Бассу. Как бы то ни было, они разбили Тация Мурка, посланного против них с тремя легионами, пока Мурк не призвал на помощь Марция Криспа, правителя Вифинии, который прибыл с тремя другими легионами на помощь Мурку.

78. Когда они были осаждены Мурком и Криспом, Кассий поспешно принял командование над обоими легионами Басса и шестью легионами, его осаждавшими, перешедшими к нему отчасти по дружбе, отчасти потому, что они повиновались ему как проконсулу. Ведь было постановлено, как я уже сказал, чтобы все подчинялись Кассию и Бруту. В скором времени и Аллиен, посланный Долабеллой в Египет, привел оттуда четыре легиона, рассыпавшиеся после поражения Помпея и Красса или оставленные Цезарем Клеопатре. И Кассий окружил в Палестине Аллиена, ничего не знавшего о положении, и заставил его примкнуть к нему, так как он боялся со своими четырьмя легионами сражаться против восьми. Так Кассий, против всякого ожидания, располагал в общей сложности двенадцатью легионами. Он окружил и осадил Долабеллу, прибывшего из Азии с двумя легионами и принятого по старой дружбе в Лаодикею. Сенат принял это известие с большой радостью.

79. Гай Антоний, брат Марка Антония, враждовал и вел войну из-за Македонии с Брутом, имея в своем распоряжении один легион. Потерпев поражение, он устроил Бруту засаду. Последний, удачно избежав ее, в свою очередь также прибегнул к засаде, однако, окружив Антония, не причинил ему никакого вреда и даже приказал своему войску приветствовать противника. А когда тот не ответил на приветствие и не принял этой попытки к сближению, он дал противнику возможность невредимым выйти из мешка. Обойдя его другими дорогами и снова окружив в крутой местности, он опять не напал на него, но снова его приветствовал. Восхищенные Брутом, щадившим жизнь граждан и оказавшимся достойным славы, которой он пользовался за свою мудрость и мягкость, противники ответили на его приветствие и перешли на его сторону. Гай также сдался Бруту и пользовался с его стороны уважением, пока, будучи уличен в неоднократных попытках возмутить войско, не был казнен. Таким образом, и у Брута вместе с прежними войсками оказалось шесть легионов. Кроме того, он выражал одобрение и македонянам, среди них он набрал два легиона и обучил их военному делу по италийскому образцу.

80. Так обстояли дела в Сирии и в Македонии. Тем временем в Италии Цезарь, оскорбленный тем, что вместо него предводителем в войне с Антонием избран был Децим Брут, потребовал триумфа за военные подвиги. Получив презрительный отказ от сената на это требование, до исполнения которого, как ему было указано, он еще не дорос, и боясь встретить после уничтожения Антония еще более пренебрежительное отношение, он стал искать соглашения с ним, следуя совету, который дал ему перед смертью Панса. Он хорошо обращался с попавшими в плен командирами и солдатами из войска Антония, привлекал их на свою сторону или же отпускал желавших обратно к Антонию, давая этим понять, что он идет против него не вследствие какой-либо непримиримой вражды. Расположившись лагерем вблизи Вентидия, друга Антония, имевшего под начальством три легиона, и вызвав этим смятение, Цезарь не предпринял враждебных действий, но также предоставил ему возможность присоединиться к нему или беспрепятственно направиться со всем войском к Антонию и поручил ему упрекнуть последнего в непонимании им их общей пользы. Поняв, в чем дело, Вентидий двинулся на соединение с Антонием. Кроме того, Цезарь разрешил Децию, одному из центурионов Антония, взятому в плен при Мутине и пользовавшемуся вниманием со стороны Цезаря, отправиться, если он пожелает, к Антонию. Когда же Вентидий спросил у Цезаря, каковы намерения в отношении Антония, тот ответил, что он делал немало намеков на этот счет для тех, кто понимает их, для непонимающих же и большего числа недостаточно.